Перед нами новое издание стихов Ахматовой: "Четки" (издание девятое), "Белая Стая" (четвертое) и "Anno Domini" (второе). Эти три книги отпечатаны совместно издательствами "Петрополис" и "Алконост" в Берлине, помечены "Петербург. 1923" и украшены двумя портретами автора работы Альтмана и Анненкова. Все, что выходит в свет под благородным знаком Медного Всадника (марка "Петрополиса"), носит печать строгого изящества. "Петрополис" пользуется заслуженной репутацией художественного издательства: выбор материала, типографская часть, книжные украшения, все достойно самых больших похвал.

Все три новые издания Ахматовой "дополненные". В "Четки" включено пять еще не печатавшихся стихотворений; в "Белой Стае" неизданных стихотворений -- десять, а в "Anno Domini" восемнадцать. Новый материал -- 33 пьесы мог бы составить отдельный сборник. Написанные в разные годы и в различных стилях, в художественном отношении весьма неравноценные, эти стихи едва ли поддаются синтетической оценке. Ограничимся кратким "инвентарным" обзором.

Наименее неожиданны дополнения к сборнику "Четки"; прославившая поэта "разговорная интонация", резко подчеркнутая сухостью ритма и скудостью напева, не всегда отчетлива и безыскусна. Мы, завороженные легкостью ахматовского стиля, склонны преуменьшать власть прошлого над ней, тяжелую силу символического наследия. А между тем -- вот пример этой упорной борьбы, вот лишь неполное преодоление инерции. Стихотворение "Косноязычно славивший меня", заканчивающееся такой своеобразно-личной строфой, так "по-ахматовски":

Люби меня, припоминай и плачь!

Все плачущие не равны ль пред Богом?

Прощай, прощай! меня ведет палач

По голубым предутренним дорогам,

искажено в предыдущей строфе грузным пафосом и небрежным словосочетанием символизма:

Но в путанных словах вопрос зажжен,

Зачем не стала я звездой любовной,

И стадной болью был преображен

Над нами лик жестокий и бескровный.

Здесь и "любовная звезда", и "лик жестокий", и "вопросы зажжены" -- фальшивые ноты, столь несвойственные подлинному голосу поэта.

Неверный друг, "прекрасных рук счастливый пленник" -- центральная тема у Ахматовой -- появляется в пьесе "Будешь жить, не зная лиха". Путь страдания, "любви неутоленной", приводящий к отречению, к религии, к "монашеству" показан здесь почти схематически:

Много нас таких бездомных,

Сила наша в том,

Что для нас слепых и темных

Светел Божий дом.

От смятенья" грешной земной любви, от суеты и "сборищ ночных" поэт восходит к "уединенью" и "осиянному забвению". Все меньше говорит она о своем "белом доме", о своей "светло-синей комнате" -- и все больше о "церковной паперти", о "золоте престола", о "сводах храма".

Стихи, приложенные к "Белой Стае" дают новые -- и очень ценные варианты к теме уединения, жизни "на диком берегу", которая кажется "посмертным блужданием души". Прекрасны скупые строки, полные невыразимого томления:

И мнится -- голос человека

Здесь никогда не прозвучит --

и это -- искупление:

За то, что первая хотела

Испить смертельного вина.

По-иному разрабатывается мотив прощания (ср. "Мы не умеем прощаться") в стихотворении "Как эти площади обширны". Конец любви, конец жизни драматизированы пластическими символами:

Вот черные зданья качнутся,

И на землю я упаду.

(Стр. 48)

Но и елисейские тени знают горечь воспоминаний; ушедшую от земной любви терзают сны и грезы; чем суровее подвиг, тем мучительнее соблазны. И "монахиня" радуется, что

Стал мне реже сниться, слава Богу,

Больше не мерещится везде.

что:

Исцелил (ей) душу Царь Небесный

Ледяным покоем нелюбви.

(Стр. 78)

В сборник включено одно из лучших эпиграмматических четырехстиший Ахматовой, написанное в 1916 году:

О, есть неповторимые слова,

Кто их сказал -- истратил слишком много.

Неистощима только синева

Небесная и милосердье Бога.

(Стр. 112)

В новых стихотворениях сборника "Anno Domini" тишина примиренности, последнее спокойствие обреченности: "В немилый город брошенное тело" -- уже не свое; душная тоска несчастной любви, весь его Земной облик -- как будто вдали и в стороне. Поэт говорит о себе от лица другого человека; этот другой когда то любимый, жалеет ее ("И одна в дому оледенелом, Белая лежишь в сияньн белом"), скорбит о ее изменах (любая параллель: "Изменой первого, вином проклятая Ты напоила друга своего" -- ив "Четках": "Я терпкой печалью напоила его допьяна"), говорит о своей бессмертной любви. Отшельница научилась смирению; стихи ее стали кроткими псалмами: "Я в ночи ему, как войдет, поклонюсь, А прежде кивала едва". За боль, за измену, за годы "скорби и труда" -- за все она простила. Пафос аскетизма достигает исступленного напряжения в страшном стихотворении (стр. 13):

Земной отрадой сердца не томи,

Не пристращайся ни к жене, ни к дому,

У своего ребенка хлеб возьми,

Чтобы отдать его чужому.

И будь слугой смиреннейшим того.

Кто был твоим кромешным супостатом,

И назови лесного зверя братом,

И не проси у Бога ничего.

Примечания

Впервые: "Последние новости"от 13 января 1923.