После Текинской экспедиции, Скобелев, его адьютант Ушаков, Жирарде, (бывший учитель Скобелева) и я, отправились в Париж. Я поместился отдельно в Chambres-garnies на rue Faubourg Montmartre, (в номере на улице Фобур на Монматре) Ушаков и Жирарде у Скобелева на rue du Colisee. (улице Колизей)

Вскоре по приезде, мы вздумали с Ушаковым прокатиться вечером по Парижу, посмотреть кое-какие диковинки, а главное -- побывать в театре. Сопровождать нас в качестве чичероне вызвался garcon* Louis, (официант Луи) из моей гостиницы, разбитной малый, не дурак выпить, и как оказалось впоследствии, не могший спокойно видеть, что плохо лежит.

Луи приводит нам шикарную колясочку в одну лошадь. На козлах восседает, в белом клеенчатом пальто и в такой же шляпе, представительный возница, с бритым подбородком и длинным бичом в руке. Я с Ушаковым сажусь рядом, а против нас усаживается на передней скамейке наш чичероне, в розовом галстуке, заколотом бронзовой булавкой с зелёным стёклышком. Трогаемся довольно торжественно. Вдруг начинает накрапывать дождик.

-- Cocher, arretez-vous! (Кучер, остановитесь!) -- кричит Ушаков, испуганным голосом.

-- Чего вы? -- говорю ему.

-- Да, ведь, надо же поднять верх!

Кучер останавливается, слезает и начинает подымать. Но только он опустил его окончательно, как раздаётся отчаянный крик. Что такое? Оказывается, верхом как раз ударило по голове нашего бедного Луи и превратило в блин его цилиндр. Мы кое-как утешаем его.

Он между тем совершенно спокойно расправляет шляпу, и затем равнодушнейшим тоном говорит:

-- Oh, ne dites pas messieurs, je l′ai pris d′un de nos locataires! (Ох, не говорите господа, я взял его у одного из наших жильцов!) -- и расправив, снова надевает, как ни в чём не бывало.

Накатавшись досыта, мы по совету того же Луи, едем в театр "Porte St. Martin." ("Двери Санкт-Мартин") Берём ложу. Во время представления Ушакову понадобился бинокль. Он обращается к женщине старушке, которая разносила публике скамейки под ноги и отдавала напрокат бинокли. Та подаёт нам три бинокля. Мы смотрим на сцену. Вдруг, во время самого интересного места, чувствую, Луи дёргает меня за рукав и многозначительно кивает головой. Затем точно также зовёт Ушакова и ему шепчет что-то на ухо. Ушаков смеётся.

-- Что ему надо? -- спрашиваю. Тот едва держится от смеха и говорит:

-- Луи предлагает нам удрать с биноклями, благо старуха ушла далеко и не заметит нас.

Вот таков был наш чичероне.

На другой день утром, едем мы со Скобелевым осматривать знаменитый "Hotel des Invalides"*, (Отель Инвалидов) где как известно, находится могила Наполеона I. Дорогой Ушаков рассказывает Михаилу Дмитриевичу наши вчерашние похождения. Кода же он дошёл до того места, как Луи предлагал нам улепетнуть с биноклями, Скобелев разражается таким хохотом, что даже встречные прохожие стали озираться на нас. Долго после того наш добрейший Михаил Дмитриевич, каждый раз, когда встречал меня и Ушакова вместе, весело восклицал Ушакову своим картавым голосом:

-- Мишенька, расскажи мне, пожалуйста, как гарсон в Париже хотел научить вас воровать бинокли. Ха-ха-ха! -- и покатывался со смеху.

Мы подъезжаем к величественному зданию Отеля Инвалидов. Генерал наш, в сереньком штатском пальто, снимает со своей коротко остриженной головы высокий серый цилиндр и, держа его перед собой, долго стоит, задумавшись над могилой великого завоевателя. Мы тоже стоим позади его и стараемся проникнуться величием Наполеона. Наконец, Михаил Дмитриевич выходит из склепа и вступает в разговор с случайно подвернувшимся тут бравым инвалидом, высоким, убелённым сединами, ещё совершенно бодрым. Одет он в длинную синюю шинель в рукава, и такое же кепи. Ветеран, узнав, что перед ним находится русский генерал, объясняет ему, что он брал Москву в 1812 году.

-- Comment, vous etiez a Moscou! (Что, вы были в Москве!) -- удивлённо восклицает Скобелев, и начинает усиленно моргать ресницами.

-- Оui! Оui, mon general! J′ai fait la siege de Smolensk! J′ai pris part a la bataille de Borodino! (Да! Да, мой генерал! Я был в осаде Смоленска! Я принимал участие в Бородинском сражении!) -- восклицает старик, всё с большим и большим пафосом.

Смотрю, Скобелев вытирает кулаком выступившие слёзы, лезет в карман, достаёт золотой и подаёт старику.

-- Voila, prenez cela en souvenir du general Skobeleff! (Вот, возьми на память о генерале Скобелеве!) -- лепечет он, в голосе слышны слёзы.

Ободрённый таким явным успехом, бравый ветеран ещё яростнее начинает выкрикивать:

-- J′ai vu Jena, Marengo, Austerlitz! J′ai vu les Pyramides! (Я видел Йену, Маренго, Аустерлиц! Я видел пирамиды!) -- кричит он наконец, и трогательно указывает на могилу Наполеона.

-- Ну, заврался же ты, голубчик! -- невольно мелькает у меня в голове. В Египте-то ты уж никак не мог быть! И я мысленно начинаю соображать: Египетская кампания была в 1799 году, сейчас идёт 1881-й. Да ежели ты участвовал там двадцати лет только, то и тогда надо иметь сто два года, а тебе, милый мой, наверное, и девяноста лет нет.

Но наш генерал в это не вдумывается. Он совершенно растроган. Вторично достаёт из кошелька полуимпериал, и своими длинными, худощавыми пальцами судорожно суёт рассказчику в руку.

Не знаю, сколько бы он передал золотых ловкому инвалиду, если бы мы общими усилиями не увели его прочь.