I

Федя -- десятилетний мальчик.

Учится в гимназии и живёт в чужой семье только первый год. И к Пасхе успел до слёз соскучиться по родному дому.

Уже на четвёртой неделе Великого поста дни стали казаться Феде неделями; на пятой -- месяцами, а на шестой -- целыми годами.

Прошёл первый год -- понедельник, второй год -- вторник, третий год -- среда. На четвёртый год -- в четверг -- распустили гимназию. И Федя до самого вечера сидел на скамейке около дома, ждал отца.

Отец должен приехать вот по этой улице из-за поворота. Сначала покажется голова Бурого, потом -- дуга, сани низкие и широкие, наконец -- отец в шубе, немного сгорбленный, с небольшой бородой, в мохнатой шапке... Всё это Федя так хорошо знал, что стоило ему закрыть глаза, как он видел и лошадь, и дугу, и отца. Открывал глаза, и видение пропадало.

Федя играл с мальчиками в бабки, бегал на поворот улицы, где стоял полицейский, смотрел на другую улицу... Всё ждал и не хотел идти в комнату.

Нет и нет.

К вечеру измучился Федя.

Вышел посидеть на скамеечку в старом меховом пальто дедушка Василий Игнатьевич.

-- Ты что здесь сидишь, Федя? Всё отца ждёшь?.. Иди, Надя тебя ждёт чай пить. А ночью и отец твой приедет.

Василий Игнатьевич -- вдовец. Живёт со своей дочкой Надей. После смерти жены, Надиной мамы, сразу постарел, службу бросил, сидел постоянно дома, читал газету или книжку, а по вечерам учил с Федей и Надей уроки.

Надя с Федей -- однолетки. Им по десять лет. Но Надя в доме хозяйка. У неё большая, тугая коса на спине, ключи от шкафов. Она вынимает из шкафа и даёт Феде конфетку, пряник.

Когда Федин отец привёз Федю в город, то так и сказал Наде:

-- Вот Вам, Надежда Васильевна, мой Федя. Поберегите его.

Если Надя с Федей ссорились, то Федя язвил и называл Надю хозяйкой, Надеждой Васильевной.

А у Нади для Феди была дразнилка:

Федя-бредя

Съел медведя.

Упал в яму,

Кричал маму:

"Ма-а-а-ама!"

Жить Феде было хорошо: уютно, любовно, как в родной семье. Василий Игнатьевич его любил и ласкал как отец. Надя, сама ребёнок, а о Феде заботилась, и была ему заместо старшей сестры. Они ссорились и мирились, ходили в гимназию, учили вместе уроки, мечтали.

II

Василий Игнатьевич оказался пророком. Федин отец приехал ночью, часов в десять, и говорил, что надо выехать из города раньше, потому что соседняя балка налилась тающим снегом, того и гляди потечёт и задержит в городе на несколько дней. А по морозцу проехать можно.

Василий Игнатьевич с Фединым отцом пили чай, а Федя с Надей собирали Федины вещи. Федя без умолку рассказывал Наде о маме, о своём селе, братьях, сёстрах, о бабушке, о Буром.

Бросили укладываться и побежали здороваться с Бурым.

Бурый жевал сено и покосился на детей большим, чёрным глазом, фыркнул и тряхнул ушами. Дескать: "Здравствуй, гимназист! Поди, соскучился здесь?"

Федя засмеялся от радости и поцеловал Бурого около глаза, где от жевания поднимался и опускался какой-то шарик. Бурый мотнул головой и хапнул ртом новую пачку сена. Дескать: "Не привык я к таким нежностям, да и есть хочу до смерти".

-- Бурый, он умный! -- убеждал Федя. -- Он такой умный, всё понимает, вот только говорить не умеет. А ещё у нас есть Валетка, вот тоже умный! Смеётся и мёртвым притворяться умеет. А ещё кот большой, Гурма... Гурма, тот уж совсем умный. Его даже Валетка боится...

И опять Федя без конца рассказывал Наде о своём доме.

Надя помогала укладывать Феде книги и бельё и завидовала, что у него будет такая весёлая Пасха. Ей стало досадно, что противный Федюк -- такой весёлый и всё рассказывает только о себе, да о своём доме. Она встала, бросила книжку на стол и, прищурившись на Федю, сказала:

-- Некогда мне тут болтать с тобой. Нужно по хозяйству.

Надя обиделась -- это ясно. Федя бросил на пол бельё и побежал за Надей.

