Все на свете организовано очень правильно. Актеры собираются в роскошном палаццо на Литейном, железнодорожники - в прекрасном здании на набережной, приказчики - в комфортабельном особняке на Владимирской, а писатели, конечно, на Фонтанке, вход со двора, поворотя направо. Почти что адрес Тряпичкина, который тоже баловался литературой. И, конечно, даже помещение, поворотя из-под ворот направо, у писателей не собственное, а какое-то комбинированное: исполу с одной стороны с польским клубом, а с другой - с женским. Русскому писателю не полагается иметь квартиру: он снимает на Фонтанке комнату от хозяйки.

Мне скажут: вы вспоминаете давно прошедшие времена. Нынче русский писатель снимает уже не комнату от хозяйки, а виллу в Финляндии, и американцы приезжают запечатлеть, как ест, как спит и как гуляет русский писатель, на ленте кинематографа. Но в литературном обществе их, этих новых писателей - причесывающегося совсем не по интеллигентской моде Кузмина и разъезжающего на моторной лодке Андреева - не видать. В литературном обществе живут по старине: чтят старое, верят в Скабичевского, чужого мнения не уважают, смело болтают во время доклада и робко молчат во время прений, ибо без бумажки в руках говорить не умеют. Скучно было бы в этом литературном обществе, как на Волковом кладбище, если бы иногда, поворотя из-под ворот направо, не проникали в него гости из иного мира, в котором литературу не только чтят, но и изучают, не только любят, но и понимают.

Я был в литературном обществе на докладе К.И. Чуковского о Гаршине, и когда я слушал доклад, мне казалось, что я в провинциальном театре, в который приехал гастролер. Он играет "Отелло", но публика видела или читала "Отелло", давно и твердо знает только то, что "Отелло" - классическое произведение, а Шекспир - гениальный писатель. Ах, батюшки, он что-то не то играет. Ах, батюшки, он с "Отелло" обращается запросто, как будто "Отелло" вовсе не мавр и не герой, а какой-нибудь мулат и простой ревнивец. Да нет ли здесь поношения Шекспиру? Да не пора ли вступиться за Шекспира?

И аплодисменты немногих, благодаривших К.И. Чуковского за его интересный доклад, смешались с протестами защитников Шекспира.

От грандиозного здания, которое возвел К.И. Чуковский, осталось бы под артиллерийским огнем серьезной критики очень немного. Немногим больше блестящего парадокса, чуть больше талантливого разработанного софизма. Но вместо огней серьезной критики на трибуне зажглись и зашипели истерические фальшфейеры г. Далина. Он говорил о литературе так, как будто он - это литература, а литература - это он. И он никому не позволит трогать литературу. Разве можно трогать литературу! Литературу трогать нельзя! Разве можно трогать Гаршина! А что касается Скабичевского, так этого он даже в толк не возьмет, - как можно трогать Скабичесвкого!

Когда г. Далин опустил руку в карман, я испугался до чрезвычайности. Я был убежден, что он вытащит из кармана знамя, на котором написано, что трогать литературу нельзя, и что полиция закроет собрание. Но г. Далин вытащил только носовой платок, утер себе лоб и предложил публике побить каменьями К.И. Чуковского, осмелившегося неодобрительно отозваться о г. Скабичевском.

О, литературное общество, помещающееся из-под ворот направо в одной комнате с польским и женским клубами! Если бы не краткая реплика г. Морозова, единственного писателя, возражавшего г. Чуковскому языком писателя, кто мог бы вообразить, что ты - литературное?

Влад. Азов

1909