| |||
Андрей Ефимович Зарин. Кошмар • Все авторы -> Андрей Ефимович Зарин. Андрей Ефимович Зарин. Кошмар I. Никогда Санин не чувствовал себя так хорошо, так вдохновенно настроенным, как в эти дни. Третий день он не выходил из дома, не видел людей и жил только образами героев своей повести и их жизнью. И писалось так легко и свободно! Сложные сцены складывались сами собою, острые диалоги, горячие фразы срывались сами; образы стояли, как живые, и Санину казалось, что он на бумагу перекладывает свою душу. Окружающего мира для него не было. Он писал, перечитывал и снова писал, одинокий в своей крошечной квартирке. И вдруг течение его мыслей прервал резкий звонок; раз, два, три! Санин с неудовольствием отложил перо, встал от стола и только тут заметил, что на дворе уже стемнело. Он перешел крошечную гостиную, вошел в темную переднюю и отворил дверь. В тот же миг молодая девушка порывисто бросилась к нему, схватила его за руки и бессвязно заговорила. — Виталий Сергеевич, вы один! Барин, милый, помогите! Что мне делать? Его нет… где он?.. Поедемте… Санин сначала растерялся, потом ничего не понял. Он отстранил девушку, запер дверь, и обратился к ней с ласковым укором: — Что это вы, Аня, как безумная? Что с вами? Пройдемте! — и не мог удержаться от укора, — вы мне сильно помешали… — Ах, если бы вы знали! — истерично повторяла она, — если бы вы знали… Санин прошел в кабинет, методически зажег лампу и сел в кресло. — Ну, что у вас? Перед ним стояла высокая, стройная брюнетка в барашковой шапке и драповом пальто с меховым воротником. Милое, круглое лицо её с вздернутым носом выражало неподдельный ужас. Прекрасные, огромные глаза горели сухим блеском. Санин искренно любил эту девушку. Раз в месяц она приходила к нему делать папиросы и пробывала у него целый день, свободно и без умолку говоря, в то время как пальцы её быстро и искусно набивали табаком и отбрасывали сделанные папиросы. Санин знал всю её жизнь, со всеми подробностями. У неё были старуха мать и брат, отбывавший срок службы в егерском полку. Когда она поступила на табачную фабрику, ее стал преследовать мастер, добиваясь любви. Она бы совсем пропала, если бы не приказчик из магазина Дурунча, принявший в ней участие. Он порекомендовал ее нескольким покупателям как ловкую папиросницу, и теперь она жила только частными заказами, оставив фабрику. Этим летом она встретила на гулянье в Таврическом саду бравого парня, Григория Пурвиса, и они полюбили друг друга. С детским восторгом передавала она Санину свои девические тайны и грезы. Григории Пурвис заходил за нею, и Санин познакомился с ним. Он оказался слесарем на заводе и получал хорошие деньги. Санин любовался на них, и их молодое счастье согревало его усталое сердце. Что же теперь с этой веселой Аней? Он только что вгляделся в её искаженное лицо и почти испугался за нее. — Скажите же толком, Аня, что случилось? — повторил он. Она с отчаяньем хлопнула руками по коленям. — И вы ничего не знаете! Вы сидите здесь и пишете свои рассказы, а что там, вокруг, — не знаете?! Он с улыбкою покачал головой. — Но для чего же вы живете? — воскликнула она, — ах, я только трачу время! Идемте же! — и она схватила Санина за плечо, как власть имеющая. — Куда? Зачем? — спросил Санин, — Его искать, Гришу! Да неужели вы ничего, ничего не знаете? Он опять покачал головою, а она уже быстро, бессвязно говорила. — Все, решительно все оставили работу. Нельзя работать, когда за целый день труда едва можно быть сытым! — Это говорил Гриша. И все бросили. А сегодня пошли к царю. Все, все… просить царя о защите, а в них стреляли!.. И там он… Гриша, её Гриша!.. Она ждала его до вечера, и его нет. Иные вернулись, а его нет. Может он ранен; может убит! Его надо искать в больницах. — Я не могу одна! — окончила она уже всхлипывая, — барин, милый, поедем!.. Санин сидел неподвижно. Мысли вихрем кружились его голове. Там совершались