В прошлом году издательство "Петрополис" выпустило миниатюрную белую книжку -- "Подорожник" Ахматовой. Обложка и фронтиспис работы М. Добужинского, изящный шрифт, превосходная бумага -- все говорит о бережном и любовном отношении к делу. В этом году в том же издательстве появилась новая белая книга Ахматовой Anno Domini MCMXXI, исполненная с такою же заботливостью. Мы представляем себе в каких неимоверно тяжелых условиях приходится работать "Петрополису". Его безукоризненные с художественной и типографской точки зрения издания приветствуем, как огромные достижения современных поэтов. Будем надеяться в скором времени увидеть в такой же прекрасной форме произведения Блока, Сологуба, Мандельштама, Кузмина и др.

Сборник "Anno Domini" состоит из трех частей: кроме перепечатки полностью уже известного нам "Подорожника", в нем помещено 14 стихотворений, объединенных заглавием "Anno Domini MCMXXI" (все они написаны в 1921 году), 15 стихотворений, названных "Голос памяти", относящихся к Разным эпохам от 1914 до 1921 года.

Гак на страницах этой книжки запечатлены этапы восьмилетнего творческого пути; в ней перемежаются разные манеры, сплетаются не схожие мотивы, созвучат диссонирующие голоса. Трудно проводить грани, когда промежуток времени сравнительно так невелик, а эволюция техники поэта так постепенна и органична. Все же думается нам, своеобразие художественной фактуры Ахматовой эпохи "Четок" может быть довольно явственно отличена от стиля "Белой Стаи". Стихи 1921 года в свою очередь выделяются особенностями новой, "третьей" манеры.

Стихи "Четок" -- грациозны и чуть вычурны. Они переливают нежными оттенками и капризными изломами, скользят по поверхности души. При сверкающей игре мелких волн глубины остаются не возмущенными. Легкие тонические размеры, импрессионистическая разорванность синтаксиса, неожиданная острота финалов, эффектная простота словосочетаний -- создают тонкое очарование этой женственной поэзии. Это стихи interieur′a, "прелестных мелочей", эстетических радостей и печалей. Мир вещей с его четкими линиями, яркими красками, с его пластическим и динамическим разнообразием покоряет воображение поэта. Символом этой эпохи может служить "красный тюльпан в петлице". Внешнее так переплетается с внутренним, что пейзаж нередко становится выражением душевного состояния. Мотивы неразделенной любви, тоски и ожидания еще не закреплены болью и отчаяньем. Поэт изображает жесты и позу эмоции, ее пластические атрибуты, и в таком изображении есть доля самолюбования. В "Четках" уже найдена резкая выразительность слова, но еще нет пафоса; есть манера, но нет стиля.

В "Anno Domini" одно стихотворение 1913 года превосходно иллюстрирует эту манеру:

На шее мелких четок ряд,

В широкой муфте руки прячу,

Глаза рассеянно глядят

И больше никогда не плачут --

знакомая нам передача эмоции через описание наружности, даже туалета. (Ср. в "Четках": "Я на правую руку надела перчатку с левой руки".) Столь же характерно внешнее воплощение основного мотива -- неразделенной любви в заключительных строках:

И на груди моей дрожат

Цветы не бывшего свиданья.

Построение стихотворения в виде ребуса с разгадкой в последней строке (в данном случае, в одном эпитете "не бывший") -- основной композиционный прием в "Четках". (Ср. "И в руках его навеки нераскрытый веер мой").

В той же манере написаны пьесы "Как страшно изменилось тело" и "Ты мог бы мне сниться и реже". По стилистическим соображениям мы решаемся отнести к той же эпохе (1913-14 г.) два недатированных стихотворения. "Я окошка не завесила" (ср. в "Четках": "Ах, дверь не закрывала я") и "Проводила друга до передней".

Эпоха "Белой Стаи" (1915-1917 г.) знаменует собою резкий перелом Ахматовского творчества, огромный взлет к пафосу, углубление поэтических мотивов и законченное мастерство формы. Поэт оставляет далеко за собой круг интимных переживаний, уют "темно-синей комнаты", клубок разноцветного шелка изменчивых настроений, изысканных эмоций и прихотливых напевов. Он становится строже, суровее и сильнее. Он выходит под открытое небо -- и от соленого ветра и степного воздуха растет и крепнет его голос. В его поэтическом репертуаре появляются образы Родины, отдается глухой гул войны, слышится тихий шепот молитвы.