-- Надя, Надя! Голубушка, душенька! Ты сердишься, Надя? За что? А ты не сердись, Надя, миленькая...

Надя посмотрела на разгоревшееся Федино лицо, с умоляющими глазами, и ей стало радостно, весело и смешно. Она засмеялась до слёз и крепко сжала Федину руку.

-- Да я не сержусь, право не сержусь, глупенький... Пойдём укладываться.

Дети снова укладывали вещи. Болтали.

-- Хорошо бывает на Пасху ночью, -- мечтала вслух Надя. -- Тихо на улицах. Все сидят и ждут. И вдруг: бом-м-м.

-- Бом, бом, бом! -- радостно подхватил Федя.

-- И знаешь, Феденька, ударит так, точно с неба упадёт: бом-м-м! И все зашевелятся. Кто спал -- проснётся, кто сидел -- встанет... Даже Мурка наша проснётся и давай умываться лапкой. Весело так, хорошо. Всем скажет колокол, всем, всем... Бом-м-м!

Федя, надувая красные щёки, гудел перед Надей:

-- Бом-м, бом-м!

-- Хорошо бы, Федя... Вот бы хорошо!..

-- Что хорошо?

-- Хорошо бы!.. Ударить... Знаешь, первый раз ударить в колокол... Чтобы все услыхали!.. Весь город спит. На Волге и за Волгой тихо-тихо. А ты стоишь на колокольне и смотришь кругом. Все ждут, а ты стоишь и за язык колокола держишься... Ах, Федя! Понимаешь, как это хорошо!.. Люди внизу ждут, а ты -- наверху, около звёзд, держишься за колокольный язык. И вдруг: бом-м-м! Все вскочат, все обрадуются. Феденька, вот хорошо бы ударить! Да нет, где уж...

-- Надя! Я могу. Милая, я ударю!

-- Где тебе... -- не поверила Надя.

-- Ударю, ей-Богу ударю! Первый ударю!.. У нас в селе сторож церковный, Родивон. Он меня возьмёт, и я ударю.

-- Как хорошо, Федя!.. Только я не услышу, -- опечалилась Надя. -- От вас далеко до нас...

-- А ты, Наденька, ухом к земле. Вот и услышишь. Через землю далеко слышно, за сто вёрст слышно... Я ударю, я ударю!

Надя с Федей взялись за руки и кружились около раскрытого чемодана с Фединым бельём и звонили вместе:

-- Бом-м, бом-м, бом-м!

Федя таращил глаза и надувал щёки, думал, что звонит басом. А Надин голос тянулся ровный и звонкий как нежная струна.

Потом Федя трезвонил над головой невидимыми маленькими колоколами.

-- Тилим-бом, тилим-бом, тилим-бом.

-- Бом-м, бом-м, бом-м! -- вторила тягучими, важными ударами Надя.

III

Рано утром Федю сонного посадили в сани.

Поехали. Улицы города пустынны и звонки. Чистый, холодный воздух и шуршание ледяшек под полозьями разбудили Федю. И пробуждение это было радостное, счастливое.

Домой, домой!

Тут только вспомнил Федя, как его одевал Василий Игнатьевич, как встала и прощалась с ним Надя и шепнула на ухо:

-- Так ударь, Федя, зазвони! Слышишь!..

"Милая Надя! -- думал Федя. -- Да, да, я ударю, я зазвоню!"

На минуту ему стало грустно, что нет Нади, что он прощался с ней сонный. Но это только на минуту. Очень радостно было, и никакая печаль не могла завладеть душой.

Выехали за город. Хрустит подмороженная дорога. Весело фырчит Бурый. На востоке кто-то большой кистью проводит зелёные, синие, розовые полосы. Уже чирикает невидимая ранняя птичка. А из города вдогонку несётся неторопливый постный звон.

"Я ударю, Надя! Ударю, милая! Я зазвоню", -- говорит Федино сердце и радостно бьётся.

С восходом солнца стало ещё веселее. Дорога сразу обмякла. Под ледяными стёклами забуровили ручейки. Подул тёплый вешняк, и деревья радостно замотали талыми ветвями.

На перелеске, около дороги, осела стая грачей. Они только что прилетели из тёплой страны, ещё не успели разместиться, бранились и дрались из-за прошлогодних гнёзд.

Грачи привели Федю в восторг. "Весна, весна!" -- кричал он, каркал по-грачиному и махал руками точно крыльями. Спрыгнул с саней и бежал вместе с Бурым. Отбегал в сторону и с разбегу кидался в сани. Отец любовно ворчал на Федю, боялся, как бы он не провалился в яму с талым снегом.