такие события, а он ничего не знал, он — который должен быть нервом общества… Он быстро вскочил на ноги и бросился в спальную. — Сейчас, Аня! — торопливо произнес он, — сию секунду! Только переоденусь и деньги… Сейчас!.. II. Небывалое движенье царило на улицах. Люди двигались густыми толпами; по всем направлениям шли отряды солдат, проезжали казаки и драгуны. На иных углах и перекрестках горели бивачные костры и подле них грелись солдаты, завернутые в башлыки, и пламя костров кровавыми бликами скользило по стволам составленных ружей. — Сюда! Сперва в Мариинскую! Стой! — крикнула Аня извозчику и рванулась из саней. Санин машинально пошел за ней следом. У ворот толпилась кучка народа. Сторож в огромном тулупе впускал и выпускал одинокие, мрачные фигуры. — Здесь есть раненые? — раздался голос Ани. — Есть, болезная, — ответил из толпы чей-то голос, — где их нету. Сторож пропустил их и сказал: — Вон фонарь! Туда и идите! Аня почти побежала по двору. Санин шел за нею следом. В тесной комнате толпились люди. Бойкий фельдшер сообщал сведения. — Тебе кого? Максима Прохорова? Есть! Иди в палату нумер третий. Вам что? — Григория Пурвиса… слесарь — замирающим голосом произнесла Аня. Санин замер, пока фельдшер водил корявым пальцем по длинному списку имен. — Нет — ответил он наконец отрывисто и прибавил: — поглядите в покойницкой! Санин вздрогнул. Аня судорожно вцепилась в рукав его шубы и заговорила. — Где, где? Куда? — Там укажут. Санин вывел ее и повел по узким мосткам следом за другими идущими людьми. И было что-то жуткое в веренице людей, безмолвно двигавшихся по едва освещенному двору. Над низкой дверью каменной часовни уныло качался фонарь. Люди входили в дверь и выходили. Аня вырвала руку и вбежала в часовню, Санин медленно вошел за нею и остановился на пороге. На широких столах лежали недвижные люди; иные в пальто, иные в шубах, иные в разодранных блузах. Санину мелькнула форменная тужурка. Бледное молодое лицо и струя крови, окрасившая щеку. Несколько человек бродили между столами, наклонялись над трупами и снова шли дальше, Аня вернулась, — Его нет. Поедем! И Санина не удивил её властный тон, её простота, с которой она взяла его под руку. Они вышли. И опять то же. Взволнованные толпы народа, солдаты, конные разъезды, бивачные огни, растерянные люди у ворот больниц, равнодушный фельдшер и торжественная тишина мертвецкой. Сон или наяву? Что-то порвалось в душе Санина, билось, трепетало и не находило себе опоры. Дальше. Еще и еще. И вдруг этот полусон прорезал крик Ани: — Он! Вот, вот! О, Господи! Гриша, милый, хороший!.. Санин рванулся вперед. Девушка приникла к трупу и билась над ним и причитала. Григорий Пурвис лежал с тихой улыбкою на бескровных губах. Санин охватил девушку и повлек на чистый воздух. — Успокойся, Аня, — говорил он ей, как сестре, — мы его возьмем. Мы его похороним. Он — там! Он — святой! Я похлопочу, Аня. Теперь домой! Ты где живешь? И он усадил ее на извозчика, обнял ее с нежностью брата и, толкнув извозчика, снова сказал: — Все от Бога, Аня! Ты где живешь?.. III. И опять те же улицы, тот же кошмар… Поддерживая девушку, Санин поднимался по темной, грязной лестнице, с железными перилами, слабо освещенной электрическими лампочками и из-за всех дверей до него доносился смутный гул, как ропот далёкого прибоя. Он толкнул ногою дверь, и его окутал вырвавшийся из сеней белый пар, полный удушливого смрада тесного жилья. — Кто там? — послышался голос, и Санин вздрогнул. — Здесь живет Анна Смурова? — спросил он. — Анна! Это моя… В узкий, сырой коридор вышла согнутая высокая старуха и не окончила фразы. — Что с ней? — воскликнула она, — ее убили? Что? И она охватила дочь руками. Убили жениха её, — тихо ответил Санин. — Гришу?! Аня, бедная моя девочка, — старуха, дрожа, ввела дочь в комнату, освещенную жестяной керосиновой лампой. В коридор вышли полуодетые люди. Высокий, бледный мужчина