Из памяти, как груз отныне лишний

Исчезли тени песен и страстей.

Ей -- опустевшей приказал Всевышний

Стать страшной книгой грозовых вестей.

После женственного изящества "Четок" -- строгая мужественность, скорбная торжественность и молитвенность "Белой Стаи". Раньше стихи привычно складывались в признание или беседу с милым -- теперь они принимают форму размышления или молитвы. Прежде ломанные тонические ритмы -- теперь монументальная грузность пятистопного ямба и александрийского стиха. Вместо "мелочей бездумного житья" -- цветов, птиц, вееров, духов, перчаток -- пышные речения высокого стиля. Да, стиля, ибо в "Белой Стае" из манеры "Четок" выплавляется и выковывается подлинный поэтический стиль.

В "Anno Domini" эта эпоха представлена 23 стихотворениями, из которых большинство относится к 1917 году. Безысходность тоски, ужас одиночества, вечная разлука и напрасное ожидание -- вот душевное состояние:

"Сводом каменным кажется небо" (стр.78).

И вот одна осталась я

Считать пустые дни.

И в этой муке одно прибежище -- Господь, одно утешение и молитва. Простой бесхитростной верой полны ее стихи, религиозный пафос "Белой Стаи" не гаснет и в "Anno uomini>". Типом лирической композиции становится любовная элегия с молитвенным воззванием в финале. Так например стихотворение "Эта встреча никем не воспета" заканчивается:

Ты, росой окропляющий травы,

Вестью душу мою оживи,

Не для страсти, не для забавы,

Для великой земной любви.

В двух последних строках найдено эпиграмматическое противопоставление двух строев души -- настоящего и прошлого.

Мистическое претворение "великой земной любви" дано в стихотворении "Ждала его напрасно много лет". Встреча с "женихом" изображается, как мистерия:

Но воссиял неугасимый свет

Тому три года в Вербную субботу.

Свидание овеяно весенним ветром, колокольным звоном, звучащим, как утешенье вещее. За окном идет народ со свечками ("О, вечер богомольный"). И рука ее, принимающая поцелуй, закапала воском. Переполненная душа невольно поет евангельские слова: "Блаженная ликуй" (ср. в "Белой Стае": "Солеею молений моих был ты, строгий, спокойный, туманный. Там впервые предстал мне жених...").

Они расстаются: на прощание она дает ему кольцо, и ждет его "долгие годы" "напрасно". Ее жизнь -- "долгая драма", "тяжелый сон". Даже петь она разучилась.

Не нашелся тайный перстень,

Прождала я много дней,

Нежной пленницею песня

Умерла в груди моей.

(1917)

Там идут дни, "печали умножая"

И сердце только скорой смерти просит,

Кляня медлительность судьбы.

(1917)

И снова мотив смерти песен:

Так, земле и небесам чужая,

Я живу, и больше не пою.

Слов все меньше; стихи достигают предела простоты и сжатости. Горе поэта стыдливо и скупо на слова. В этой "темнице гробовой", "в этом предчувствии неотвратимой тьмы" образ далекого возлюбленного укажется "ангелом, возмутившим воду". И личное страдание вырастает в скорбь о родине:

Теперь никто не станет слушать песен,

Предсказанные наступили дни.

Моя последняя, мир больше не чудесен,

Не разрывай мне сердца, не звени.

Еще недавно, ласточкой свободной

Свершала ты свой утренний полет,

А ныне станешь нищенкой голодной,

Не достучишься у чужих ворот.

События 1917 года вызывают к жизни потрясающие строки:

Вот для чего я пела и мечтала,

Мне сердце разорвали пополам.

Как после залпа сразу тихо стало.

Смерть выслала дозорных по дворам.

