Стихи не пишутся - случаются,
 как чувства или же закат.
 Душа - слепая соучастница.
 Не написал - случилось так.

Эти строчки вошли теперь во все поэтические хрестоматии. В 60-70-е годы прошлого века не было поэта более популярного. Его строчки знали наизусть. В том числе и эти.

Андрей Вознесенский!

У Вознесенского был талант, который возносил его на высоту, ныне недоступную более никому.

Свято место – пусто!

 Я – Гойя!
 Глазницы воронок мне выклевал ворон,
 Слетая на поле нагое.
 Я – Горе.
 Я – голос
 Войны, городов головни
 На снегу сорок первого года…

Кто еще так смог бы – и чтобы саднило горло, как при скарлатине, и слезы ручьем?! Всерьез!

Отныне и навсегда он был (да и остался) Андреем Первозванным от поэзии, остальные – после. Вторые, третьи. По порядку номеров рассчитайсь!

О поэте судят по лучшим строчкам. А у него их – россыпь. И на всех не жалко, "миллион, миллион алых роз". Да, пусть китч. Песенка на троечку. Алла Пугачева ее пела, словно с шарманкой, после полагалось бросать денежку. Несмотря даже на то, что эти трогательные в своей наивности строки посвящены Пиросмани и его любви.

Китч, а может – жанр, в котором пережидают гром и молнию от некогда внезапно шарахнувшего с небес:

 Можно и не быть поэтом,
 Но нельзя терпеть, пойми,
 Как кричит полоска света,
 Прищемленная дверьми!

Этак сгорел бы в момент. А он, может быть, своим миропониманием, миролюбием, скольких отвел от могилы. Возле Андрея Андреича согреться в лютую стужу можно:

 Заслонивши тебя от простуды,
 я подумаю: "Боже всевышний!
 Я тебя никогда не забуду.
 Я тебя никогда не увижу".

И эти строчки стали классикой. А тогда в 1981 году на мюзикл "Юнона и Авось" в театре Ленинского комсомола (теперь он именуется полустыдливо Ленком) невозможно было достать билетов. Солисты – молодые, красивые - Николай Караченцов, Елена Шанина, Александр Абдулов. Постановщик танцев – Владимир Васильев!

А теперь ничего не остается, только плакать:

 Мерзнет девочка в автомате,
 Прячет в зябкое пальтецо
 Все в слезах и губной помаде
 Перемазанное лицо.

И мальчики, и девочки плакали, когда он умер три года тому назад. Но слезы по нему искренние. Добрые, как и память о нем. Ведь поэт вознесся на небеси. Вознесенский с заблудившимся в его фамилии Есениным:

 Зияет дом его.
 Пустые этажи.
 На даче никого.
 В России – ни души…

Мало кто теперь знает, что Вознесенский, родившийся 12 мая 1933 года в Москве, в семье гидроинженера, закончил в свое время МАРХИ. Он собирался стать архитектором. И даже стал им. На Большой Грузинской в Москве растет и поныне "Дерево языка", напоминая форму букв русского и грузинского алфавитов, переплетенных между собой.

Такое вот поэтическое мировосприятие. Но стихи жили в нем с самого раннего детства. И поэтому, когда ему исполнилось 14 лет, он послал свои стихи ни кому-нибудь, а Борису Пастернаку. И Пастернак ответил ему:

"Я – в больнице. Слишком часто стали повторяться эти жестокие заболевания. Нынешнее совпало с вашим вступлением в литературу, внезапным, стремительным, бурным. Я страшно рад, что до него дожил. Я всегда любил вашу манеру видеть, думать, выражать себя. Но я не ждал, что ей удастся быть услышанной и признанной так скоро".

Эта история, как ни странно, тоже связана с Архитектурным. Борис Пастернак прочитал его "Пожар в Архитектурном":

 Пожар в Архитектурном!
 По залам, чертежам,
 амнистией по тюрьмам -
 пожар, пожар!

 По сонному фасаду
 бесстыже, озорно,
 гориллой краснозадой
 взвивается окно!

Так косвенно пожар в его институте, который он собирался бросить после окончания, повлиял на судьбу Вознесенского. Он не мог не быть другим. Поэзия была ему предназначена.

Да, много есть у Вознесенского строчек проходных: "Уберите Ленина с денег", поэма "Лонжюмо", которая в свое время считалась обязательной для изучения на филфаках. Но все равно он останется в памяти по другим своим строчкам:

 Не возвращайтесь к былым возлюбленным,
 былых возлюбленных на свете нет.
 Есть дубликаты —
      как домик убранный,
 где они жили немного лет.

Вот эти строки, а не "Лонжюмо", литературный памятник поэту, который нам не удастся забыть, даже если бы мы захотели!