Лет пять тому назад, пришлось мне побывать у одного моего приятеля в Великолукском уезде, Псковской губернии. Жил он с матерью и сёстрами в своём имении, на берегу красивого озера. Все они так искренно обрадовались мне, так радушно меня встретили, что я, вместо того, чтобы пробыть у них несколько часов, как решил, было заранее, должен был остаться ночевать. Вечером приятель мой, между прочим, говорит мне:

-- Вот вы всё ездите по матушке России, и такой любитель старины: не хотите ли повидать действительную редкость? Не поленитесь проехать вёрст тридцать пять - сорок, в соседнюю губернию, Витебскую. Там живёт старушка, княжна Ромодановская. Она уже сама по себе представляет величайшую редкость, так как последняя в своём роде, и происходит по прямой линии от князя кесаря, Фёдора Юрьевича Ромодановского, любимца Петра Великого. У неё, вероятно, найдётся немало интересного, и даже быть может, письма Петра. Я сам, ежели желаете, поеду с вами на моих лошадях. Встанем пораньше и к обеду доедем.

От такого интересного предложения отказаться, конечно, было не возможно, и мы решили выехать туда чуть свет.

Это было в начале августа. Утром, часов в шесть, мы тронулись в путь в маленьком тарантасе, на паре сытых гнедых лошадок. Погода стояла прекрасная. Хотя до границы расстояние было очень небольшое, а между тем, как только въехали мы в Витебскую губернию, сейчас же повеяло Польшей. Начали попадаться костёлы, усадьбы с высокими барскими каменными домами и крутыми черепичными крышами. Избы крестьянские, да и сами крестьяне казались как-то на другой лад. Словом, чувствовалось, что находишься не в коренной матушке Руси.

Около полудня мы поднялись на небольшой пригорок. Внизу, за мостом, виднелась бедная усадьба.

-- Вот мы и приехали, -- радостно сказал мой спутник, показывая рукой на усадьбу.

-- Как! В этом жалком домишке живёт княжна Ромодановская?! -- невольно воскликнул я. Мне почему-то казалось, что она должна жить в роскошных палатах.

-- Да ведь она бедная! Их было две сестры, одна недавно умерла. На них числился ещё от предков какой-то миллионный долг. Не знаю, как она с ним поладила, -- говорил приятель.

Мы въехали во двор. Покосившийся на бок деревянный дом, очевидно давно не был ремонтирован. Нужда и бедность сквозили из каждой щели обшивки, из каждого сорвавшегося с петли ставня. На дворе ни души. Даже и собак не слышно. Усадьба точно вымерла. Маленький сад, обнесённый жидкой изгородью, зарос крапивой и репейником. Яблони и груши обросли мхом, и на половину посохли. Между тенистыми акациями гуляли телята, помахивая грязными хвостами. На дворе не заметно даже протоптанных тропинок к другим службам, конюшням и амбарам, видневшимся невдалеке.

Очевидно, обитателей здесь не много.

-- Ну, пойдёмте в дом, -- робко сказал мне мой приятель. Он вылез из тарантаса, вошёл в подъезд, и снял с головы свою дворянскую фуражку с красным околышем. Он иначе не ездил по уезду, как в такой фуражке.

Мне вдруг тоже сделалось не по себе.

-- Право, как-то неловко входить ни с того ни с сего в чужой дом, да ещё и к незнакомой барыне, -- с некоторым смущением говорю ему. -- Вы давно с ней знакомы?

Приятель мой от этих слов робеет ещё более.

-- Не особенно, раза два всего был у неё, -- шепчет он мне на ухо.

-- Ну, что же вы скажете ей про меня, зачем мы приехали? -- допытываюсь я у него в прихожей вполголоса, точно у нас не было времени дорогой столковаться с ним заранее об этом.

-- Ну, да вот скажу ей, что ехали мимо, и что вы, как великий почитатель её предка, кесаря Ромодановского, пожелали представиться ей, как правнучке его, -- объясняет приятель, слегка приискивая выражения. -- Ведь не ворочаться же теперь назад, -- резонно добавляет он с некоторой досадой. -- Пойдём, что тут трусить! -- И мы смело входим в обширную светлую комнату, бедно меблированную. В переднем углу виднеются стенные английские часы в длинном красном футляре. По стенам стоят простые берёзовые стулья, а по середине -- складной обеденный стол. Прислуга нам до сих пор ещё не попадалась.

Мы начинаем нарочно громко ходить и кашлять. Наконец показывается какая-то баба, с подвязанным передником.

-- Кого вам? -- спрашивает она.

-- Что княжна, дома? -- обращается к ней мой спутник.

-- Барыня? -- удивлённо восклицает она. -- А вот сейчас доложу, -- и исчезает.

Вскоре двери в соседнюю комнату отворяются, и входит женщина лет шестидесяти-шестидесяти пяти, богатырского телосложения, яркая брюнетка, вся в чёрном. Даже косынка на плечах, и та чёрная.

На висках волосы причёсаны гладкими кольцами, как я видел у древних барышень старушек.