И Феде казалось, что всё кругом звенит тихим, радостным звоном. Ветерок звенит, земля звенит, голубое небо звенит, и в душе у него так радостно, хорошо звенит Надин голос:

-- Бом-м, бом-м!

Но всё теперь звенит пока тихо. А вот, когда Федя ударит в Пасхальную ночь первый раз в большой колокол, тогда громко зазвенит вся земля, загудит небо, проснутся леса и реки, поля и балки, загудят Феде хвалу:

-- Федя, спасибо тебе, ты зазвонил. Ты разбудил нас от зимнего сна.

Заструился светлый пар над землёю. Из-под снега тёмными пятнами проступила мокрая земля. Недалеко от дороги большой холм, весь чёрный и на верхушке сухой. Федя побежал туда.

От холма поднимался густой пар, будто он в середине горел и весь дымился. На солнечной стороне пробилась и зазеленела травка, и -- о, радость! -- появился белый подснежник. Федя посмотрел на сани. Отец не видит. Быстро нагнулся, опёрся руками в жирную землю и поцеловал белый цветок... Как он любил этот маленький, нежный цветок и зелёную траву! Как рад был он солнцу, синему небу, маленькой птичке, которая летала с былки на былку и чирикала весеннюю песню.

IV

Дома Федя и оглянуться не успел, как пришла Пасха. Дома надо было осмотреть каждый уголок: сходить к Бурому в конюшню, к коровам и овцам в хлев, в курник к курам. Надо заглянуть и в амбар, и на огород, сбегать на речку, к знакомому сапожнику, к товарищу Митьке -- мало ли дела!

Всюду Федю провожал Валетка. Раньше этого Валетка никогда не делал. Он ходил только с Фединым отцом, с матерью. Федей пренебрегал. А теперь Федя -- гимназист, гость из города! Валетка бросил свою важность и, почтительно помахивая хвостом, следовал за Федей и в амбар, и в курник, и в хлев.

Коровы пялили на Федины светлые пуговицы выпуклые глаза и от изумления прочищали языком ноздри. Овцы испуганно топали ногами и шарахались в кучу. Валетка звонко позёвывал, отворачивался и лениво рассуждал хвостом:

-- Чего, Федя, смотреть на них: невежественные овцы... Мужичьё... Навоз. Пойдём лучше на реку.

Бежали на реку. Речушка потрескалась и вздулась. Вот-вот тронется. По ней уж никто не ходит и не ездит. Берега обсохли. На них по вечерам сидят парни, девки, старики. Ждут полой воды.

Но между всеми этими делами и заботами Федя не забывал Родивона-звонаря. С ним он целую неделю ведёт переговоры:

-- Только один первый раз ударю, Родивон! Один раз я, а потом ты...

Родивон -- мужик на вид мрачный, скуластый, сухощавый. Борода у него редкая и жёсткая как лошадиный хвост. Лицо всегда покрыто тёмными веснушками, будто вымазано чёрной зернистой икрой. Он не отказывал Феде, но ни разу и не сказал, что согласен.

Так тянулось до самой страстной субботы. Нетерпение Федино возросло до крайности. Он и во сне и наяву слышал Надин голос:

-- Ах, хорошо бы, Федя, зазвонить!

И в ушах у Феди всё время был какой-то звон. Звенел вечер, звенело утро. Целый день звенело солнышко, звенела река. Точно первый раз в своей жизни он встречал весну, -- так всё хорошо, радостно и звонко было на душе.

Только вот Родивон беспокоил.

Наконец Федя решился на последнее средство. У лавочника, Кузьмы Иваныча, купил восьмушку волокнистого табаку и пошёл к Родивону.

Но в страстную субботу переговорить с Родивоном было трудно. Он целый день занят в церкви, у священника в доме. Куда-то ездил, ходил и только к вечеру пришёл в свою сторожку, сел на жёлтую, сырую после мытья лавку, свернул и закурил цигарку, пуская дым сквозь жёсткие усы.

Вот тут-то и настиг его Федя.

-- Родивон... Вот я тебе... на праздник табачку купил...

Федя положил восьмушку на стол и густо покраснел.

-- Это хороший табак, Родивон, асмоловский волокнистый...

Под тёмными веснушками Родивоново лицо затеплилось лаской.

-- Так вот, Родивон, ты на Пасху и покури, душистого табачку, асмоловского... А махорка вонючая... Покуришь, Родивон? А?

-- Ну, ладно уж, ладно... -- сказал, наконец, Родивон.