поднял над головой сжатые кулаки; молодая девушка засмеялась несмолкаемым, звонким смехом. Старый, согнутый старик зашамкал. — Так всегда будет! Там шла! Я говорил… Да! 10 лет тому назад, на Бельгийском… — Замолчи! — закричал высокий мужчина, — старый ворон! Санин сел у соснового стола на табурет и сидел недвижно, без мысли, без чувства. Перед ним стоял дешевый комодик, покрытый вязаной скатертью, и на нем — зеркало, и тут же на стенке, в рамке из раковин, портрет убитого. На кровати сидела неподвижная Аня. Мать сняла с неё пальто и шапку, и теперь она осталась в темной юбке и красной кофточке, подпоясанной ременным кушаком. Веселое лицо было бледно и тупо; искрящиеся глаза потухли; стройная фигура согнулась, и она сидела, недвижно уставившись глазами в одну точку, зажав руки в коленях. IV. Время шло. Санин и Аня сидели недвижно, а старуха то сновала по комнате, то садилась подле осиротевшей девушки и говорила без умолку: — Вот, вот… экое горе! И ведь только что хотели венчаться, — по весне и свадьба! Я узнала вас. Вы тот господин, у которого Анюта работает. Пошли вам Бог здоровья! Она прямо к вам побежала. Крикнула — «не могу»! и убежала. Пришёл Рыбаков, потом Гаврилов, весь в крови. Бьют, говорит, свои своих, — Господи, грех какой! Вчерась был. Веселый такой! Заживем, говорит. Она чуяла, просила его: не иди! Так нет, нельзя, говорит, все идут… Ну и пошел. Вот! Господи! Анюта, милая, ты ляг, барин ничего. Ты одетая! Хоть бы заплакала!.. Санин сидел, не слыша её слов, ничего не видя вокруг. Он словно отупел, и что-то оторванное в душе его металось и не находило опоры. А время шло. Гудели вокруг голоса, потом смолкли и сменились храпом, а потом опять зашумела жизнь, и пламя лампы побледнело и стало оранжевым, а лица старухи и Ани стали походить на лицо лежащего в покойницкой Григория. Вдруг дверь в комнату тихо приотворилась, и в нее сперва просунулась круглая голова с коротко остриженными волосами, потом воротник с галунами и, наконец, фигура рослого, здорового солдата, — Маменька, здравствуйте! — произнес он и остановился, в нерешимости увидев незнакомого господина и убитую горем сестру. Но та как будто очнулась и в один миг выпрямилась и вскочила, словно от электрического удара. Глаза её снова засверкали, но теперь злым, сухим блеском. Руки вытянулись, как стальные пружины, и она порывисто шагнула к брату, который испуганно отодвинулся к двери. — Ты? — закричала Аня, — ты здесь? Григорий убит, слышишь, убит! Тобой, Вами! Вон! Будь ты прок… — Анюта! — закричала мать, Санин встал. Солдат растерянно улыбался. — Не брат он мне! Вон, вон! Прокля… И она упала на пол и забилась в судорожных рыданиях. V. Санин ездил в больницу, едва выпросил труп и уговорился с гробовщиком. Разбитый, он вернулся домой и едва вошел в кабинет, как ему метнулись в глаза листы исписанной бумаги. Его повесть, которой он жил последние дни. Повесть обманутой любви, решение хитрой проблемы отношения полов… Он криво усмехнулся. Поблекли краски, потухли образы. Как жалка и ничтожна вся эта повесть перед повестью жизни! И к чему она? И не стыдно ли в эти дни писать жалкие, ничтожные вещи, с этими героями — лилипутами, с этими похотями сытых людей? И к чему его дар, его перо и сила изобразительности? Будь они прокляты! Он нервно собрал исписанные листы и стал рвать их на мелкие клочья, а потом упал ничком на постель и замер. Кругом было тихо. Жизнь, казалось, умерла, а он чувствовал, что она здесь, в нем, но утрачена руководящая нить, и в душе его бьется и трепещет что-то оторванное, и не может найти себе опоры… «Пробуждение» № 2, 1906 г. Не пропустите: • Андрей Ефимович Зарин. Приманка на кровь • Андрей Ефимович Зарин. Вчерашняя быль • Андрей Ефимович Зарин. Наш уважаемый • Андрей Ефимович Зарин. Тайна • Андрей Ефимович Зарин. Необыкновенные жильцы Ссылка на эту страницу: |
|
||
©Кроссворд-Кафе 2002-2024 |
dilet@narod.ru |