Приятель мой здоровается с ней, а затем представляет меня. Хозяйка чрезвычайно любезно приглашает нас садиться. Разговор завязывается сначала о хозяйстве. Я же стараюсь поскорее свести его на князя кесаря, её предка.

-- Да, да! -- жалостливо восклицает княжна, покачивая головой с гладко причёсанными чёрными волосами, -- был у нас когда-то и портрет его, когда мы жили в другом имении. Помню, я ещё ребёнком была, портрет этот висел у нас в зале. И такой был страшный, что меня маленькую всегда пугали им. Он был во весь рост. Когда мне случалось проходить через зало, то я зажмурю, бывало, глаза, да и пробегу. Потом его снесли на чердак, там он и пропал.

Во время разговора я пристально всматривался в её лицо. Оно было чрезвычайно оригинально. В нём проглядывала какая-то величественность, привычка повелевать. Глаза большие, чёрные, выразительные. Брови густые, дугой. Нос -- большой, горбатый. Старинная причёска очень шла к ней. Вообще, вся её фигура невольно напоминала, что перед вами сидит не простая бедная старушка.

-- Нет ли у вас, княжна, письмеца, какого, или хотя одной строчки Петра Великого? Не сохранилось ли? Мне бы только взглянуть, -- говорю ей, пользуясь её молчанием.

-- Были, были, сударь, и печать Петра была, да всё раздарила, ничего не осталось. А уж больше всего мне жаль крестов! Вот старинные- то были! -- С горечью восклицает она.

-- Что за кресты? -- спрашиваю её с великим интересом.

-- Два их было, деревянные. Такие древние, от самого князя-кесаря к нам перешли. Никто не знает, какого и века они были. Один любитель в Петербурге семь тысяч рублей за них давал нам.

-- Ну, и куда же вы их дели? -- продолжаю я расспрашивать.

-- А случилось это ещё при покойном государе Александре Николаевиче, -- объясняет княжна, и кладёт руки на свои богатырские колени.

Увидал у нас эти кресты знакомый наш, граф Сологуб, и пришёл в великий восторг. Поднесите, говорит, их государыне, начал он упрашивать нас. Вам непременно и долг ваш простят, и ещё другие милости окажут. Приезжайте только в Петербург, а я там уже всё устрою и доложу. -- Он вхож был во дворец, и государыня говорят, его очень любила, -- добавляет княжна несколько пониженным тоном. Ну, вот, послушались мы его, собрались с сестрой, взяли кресты, и поехали в Петербург. Граф живо там всё нам устроил, разузнал и доложил. Государыня приняла нас чрезвычайно милостиво. Усадила возле себя, и давай расспрашивать. Мы рассказали ей о нашем горестном положении. Государыня так расстроилась, что даже заплакала. А когда мы поднесли ей кресты, то расстроилась ещё более, и повелела пригласить государя. -- Тут княжна встаёт, и начинает представлять в лицах: -- Как только государь вошёл, мы конечно ему -- глубокий поклон, а государыня сидит это в кресле. На коленях у себя держит наши кресты и носовой платочек, которым всё слёзы вытирает. Показывает ему рукой на нас, и говорит: -- Вот, государь, полюбуйся, это княжны Ромодановские! Всё состояние их осталось в этих крестах, и те они нам подносят. Это грустно! Нельзя ли им, как-нибудь помочь? -- И тут государыня опять начала плакать. -- Княжна умолкает и кажется растроганной.

-- Ну, что же дальше было после того? -- спрашиваю её.

-- А нам сложили наш долг, -- со вздохом добавляет рассказчица. -- Да что толку-то в том! Ведь мы всё равно никогда бы не уплатили его. Где же нам взять миллионы! У деда-то нашего было тридцать семь тысяч душ, да нам-то одни долги достались. То ли дело, семь-то тысяч получить! -- И она грустно опускает голову на грудь.

-- Ну, а с крестами что сталось? Не знаете ли?

-- А кресты, граф говорил, государыня приказала снести в церковь Зимнего дворца, чтобы они там находились. Уж не знаю, там ли они теперь, или где в другом месте.

Мы посидели ещё не много, потолковали, и начали собираться в обратный путь.

-- Да как же это вас так отпустить! Надо же что ни будь дать на память! -- воскликнула княжна, и быстрою походкой ушла в свою комнату. Через несколько минут она возвратилась, и передала мне небольшой образок в старинной серебряной ризе, говоря:

-- Образ этот тоже древний... Много лет хранился в нашем роде. Я всё его берегла. Ну, да уж пускай вам останется на память обо мне.

Я положительно не знал, как её благодарить за такую любезность.

-- Ну, уж ежели вы, княжна, так добры, дарите мне этот образок, то не откажите и сделать надпись на нём.

Княжна с удовольствием согласилась, достала клочок бумаги, сделала надпись, и припечатала её сургучом к обратной стороне образа. Подарок этот я храню до сих пор, как святыню.

Вскоре после этого княжна умерла, а с ней прекратился и знаменитый род Ромодановских.