-- Можно, Родивон, да?

-- Можно.

Федя ликовал. Залез к Родивону на колени и целовал его в жёсткую бороду.

-- Ты погоди, рано ещё христосоваться-то, -- шутил Родивон.

-- Как же мне, Родивон, с тобой на колокольню попасть?

-- Ты ночь-то уж не спи.

-- Нет, Родивон, какой тут сон!

-- Так вот и приходи сюда около полночи. Вместе и пойдём.

V

Сильно билось Федино сердце, когда он поднимался с Родивоном по крутой лестнице на колокольню. Сделали два поворота -- площадка. Они уже вровень с крышами домов. И светлее стало. Ещё два поворота -- опять площадка.

Родивон идёт молча и только изредка творит молитву.

-- Господи, помилуй, Господи, помилуй!

Феде жутко смотреть в тёмные углы колокольни. Завозится и закурлычет спросонья в гнезде голубь -- Федя так и вздрогнет.

-- Родивон, подожди минутку!..

Чем выше поднимались, тем шире и звонче становилось у Феди на сердце. Родивон вылез на площадку. Вот и Федя выглянул.

Посреди верхней площадки на толстом кресте из брёвен висел тяжёлый призывный колокол. А вокруг него по оконным пролётам развешаны другие колокола поменьше.

Так вот он какой большой колокол, этот Божий глас! А снизу, с улицы, он видится совсем маленьким. Одутлые, засиженные голубями, бока, тяжёлый язык с верёвкой... Дотронулся Федя пальцем до толстого края, -- по всему колоколу побежал шёпотком тихий звон.

Жутко и сладостно.

Родивон облокотился на подоконник и смотрит на село.

Длинными рядами расползлись по снегу чёрные дома, мигают красными глазами-окнами. Феде кажется, что все дома смотрят на колокольню, на Федю, и ждут.

Шуршит льдинами река. Ворочается подо льдом, поднимается, выпирает наверх, на берега, тяжёлые льдины. Вот-вот тронется и потечёт. Но и река ждёт, когда Федя ударит.

Вокруг колокольни носится, вьётся звонкий шорох, Будто кто шепчется, целуется, летает вокруг. Это ангелы летают у крестов, в окнах над головами Родивона и Феди, над колоколами. Дотронется ангел крылышком до колокола, -- зазвенит колокол ласковым шёпотком.

Ждут все люди, ждут поля, леса, ждёт Надя... Федя, скоро ли ты ударишь?

А у Феди от нетерпения дрожь по всему телу идёт.

-- Скоро ли, Родивон? -- шепчет Федя.

-- Надо вдарить! -- говорит Родивон. -- Вон батюшка лампу на окошко поставил. У нас с им уговор: когда он лампу на окошко поставит, значит -- пора.

Радостно задрожало Федино сердце. Обвилось холодком. Родивон снял шапку, перекрестился трижды и сказал: "Господи, благослови!"

-- Ну, звонарь, звони! -- шутит Родивон.

Федя взялся за верёвку и начал раскачивать язык. Сначала трудно было: язык тяжёлый, неповоротливый. А потом раскачался -- не остановить. Вот уж до краёв долетает.

-- Надя! Слышишь ли, милая Надя?..

И вдруг:

Бом-м-м-м!..

Федя выпустил верёвку и упал на пол от неожиданности. Такой большой, могучий и оглушительный родился звук.

Разломилась пополам тишина. Загудело всё село. Зазвенело поле, гулко зазвучал далёкий лес. Всё радостно задрожало, запело, заговорило:

-- Федя, спасибо тебе, ты ударил! Ты разбудил!

А Родивон подхватил верёвку и начал звонить часто, радостно:

Бом, бом, бом, бом.

В восторге мальчик вскочил и упал грудью на подоконник.

Задвигались в селе огоньки. Кое-где по улицам показались чёрные комочки. Это -- люди.

А под небом гудело. Колокольные удары неслись в далёкое поле. Феде казалось, что они походят на быстрых, белых коней. Кони эти несутся по деревне, по полям, по лесам, скачут во все стороны, машут белыми гривами.

И всё отзывается на гулкий бег. Всё звенит, радостно ликует и кричит:

-- Спасибо тебе, Федя, ты зазвонил!

"Надя, Надя, милая! Слышишь ли, Наденька?" -- пело Федино сердце.

Федя почувствовал, будто кто-то невидимый, упругий щупает его со всех сторон, бегает по всему телу. Стало жутко и страшно.

