Осень. Время под вечер. Я сижу у окна низенького деревянного домика и гляжу, как чудно отражается в зеркальной поверхности реки огненный закат солнца. В это время подходит ко мне моя ключница Ульяновна, хромая старушка, в синей кацавейке и в валенках, подаёт письмо и говорит:

-- Сотский в городе был! На почту заходил, так и вам письмо принёс.

Читаю. Письмо было из Вологды, от приятеля моего Корчагина. Он извещал, что в воскресенье, 10-го сентября, будет у меня с женой, -- погостить на денёк.

-- "Десятого! -- рассуждаю про себя, а сегодня восьмое. Так скоро, а у меня кажется, и стерлядки в садке нет. Эй, Ульяновна! -- кричу. Старуха показывается в дверях.

-- Позови Кирилу Савушкина, рыбака! -- говорю ей. Та, молча, удаляется. Так через час является соседний крестьянин, Кирилл Савушкин. Он заведовал у меня рыбной ловлей. Это был маленький рыжий старикашка, с жиденькой рыжей бородкой. Ходил вечно в нагольном полушубке. Правую руку постоянно держал в кармане, а левую за пазухой. Выпить любил очень, и никогда не отказывался.

-- Здорово, Кирило! -- говорю ему, и уже издали слышу запах чесноку, которым он, очевидно, наскоро закусил дома, дабы заглушить запах водки.

-- Здравствуйте батюшка-барин! Со старинной крестьянской манерой, отвечает он, и низко кланяется, причём его нечёсаные коричневые волосы спадают ему на глаза.

-- Ко мне гости едут! -- говорю я.

-- Та-а-ак! -- многозначительно тянет он.

-- Как знаешь, а чтобы стерлядка была!

-- Та-а-ак! Можно постараться, наловить!

И старый рыбак, как всегда делает русский человек в затруднительные минуты, сначала скребёт в затылке, а затем лезет чесать всё ниже и ниже.

-- Ну что же, можно надеяться, достанешь? -- с беспокойством спрашиваю его.

-- Постараемся, батюшка, постараемся! И старик как-то укоризненно смотрит на меня. Взор этот мне сразу доказал в чём дело. Старику, очевидно, хотелось выпить. Он весь согнулся вперёд и судорожно вертел в своих жилистых руках дырявую войлочную шляпу. Маленькие глаза его усиленно моргали.

-- Ну что, хочешь рюмочку? -- спрашиваю его.

-- Коли милость ваша будет, так отчего же не выпить! -- самодовольно отвечает он, причём голос его дрожит и от предстоящего удовольствия спирает в зобу.

-- Эй, Ульяновна! -- кричу опять. В дверях снова показывается безмолвный образ всё той же старухи.

-- Подай водку! Через минуту перед нами появляется на столе большой квасной графин, чайный стакан, и кусок чёрного хлеба. На радостях, в ожидании стерлядки, наливаю старику целый стакан. Тот пристально смотрит и изредка откашливается, как бы собираясь с духом. Осторожно берёт он от меня стакан, бережно подносит ко рту, причём с грустью убеждается, что некоторая часть драгоценной влаги непроизводительно расплёскивается в его дрожащих руках, и с видимым наслаждением принимается пить. Пьёт не залпом, а исподволь, смакует, всасывает.

-- Ну, да и водка же у тебя, барин! Такой нам в кабаке не дадут! -- хриплым довольным голосом восклицает он и закусывает хлебом.

От такой сильной порции у старика выступают на глазах слёзы. Он растирает их по морщинистому лицу своим жёстким кушаком. Водка развязывает ему язык. Как бы в благодарность за угощение, он начинает успокаивать меня:

-- Ужо на вечер поеду выбирать переметы, так авось Господь и пошлёт рыбку, -- глухо бормочет он, и с трудом пережёвывает коркухлеба -- авось и поймаем. В это время меня зовут зачем-то из комнаты. Я ухожу. Вскоре возвращаюсь, смотрю, Кириллы уже нет. В графине осталось водки самая малость, чуть на донышке. Ульяновна заявила, что Кирилла подождал, подождал, да домой и ушёл.

На другой день утром, выхожу в прихожую, смотрю, стоит молодой парень, сын рыбака Кириллы, Андрей, вылитый отец. Такой же маленький, рыженький, широкоплечий, и такой же любитель ловить рыбу. Он с поклоном встречает меня.

-- Что скажешь, Андрей? -- говорю ему.

-- Позвольте взять, барин, с вашего двора парочку тесинок.

-- Зачем тебе? -- спрашиваю его.

-- Да тятька помер, так вот домовище сделать.

-- Как! Твой отец, Кирило, умер! -- с ужасом восклицаю, и чувствую, как от неожиданности такой ноги отказываются служить мне. Поскорей сажусь на табуретку возле стола.

-- Что же с ним случилось?

-- Да пришёл вечером от вас гораздо выпимши. Лёг спать. А ночью схватило его. Он и давай кричать: "Ой, нутро горит! Ой, батюшки, смерть моя пришла! Посылайте за попом!" -- покричал, покричал, да к утру Богу душу и отдал.

Долго не мог я прийти в себя. Старческий образ Кириллы так и стоял передо мной, с маленькими слезящимися глазами и добрым, кротким выражением лица. В ушах слышался его хриплый кашель.

Наконец голос Андрея: -- Что же барин, можно теску-то взять, приводит меня к действительности.

-- Возьми, возьми, голубчик, сколько надо, спешу ему ответить. Тот, молча, кланяется и уходит.