Иван Иваныч Крутонравов, полицеймейстер города N-ска, выкушал стакан чаю, закурил крепкую папиросу "пушку", какие курят на Руси провинциальные полицеймейстеры, бранд-майоры, начальники тюрем средней руки и прочие чины спартанского образа жизни, и вышел в присутствие.

-- Иван Иваныч, -- сказал полицеймейстеру секретарь, -- указывая на часы. -- Сейчас восемь минуть десятого, а Гаврилов был арестован вчера ровно в девять. Так что, позволю себе напомнить вам, Гаврилов сидит уже 8-ю минутами больше законного срока.

Полицеймейстер внимательно посмотрел на своего секретаря. На вид он был совершенно здоров и трезв. А, между тем, в речах его полицеймейстеру чудилось что-то абсурдное, что-то дикое.

-- Опять же насчет Воронова, -- продолжал секретарь. -- Я вам еще вчера хотел сказать, Иван Иваныч, да вы на винт спешили. Воронов хочет жаловаться.

-- На что?

-- Да вы ведь его болваном назвали. И при свидетелях. Городовой Оноприенко слышал, городовой Кричун и околоточный надзиратель Баранов. Большие могут быть для вас неприятности, Иван Иванович. Посадит вас мировой на неделю под арест, как пить даст.

Полицеймейстер с беспокойством заглянул секретарю поближе в глаза.

Глаза были обыкновенные, натуральные, без всякого выражения, вроде совершенно натуральной и здоровой оловянной пуговицы. А между тем, обладатель их нес форменную чепуху.

-- Сейчас уже, Иван Иванович, 20 минут десятаго. Я придумал так: я часы переведу на половину девятого, а вы тем временем Гаврилова прикажите выпустить. Таким манером выйдет, что он только 23 часа 30 минут просидел. Пускай потом он доказывает, что просидел 24 часа с хвостиком. Чем он докажет? Вас следователь вызовет по его жалобе, так вы твердо стойте на том, что у нас часы верные.

-- Да вы с ума сошли! -- не выдержал полицеймейстер. -- Или вы нынче именинник? Что вы тут мелете? Мировой меня посадит, следователь меня вызовет!.. Вы бредите, дорогой мой... У вас, верно, начинается белая горячка...

Секретарь развел в удивлении руками и сказал:

-- Я вам, Иван Иванович, на основании только что принятого Государственным Советом закона о неприкосновенности личности говорю. Причем тут белая горячка? Ст. 14-я говорит ясно, что арестованный не позже, как через 24 часа, должен быть либо предан суду, либо освобожден, а Гаврилов у вас уже 25-й час отсиживает. Опять же на счет болвана. По ст. 42-й вы отвечаете теперь за оскорбление словами или действием, как всякое частное лицо. И стало быть Воронов имеет полную возможность притянуть вас за "болвана" к мировому, а мировой обязан будет посадить вас в титы, потому что взаимности обид тут не было. Причем тут белая горячка или даже мои именины?

Полицеймейстёр побледнел, как полотно.

-- Как! -- воскликнул он. -- Закон о неприкосновенности личности прошел?

-- Увы! -- сказал секретарь. -- Прошел со всеми поправками оппозиции.

-- Значить, я не имею права теперь дать какому-нибудь мерзавцу по физиономии?

-- Имеете право, но он имеет право подать на вас мировому.

-- Я не смею назвать какого-нибудь хама дураком?

-- Смеете, но -- к мировому.

-- Я должен не сводить глаз с часов, чтобы какой-нибудь мерзавец случайно не просидел у меня за решеткой больше суток?

-- Вы не должны сажать без веских оснований...

-- Это невозможно! -- воскликнул полицеймейстер. -- Это конец! Это светопреставление! Я подаю в отставку! Какой-нибудь мерзавец подвернется мне под горячую руку -- и я отвечай! Так служить нельзя!

Дверь отворилась, и в кабинет полицеймейстера вошел молодой человек в костюме простого рабочего.

-- Тебе чего? -- накинулся на него полицеймейстер. -- Подождать не можешь?

-- Прошу вас не тыкаться, -- сказал молодой человек. -- Мы с вами не однокашники и не друзья детства.

-- Что!?

-- Я вас прошу обращаться ко мне на "вы", -- иначе, на оснований ст. 14-й закона о неприкосновенности личности, я подам на вас жалобу мировому судье.

Полицеймейстер покачнулся и упал, как бы сраженный ударом. К счастью, он не ушибся. Он только проснулся.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

-- Черт знает что такое приснилось! -- молвил он уже наяву. -- А все от газет этих проклятых... Сколько раз давал себе слово не читать на ночь газет, особенно революционных.

Иван Иваныч закурил крепкую папиросу "пушку" и начал одеваться...

1911