Я первый раз в жизни видел такого писателя.

Он был еле грамотный. Читал он, правда, ничего себе, сносно. Хотя на некоторых длинных словах затруднялся. И буквы некоторые ему, видимо, были

в диковинку.

Зато писал он до того худо, что в первый момент я даже растерялся, когда посмотрел на его рукопись. Это было чорт знает что такое. Что-то вообще было нацарапано на бумаге, но что именно-- разобрать было трудно.

Я просто обомлел, даже испугался, когда он заявил, что эта рукопись -- юмористический рассказ. В рукописи было десятка два еле понятных фраз и выражений.

Ей-богу, такого писателя мне не приходилось больше видеть!

А главное, от него почему-то сильно разило скипидаром. Запах был до того острый, что просто можно было потерять сознание, если подольше посидеть с таким человеком.

Он, видимо, и сам сознавал всю остроту своего запаха. И, входя в комнату, он просил разренения слегка приоткрыть форточку.

--- Слушайте, товарищ,--сказал я ему, возвращая рукопись, -- да, может, вы спутали? Может, вы вовсе, как бы сказать, не писатель?

-- Зачем же путать, -- уныло сказал он. -- Известно -- писатель. Беллетрист.

Он заходил ко мне несколько раз. И всякий раз приносил страницы две-три чорт знает какой ерунды.

Я несколько попривык к его куриному почерку и стал более внимательно читать. Нет, это была совершеннейшая галиматья. Это была просто неслыханная чушь. Это был какой-то лепет дефективного переростка!

С некоторым испугом отдавал я ему обратно рукописи. Я боялся, как бы он меня не убил за возврат. Уж очень он был мрачный. И усы у него были длинные, разбойничьи.

Однако, он довольно терпимо относился к возврату.

-- Значит, для журнала не годится?--спрашивал он. -- Печатать нельзя?

-- М-да, -- говорил я, -- навряд ли можно.

Он довольно равнодушно пожимал плечами и неясно говорил:

-- Надо, конечно, расстараться. И уходил.

Всего он заходил ко мне четыре раза.

В последний раз он припер с собой довольно объемистую рукопись -- страниц на двадцать.

Я тут же, при нем, прочел и просто побледнел от злости.

-- Это, -- говорю товарищ, ну, прямо ни к чортовой матери не годится. Надо же, наконец, понять. Не только печатать -- читать совестно. Возьмите обратно. И не приходите больше.

Он строго посмотрел на меня и сказал:

-- Дайте тогда расписку.

-- Какую расписку?

-- Да что не приняли?

-- Да на что, -- говорю, тебе, чудак-человек, расписка?

-- Да так, -- говорит, -- все-таки.

Я посмеялся, но расписку дал. Написал, что произведения писателя такого-то не подходят для печати за малограмотностью.

Он поблагодарил меня и ушел со своей распиской.

Дня через три он снова прибежал ко мне. Он был несколько не в себе.

Он протянул назад свою расписку и сказал:

-- Надо на бланке и чтоб печать. Нельзя такие расписки выдавать.

Тут я припер этого человека к стене. Я просто велел объяснить, на кой дьявол ему нужна расписка. Я ему сказал, что я человек частный и сам никаких печатей на руках не имею.

Тогда, несколько путаясь и сморкаясь в свою толстовку, он объяснил.

-- Что ж, -- сказал он, -- человек я, конечно, не богатый. Гуталин делаю. Производство, конечно, маленькое -- только что кормиться. И если, -- говорит, -- меня налогом обложить, то я в трубу свободно вылечу. Или за квартиру платить не могу, как торговец. А в доме говорят: "Какая у тебя профессия? Какую тебе цену определить?" Я говорю: "Какая профессия -- литератор". "Неси, -- говорят, сукин сын, удостоверение. Фининспектор тоже с нас требует". -- "Бюрократизм, -- говорю, -- какой. Ладно достану". Чего теперь делать?

-- Да уж, -- говорю, -- не знаю.

Он потоптался в нерешительности и ушел.

Фамилию свою он просил никому не говорить. Чорт с ним, не скажу.