В начале декабря я приехал в Тифлис. Город ещё не успел успокоиться от волнения: проездом в Карс здесь на четыре дня останавливался Государь, и улицы всё ещё были украшены флагами, зеленью и цветами.

Со времени выступления Турции в рядах наших врагов война для Кавказа стала особенно близкой: борьба с турками! Тем более для армян. Но в тревоге воинственного одушевления обострились и все давнишние болезни этой окраины, болезни национальной борьбы: армяне, грузины, татары, курды...

Борьба с Турцией выгодно выдвигала интересы народности армянской: удачная война давала бы свободу Турецкой Армении. А вокруг армян закипало глухое раздражение национального соревнования и соперничества... В те дни Тифлис представлял из себя кипящий водоворот национальных раздражений. Правда, это не мешало общественной работе в тылу кавказской армии; дело развивалось широко и шло дружно. В ведении члена городской управы, князя А. М. Аргутинского-Долгорукова, находились госпитали Тифлиса, всего на 12 с лишним тысяч мест. При его любезном содействии я осматривал некоторые из этих учреждений. Шла также спешная работа по оборудованию санитарных подвижных отрядов. В направлении Сарыкамыш--Хорасан была разбросана по путям войск сеть чайных, питательных пунктов и грелок.

В те дни в Тифлисе жил русский консул в Маку, С. П. Олферьев. Его рассказы о Макинском ханстве были интересны. Долина Макинского ханства представляет из себя самый удобный путь из Турецкой Армении в наше Закавказье. Турки и немцы очень на этот путь в начале войны рассчитывали, и возбуждали против России макинских курдов. Но ошиблись: до сих пор Макинское ханство осталось спокойно.

Через С. П. Олферьева познакомился я с двумя лицами, это курд Кямиль-бей и азербайджанский татарин, Али-хан Макинский. Каждый из них примечателен в своём роде.

Сын когда-то независимого курдского правителя Бадыр-хана, Кямиль-бей, человек средних лет, европеец по образованию и внешности, говорит увлекательно и пламенно. Кроме родного, знает французский, арабский, турецкий языки. На первых двух и шёл у нас разговор.

До турецкой конституции он, в числе других курдов, издавал в Женеве журнал "Курдистан", где обсуждались вопросы курдского освобождения из-под турецкого ига. Абдул-Гамид заключил его в крепость на о. Родосе, где он прожил 2 года 9 месяцев. Турецкий переворот дал Кямилю свободу. Весной 1914 года в курдских вилайетах вспыхнуло революционное против Турции восстание. Турки повесили в Битлисе много вождей, среди них Муллу-Салима. Схватили и Кямиль-бея. Но алеппский и бейрутский русские генеральные консулы, а затем русское посольство в Константинополе содействовали его освобождению. Он хитёр, ловок, он не скрывает только одного -- своей ненависти к армянам.

"Наша страна находится среди трёх держав: Персии, Турции и России, -- говорил Кямиль-бей. -- От кого же из трёх ждать нам свободы и культуры? Неужели какой-нибудь из турецких народов поверил в турецкую конституцию? И что может сделать слабеющая Персия?

Только на недоразумении основано многое неясное, что есть в отношениях русской власти к курдам и их руководителям. Русская дипломатия здесь это понимает. Надо, чтобы то же поняла и русская администрация.

Победоносная война России с Турцией неизбежно должна поставить на очередь вместе с армянским и курдский вопрос. Если армян в шести турецких вилайетах, допустим, миллион, пусть даже полтора, то курдов в несколько раз больше.

Я совсем не фанатик-мусульманин, я только люблю свой народ. Масса курдского народа по культуре не ниже массы армянской. Это -- честные, трудолюбивые земледельцы; многие столетия, даже тысячелетия они жили с армянами мирно. Только Абдул-Гамид сумел натравить одних на других и запугать мусульман Россией. И нужно принять все меры к тому, чтобы эти страхи рассеялись. Более верных и искренних друзей, какими будем мы, России не найти.

В Турции мы переплетены с армянами, и размежевать нас чрезвычайно трудно. Я говорил всегда армянам: "Наша общая ближайшая цель -- сбросить иго турок и работать совместно с Россией. Не будем тратить сил на другое. Устроить же нас могут только державы тройственного согласия"".

Он переводить с турецкого своё недавнее воззвание к курдскому народу, разосланное во множестве экземпляров. В нём -- призыв к курдам. Основные мысли:

Не ошибайтесь в русских войсках, они несут вам спасение от деспотии турок.

Ваше имущество, жёны, дети, жизнь будет в безопасности, ваши мечети, священные места, ваша религия будут уважаемы.

Не слушайте младотурецкого правительства. Цель его -- разделить и властвовать.

Не делайте зла не-мусульманам.

Позор вам -- служить деспотическому правительству! Если так будет продолжаться, -- нация курдов погибнет.

Заканчивая перевод послания, он взволнован. Показывает фотографию своей семьи: жена-черкешенка, трое детей.

"Они в Константинополе, и не знаю теперь, что с ними будет".

Расставаясь с ним, я думаю о том, что кровавое кипение народов в котле истории будет бесконечно.

Азербайджанский татарин, Али-хан-Макинский из Эривани, фигура в ином роде... Я встретился с ним в одном из тифлисских отелей. Навстречу мне поднялся грузный великан, с лицом цвета старой бронзы, глаза и губы огромные. И всё лицо выпукло-сладострастное и жестокое, незабываемое лицо. Он медлителен и важен, но в глазах неуверенность и робость: как бы не сказать лишнего слова. Отдаёт суетливым дружинникам распоряжения. При мне разводящий сменяет часового, стоявшего в комнате с шашкой наголо. "Раз, два!" Один сошёл с места, другой встал на место у изголовья кровати и вскинул на плечо обнажённую шашку. Уходящий долго не может попасть концом сабли в ножны. Разводящий ткнул его рукой под мышку, вытолкнул за дверь. Совсем ханский дворец в тифлисской гостинице!

