Девятого декабря вечером я покинул Тифлис, выехал на Эривань по направлению к Баязету. Я не знал, как я туда проеду в обстановке войны, и это делало моё путешествие неуверенным и тревожным.

По расписанию военного времени поезд от Тифлиса до Эривани идёт медленно, почти полторы суток. Весь день до Александрополя едем по крутым подъёмам между снежными полями. А горы, чуть повыше, сплошь укрыты снегом. Около Калтахчи мы уже на высоте 833 сажень. За Джаджуром понижение. Но и долина Аракса под снегом. Зима в этом году ранняя и сурова. В Эривани нас встретили снега и пронизывающие холодные туманы.

Дома, улицы, лавки, базары, толпа, уличные псы -- всё в Эривани напоминает умирающий сирийский восток. Городок грязен и тих.

В одном из военных лазаретов помещаются пленные больные арабы. Знание языка позволило мне нести с ними непосредственную беседу. Они обрадовались, что впервые за всё время плена могут полными словами высказать свою благодарность за то, что живы, в светлой, тёплой комнате, одеты и сыты. Что их, умирающих от холода, не подавили как мух, не добили прикладами, а дали им жизнь, и они снова увидят когда-нибудь родину.

Вот что они рассказали, собравшись около меня тесной толпой, перебивая друг друга, со слезами вспоминая о страданиях. Все они из состава 110 полка, запасные из города Багдада и его окрестностей. Призвали их на службу 21 июля. Багдадские старшины и сами солдаты заявили тогда турецкому начальству, что не пойдут за пределы арабских стран. Им говорили: "Мы поведём вас только до Мосула, там будут манёвры"... Но из Мосула полки пошли дальше. Арабы стали по ночам разбегаться. Их пристреливали, а оставшихся уговаривали, что поведут недалеко. И так, мало-помалу, их уводили дальше на север. Шли они четыре месяца. Путь был следующий: Мосул, Хой, Битлис, Муш, Каракилисса.

"Наконец, привели нас в такую страну, какой мы не видали никогда: горы, снега. А мы и не знали, какой на земле снег, не видали никогда в жизни. Одежды нам не дали, обуви нет, есть было нечего. Мы умирали от холода и голода. Застынут ноги, схватит холод поперёк тела -- и смерть.

Вот ночью стояли мы на перевале Дутах. Снег и мороз. Мы не могли ходить, умирали люди. Живые ползали по горе, сползли вниз в пустое село, развели огонь, грелись, ноги у нас были отморожены, и пальцы стучали как камни. Тут ударили в дверь. Это были русские солдаты, да даст им Аллах долгую жизнь и здоровье! Мы отдали оружие, и они нас повели... Потом посадили на фуры. В больнице перевязали наши раны, дали пищу и лекарство. О, пусть будет проклято правительство, которое обманом увело нас из родной страны и привело бесполезно умирать в этих снегах. Брали у нас всех, кто мог носить оружие. У меня -- четыре брата, у него -- три, у того -- пять братьев, все на войне. Брали старых и молодых, никого дома не оставили, одних женщин".

Говорю: "Но вот вы не старые, а все молодые?"

"Старики все перемёрзли, мой господин! -- восклицают со всех сторон, -- умерли от голода и дальней дороги! Разве можно вынести такие мучения?!. По дороге лежат мертвецы, их едят шакалы... Абдул-Гамид народ немного жалел, он не разорял семей, не брал подряд всех мужчин и не посылал арабов в снега. А теперь правительство не жалеет народа, и мы не знаем, за что мучаемся?! Чтобы Алмания проводила к нам железные дороги и указывала нам свои распорядки?! Мы будем разорять дороги и убивать алманцев".

Арабы ходят с забинтованными ногами и руками. Показывают безобразные от опухоли, но маленькие, почти женские ноги. Просили спросить, куда их отправят после выздоровления?

-- Вас отправят в средину России, -- сказал им врач.

Они опечалились. Значит, там будет ещё холоднее, а они уж и здешних холодов испугались. И дивно молились:

"О, Аллах! Хоть бы скорее русские взяли Эрзерум! Тогда кончится война, и нас отпустят домой. Мы не хотим войны, не знаем, за что воюем, за что мучаемся".

Обедали они -- русские щи, гречневая каша. Слабым дали по котлетке. Накрошили во щи хлеб тюрей.

Спрашиваю: "Привыкли ли к нашей пище?"

-- Очень вкусно! Да увеличит Бог ваше добро.

В соседней палате -- русские солдаты, больные и раненые, те самые, которые брали в плен арабов. Они рассказывают, как шли по следам отступавшего на перевал неприятеля: вдоль дороги по обе стороны лежали запорошенные снегом трупы. Очевидно, люди падали на пути и замерзали безответно как скот. Ночью пробирались к этим трупам со своих позиций турецкие солдаты и снимали одежду, какая была, оставляя только рубашку. Арабов взяли в деревне под утро 14 ноября. Они не могли ходят и сдались без сопротивления. Но из некоторых домов был открыт ружейный огонь. Такие дома взяли штурмом, и, кто был там, всех перекололи. Рассказчику попала пуля между скулой и носом, вышла за ухом на шее. Жить не рассчитывал, потому что потерял много крови. А теперь поправляется, ещё, может, и поживёт! Для доказательства своей жизнеспособности пошевелил бледными пальцами.

Встречаясь в коридорах лазарета, пленившие и пленники приветливо улыбаются друг другу. И даже как-то разговаривают. Когда приходит врач или сестра, русские солдаты становятся переводчиками:

-- Он, ваше благородие, вон что говорит!..

В том же госпитале десятка полтора курдов. Они рослые, стройные, провожают наш проход большими, недоумевающими телячьими глазами. Держатся особняком. В углу два старых курдских пастуха жуют запавшими ртами кашу.

На улице падал снег. Зябко сгорбившись, бегали по базарам, кряхтя от холода, армяне и татары.