Несколько месяцев тому назад издательство "Петрополис" выпустило сборник посмертных стихов Н. С. Гумилева. Они были написаны в альбом во время его пребывания в Париже в 1918 году. Радостный и горестный подарок! Снова звучит для нас знакомый и неторопливый и приглушенный -- голос, так недавно умолкнувший... С волнением прислушиваешься к словам -- возвышенно-простым -- последним словам поэта; -- на каждом печать его непреклонного духа, его сурового мастерства. С странным чувством откладываешь книгу -- в ней что то необычное, тревожащее. То же лицо, но другое выражение. Нет той бесстрастной, неподвижной маски конквистадора и открывателя новых стран, которую Гумилев всегда с гордостью носил. Нет уверенного спокойствия и надменности избранника -- "воина и поэта". В холодном взгляде взволнованность; складки боли у губ. Это настоящее, живое лицо -- мы его видим в первый раз.

Все стихи -- о любви; Гумилев неохотно писал о своих чувствах, -- более того, -- все стихи -- "о любви несчастной"; -- об этом Гумилев не писал никогда.

Помните его слова к читателям в "Огненном столпе"?

И когда женщина с прекрасным лицом,

Единственно дорогим во вселенной

Скажет: я не люблю вас --

Я учу их, как улыбнуться,

И уйти и не возвращаться больше.

Помните, как презирал он "романтизм" чувств, всю эту "душевную теплоту" и "неврастению"?

И вот в "Синей Звезде":

... Томленье вовсе недостойной

Вовсе платонической любви.

Но после ее "нет" он не улыбнулся и не ушел. Он -- "сильный, злой и веселый" -- не мог уйти,

Оттого, что мне нельзя иначе,

Оттого, что я ее люблю.

"К синей звезде" -- поэма об исступленной борьбе поэта с Той, кого он называет "нежным другом, беспощадным врагом". Об этом "поединке роковом" рассказывают напряженные. прерывистые строки, как бы написанные в бреду. Я назвал этот цикл -- поэмой, столь замкнут он и закончен. Ритм бьется, как тяжелое сердце, стихи дрожат учащенным дыханием, то взлетают восторгом, то влачатся в изнеможении. Голос то умоляет, то негодует, то шепчет молитвы, то звенит в хвалебном гимне. Какие взрывы гнева у этого гордого человека, какая мука в "обреченности" --

Потому что даже без ответа

Я отныне обречен тебе.

Но ни на минуту "конквистадор" не покоряется -- он не знает "жалких слов", жалоб и томных вздохов. Его мольбы похожи на требования. Он уверен, что его должны любить. Он писал в "Костре":

Но все таки песни слагают Поэты на разных наречьях... Но все таки молят монахи... Но все таки женщины грезят О нас и только о нас.

Нет, любовь Гумилева не романтическая: она горит сухим и жестоким пламенем. Даже нежность ее не согревает, а жжет. В ней -- и стыд и злость: не забыть, что "нежный друг" "беспощадный враг". Скованный, он грезит о воле, измученный страстью, тоскует о прошлой свободе:

Ах, бежать бы, скрыться бы, как вору,

В Африку, как прежде, как тогда,

Лечь под царственную сикомору

И не подниматься никогда.

Но он осужден "бездомным" блуждать по улицам, стоять у ее двери, не смея войти, и "умирать под ее закрытым окном". И снова, после мучительного признания, жажда освобождения:

Ночь, молю, не мучь меня!

Мой рок Слишком и без того тяжел,

Неужели, если бы я мог,

От нее давно б я не ушел.

Гумилев не может ни победить, ни остаться побежденным. О смерти он говорит просто, без лирического самоуслаждения:

Если ты теперь же не забудешь...

Девушку, которой ты не нужен;

То и жить ты значит не достоин.

Такие, как он, не боятся смерти. С "небывалой отрадой" думает он о благородном конце мореплавателя:

Тихий, тихий, золотой покой,

Да двенадцать тысяч футов моря

Над моей пробитой головой.

Припоминает, как десять лет тому назад в саду Эзбекие он тоже "о смерти молился Богу", и вдруг понял, что "выше горя и глубже смерти -- жизнь!"

Нет, он не умрет от любви к "девушке тонкой и томной", он убежит не в Африку к своим "драконам, водопадам и облакам", он уйдет в мир, в котором властелин -- в мир стихов. В звуках перегорит его плоть и засияет "огнем невиданного рая". "Раб истомленный" сбросит "дурной сон" и увидит себя в "сверканьи синих миров":

С кровоточащими руками

С душой, где звезды зажглись,

Идут святыми путями

Избранники духа ввысь.

Его свобода и его власть -- в поэзии. Там недостигнутое может быть превращено в недостижимое и бессвязные речи "недостойной любви" в серафические гимны. Это претворение земного пожара в "Незримый Свет" -- величайшая победа Гумилева-поэта. Бледнеет, расплываясь в звездном тумане, образ "девочки тихой и скромной, наклоненной над книжкой Мюссе", "милой девочки", с которой ему было "нестерпимо больно" -- и в апофеозе лучей, среди лилий и ангелов, стоит Беатриче. Ей можно молиться, ее можно прославлять -- ведь она -- молния ослепительная Господня; она -- "солнечным облаком рая в темное сердце вошла", она -- "ступает по сердцу", "рассыпая звезды и цветы".

Гумилев поднимается до высокой духовности Данте. Тот путь ведет его "ad astra". Ведь он знает, что

...любовь одна

В тринадцатом столетии, как в этом.

И как тогда: все краски и формы тают в белом сиянии рая. Остаются только образы огня. Она -- "за огненными небесами", ее "озаренные" глаза -- "сияющие алмазы", у нее "сияющие крылья".

Переброшен к нам светлый мост,

И тебе о нас говорят

Вереницы ангелов-звезд,

Что по-разному все горят.

И в отречении нет боли. Благословенна любовь, дарующая прозрение:

О тебе, о тебе, о тебе,

Ничего, ничего обо мне!

В человеческой, темной судьбе

Ты -- крылатый призыв к вышине.

Умиленное, торжественное спокойствие сходит на сердце -- теперь поэту не нужно ничего -- ни ее, ни счастья.

Я наконец так сладко знаю,

Что ты лишь синяя звезда.

А свое "слепительное дерзновенье", любовь к "звезде" -- поэт искупит "вольной смертью". Так кончается "Vita Nuova" Гумилева.

Примечания

Впервые: "Звено", No 40 от 5 ноября 1923.

Поводом для написания статьи послужила книга стихов Гумилева "К синей звезде", вышедшая после смерти поэта.