Али-хан Макинский до последних дней служил в макинском консульстве и проводил в макинском ханстве дороги. Теперь он формирует конный отряд мусульман для войны с Турцией.

"Когда русские завоевали Эриванскую губернию, прадед мой Ахмед-хан Макинский состоял начальником персидского отряда, -- говорит Али-хан, вспоминая историю. -- Он сражался против России"...

Но этот поступок прадеда представляется Али-хану неприличным, он поясняет:

"Но он и тогда, когда сражался, оказывал содействие русским... Потом он принял подданство русское, его произвели из персидского в русский чин, сделали майором. Это даёт нашему роду право потомственного дворянства, и с того времени мы верно служим царю и отечеству против наших врагов-турок.

Когда началась с Турцией война, я подумал: надо мне воевать... Отряд мой уже сформирован, командует им я, Али-хан Макинский. Через несколько дней я выезжаю отсюда в Баязет, а там -- куда пошлют. Будем воевать против наших врагов турок".

Склонив головы, стоят у стен чины его охраны, почтительно подходит с докладом адъютант. Под зеркалом на гвозде висит "Приказ на 6 декабря". Али-хан Макинский умеет обставить всё вокруг себя торжественно. С низшими он крут, у высших целует руку. Это покажется странным тому, кто не знает Востока.

В Тифлисе же встретил я трёх девушек, ушедших из дому доброволицами в армию. Впервые я увидел их на лестнице гостиницы "Ориент". Сидят три солдата в серых казацких шапках, с нежными девическими лицами. Перед ними стоят смущённые офицеры, не знают, как себя держать. Расспрашивают, -- откуда, почему они в солдатской форме, куда собираются ехать? И девушки смущены. Им трудно говорить о том, что вот был у них такой порыв, когда они решили идти на войну рядовыми, защищать отечество. Если сказать об этом сразу первому встречному, то кажется смешным, невероятным и фальшивым: что могут они, три одиноких молодых девушки?! Пошли искать приключений!..

Вот почему они мучительно краснеют, когда говорят: "...Пошли, чтобы защищать отечество"...

Когда они мечтали о геройских подвигах, может быть, о смерти в бою, выходило всё просто и скоро. Оделись в солдатские шинели, взяли винтовки, ринулись в бой. Рана, несут на носилках... Кто это, кто? Это доброволец, девушка такая-то. Она спасла знамя... сотни жизней... целый полк, она ранена смертельно... За несколько минут до смерти приходит генерал... главнокомандующий... Государь! "Это вы, молодая, красивая девушка, спасли знамя?"

На деле вокруг них возникает прежде всего смущение, недоверие, опасение... В этом мучительном настроении они живут уже второй месяц.

Мы познакомились. Вот они сидят за чайным столом, стриженые мальчики с девическими лицами, в солдатских блузах цвета хаки, в грубых солдатских сапогах и, перебивая друг друга, рассказывают историю своей борьбы.

Они все из Екатеринослава, жили своим трудом, бросили работу и службу и 29 октября уехали на Кавказ.

Елена М., 21 года; отец, мать -- старики; младший брат, 18 лет, доброволец на немецком фронте на войне, заслужил ефрейтора. Перед отъездом она шила в земстве для раненых бельё, заработала 13 руб. 65 коп., с этими деньгами и уехала. Хотела поступить сестрой милосердия, не приняли. Долго думала, как ей пробраться на войну. Познакомилась с другой девушкой, которая мечтала о том же. Это Вера Ш.

Вера Ш., 20 лет, чешка, австрийская подданная, теперь, вероятно, вместе с отцом и сёстрами уже принята в русское подданство. Блондинка, тонкие черты лица, похожа на немку. Вместе с Еленой М. прочитала в газетах, что принята солдатом жена рядового, и с той минуты решила поступить в солдаты.

Анастасия Ф., 20 лет. Не попав в сёстры милосердия, она ещё в августе месяце написала местному воинскому начальнику горячее письмо, убеждала принять её в солдаты. Почему же женщины не могут носить оружие, хотя бы тысячная часть, кои желают?!. Писала целый вечер, волновалась, утром отнесла, передала через писаря. Когда познакомилась с М. и Ш., решила бежать вместе с ними. Заняла 50 рублей, оставила службу в казённом учреждении, -- и все они уехали в Тифлис.

В военном начальстве почти всюду они встречали бережное отношение, даже получили из тифлисского склада солдатскую одежду, а свою женскую продали от нужды. Но неоднократно подвергались арестам и обидам от полиции и жандармов. Освобождало военное начальство. Однако, ни один генерал не решился взять их в свою часть.

-- Ну, куда я пошлю вас?! -- говорил генерал О. -- Не могу я послать вас, трёх красивых молодых девушек, в мужскую среду. Это невозможно!..

Пробовали поступить в добровольческие дружины, не принимают.

Трудно понять, как они выдержали, всё ещё стоят на своём, надеются добиться. Может быть, только потому, что их трое.

-- Мы уж везде втроём, никуда врозь не ходим!

И, действительно, они всегда вместе, на улице, у начальства, на обеде в штабе, в гостях.

Впрочем, они теперь уменьшили свои надежды: хоть бы в санитары попасть на передовые позиции.

-- Ах, уж и не говорите! Военная форма молодит нас. Все думают, что мы совсем дети...