Технически все стихи этой эпохи отличаются устойчивой классической композицией, полновесно-медлительным ритмом (преобладание пятии- шестистопных ямбов), строгой чеканностью слов. Появляются чистые описания и рассуждения. Темы "Белой Стаи" -- далекий возлюбленный, "отступник", светлый "воин" убитый на войне и "злой" -- нелюбимый -- три таинственных образа -- разрабатываются и здесь. Но только в стихах 1921 г. это тройственное построение окончательно оформляется [К эпохе ′Белой Стаи′ мы считаем возможным из недатированных стихотворений отнести следующие: ′Покинув рощи родины священной′, ′Смеркается′, ′Тот август, как желтое пламя′ и ′По неделе ни слова ни с кем не скажу′].

Мотив "далекого возлюбленного", отрекшегося от темной родины, покинувшего "грешную страну" для чужих "вод и цветов" ровной нитью проходит через последние стихотворения Ахматовой. В "Белой Стае" мы читаем:

Высокомерьем дух твой омрачен,

И оттого ты не познаешь света...

Ты говоришь: мой страна грешна,

А я скажу -- твоя страна безбожна.

Но отступник томится по преданной им родине и стучится к "нищей грешнице".

В "Подорожнике" мотив развивается:

Ты, отступник, за остров зеленый

Отдал, отдал родную страну,

Наши песни, и наши иконы

И над озером тихим сосну...

И такой же финал:

Для чего ж ты приходишь и стонешь

Под высоким окошком моим?

Теперь он может кощунствовать и чваниться, губя свою "православную душу" -- он потерял благодать:

Оттого то во время молитвы

Попросил ты тебя поминать.

Но под суровым обличением таится бесконечная любовь, и в других стихотворениях поэт с мучительной нежностью говорит о нем, "тяжелом и унылом, отрекшемся от славы и мечты". В конце неожиданное горестное признание:

Как за тебя мне Господа молить?

Ты угадал: моя любовь такая,

Что даже ты ее не мог убить.

В "Anno Domini" этот мотив достигает необычайного для Ахматовой пафоса и динамизма. Прерывистые, торопливые строки -- гневны и жестоки. Любовь перешла в ненависть.

А, ты думал -- я тоже такая,

Что можно забыть меня

И что брошусь, моля и рыдая

Под копыта гнедого коня.

Будь же проклят.

Ни стоном, ни взглядом

Окаянной души не коснусь,

Но клянусь тебе ангельским садом,

Чудотворной иконой клянусь

И ночей наших пламенным чадом --

Я к тебе никогда не вернусь.

Параллельно по построению другое изумительное стихотворение. Раскаленные страстью строки внезапно резко обрываются. Ускорение ритма непосредственно передает взволнованность души:

Нам встречи нет. Мы в разных станах.

Туда ль зовешь меня, наглец,

Где брат поник в кровавых ранах,

Принявши ангельский венец?

И ни молящие улыбки, Ни клятвы дикие твои,

Ни призрак млеющий и зыбкий

Моей счастливейшей любви

Не обольстит...

Из этого проклятого круга любви и ненависти (эпиграф к "Anno Domini": "Nec sine te, пес tecum vivere possum") выводят поэта сверхличные чувства -- любовь к родине и вера в свое призвание. В песнях дана великая свобода. От пытки земной страсти освобождает "дивный дар" песен, который "нетленной любви". Стихи о стихах, о Музе, о поэте занимают большое место в "Белой Стае". В последнем сборнике -- Муза приходит как утешительница и друг. Ахматова благословляет "изменника" на союз с другой, а сама уходит "владеть чудесным садом, где шелест трав и восклицанье муз".

Темное земное томление переливается в песни и над смертью и отчаяньем царит "вольный дух":

Я-то вольная. Все мне забава --

Ночью Муза слетит утешать,

А на утро притащится Слава

Погремушкой над ухом трещать.

По фактуре стихи 1921 г. разнообразны и разнокачественны. Строгие классические формы преодолены. Чувствуется большая легкость и гибкость техники. Анапесты и хореи вытесняют александрийский стих. Открываются новые возможности словесных построений. Творчество Ахматовой, в отличие от поэзии символистов, основано на разработке интонаций живой речи. У символистов ритм, синтаксис и оркестровка подчинены музыкальному принципу, у Ахматовой -- принципу интонационному. Их стихи -- поются, ее -- говорятся. И в этом динамика ее поэтической "дикции".

Примечания

Впервые: "Современные записки", 1922, No 10.