-- Родивон, Родивон! -- хочет закричать Федя.

Разевает рот, кричит, а голоса не слышно.

Стало ещё страшнее. Куда пропал голос?

А невидимый всё щупает, бегает пальцами по телу, мягко толкает при каждом ударе колокола.

-- Родивон!..

Ничего не слышно. Федя подходит к Родивону. Родивон ласково обнимает его свободной рукой, разевает рот. Что-то говорит, но тоже ничего не слышно. Улыбается.

Федя понял, что голоса нет от звона. Щупает и толкает тоже звон. Он подошёл к другому окошку и, счастливый, радостный, начал смотреть вниз.

Вместе со звоном тронулась и потекла река. Торжественно поплыли мимо церкви белые горы снега, тяжёлые льдины. Тянулись без конца и уносили с собой в ночную даль радостные звуки.

Бом, бом, бом!

Пела земля. Звонило небо. Скакали во все стороны мира белые кони, махали белыми гривами и радостно, звонко ржали:

Бом, бом, бом!

"Надя, милая! Слышишь ли?" -- думал Федя.

VI

Тихо ждали полночи в городке, в доме Василия Игнатьевича. Сам он в очках читал какую-то книгу. А Надя примеряла новое платье, ходила по комнатам и наводила везде окончательный порядок. Сорвёт сухой листок с герани, поставит в ряд непослушный стул, обдёрнет занавеску... И всё думала о Феде.

К полночи прилегла на кровать и незаметно заснула.

Василий Игнатьевич читал молча книгу. Иногда усталые глаза поднимались поверх очков, переходили от книги на лик Богоматери, освещённый лампадой, и наполнялись тихими слезами.

Снова опускались на очки и медленно, вдумчиво ходили по чёрным строкам священной книги.

В кухне тоже тихо. Видно, и кухарка Агафья задремала в ожидании.

Спит на стуле кошка Мурка. Розовеет и улыбается во сне Надино личико.

Вдруг Надя вскочила и радостно закричала:

-- Папа! Федя ударил! Я слышала...

В это время над городом гулко прокатился первый удар соборного колокола.

Бом-м-м!

-- Федя раньше ударил, папа, -- радостно кричит Надя. -- Я слышала! Федя зазвонил!..

-- Ну, успокойся, милая деточка, успокойся! Во сне это было, -- говорит Василий Игнатьевич.

-- Нет, нет, папа! Не во сне! Я слышала, Федя ударил!

Пело и звонило Надино сердце. Шелестело новое платье. Проснулась Мурка и радостно мурлыкала около ног.

"Ударил, зазвонил! Бом!" -- пело у Нади, всё тело становилось лёгким и готово было летать, летать.

Весело собирались в церковь.

VII

Родивон звонил. Потом трезвонил. Вокруг церкви ходили со свечами. Сверху казалось, что в огненном озере плавают тёмные люди и поют:

-- Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех...

Ангелы пели, летали вокруг колокольни, задевали крылышками за колокола. И колокола отвечали им звучным приветным шёпотом.

Шуршали льдины и плавно проходили между звонких берегов.

А белые кони, разметав гривы, всё ещё скакали по земле, и долго под небом раздавался затихающий гул копыт.

В церкви ярко горели свечи. Ласково смотрели на Федю светлые лики святых и людские глаза. Все любовно христосовались с ним и благодарно целовали.

-- Христос воскресе, Федя! Спасибо тебе, ты зазвонил, ты разбудил.

Утром с великою любовью поднималось над воскресшей землёй солнце и долго радостно играло на горизонте.

И целую неделю пело Федино сердце. Ликовала, ласкала и благодарила вся природа. Поднималась выше и выше река и несла на своей спине белые кучи снега. Синело небо. Зеленела травка. Слетались птицы и весело кричали, щебетали, стрекотали, порхали в саду.

А Федино сердце радовалось. Он ударил, он разбудил всех.

* * *

С большим волнением подъезжал Федя в городе к Надиному дому. Слыхала ли Надя? Ждёт ли?

У калитки виднеется розовое платье. Надя. Увидела. Бежит, смеётся, кричит, машет руками:

-- Федя, я слышала. Ты ударил...

Федя говорил с радостной гордостью и важностью:

-- Да, я ударил!

А самому так и хочется на одной ноге запрыгать.

Остановилась лошадь. Надя вскочила в тарантас.

-- Христос воскресе, Федя... Я слышала! В самую полночь ты зазвонил: бом!

Радостно звонили оба маленьких сердца одинаковым звоном.

1914