....Как-то раз я сидел в кабачке с некиим человеком и скуки ради уговаривал его рассказать мне какую-нибудь историйку из его жизни. Собеседник мой был субъект невероятно изодранный и истёртый, казалось, что он всю жизнь свою шёл какими-то тесными местами и всюду задевал своим телом, вследствие чего костюм на нём превратился в лохмотья, а тело куда-то исчезло, как будто его сорвало с костей. Был этот человек тонок, угловат и совершенно лыс, -- на жёлтом его черепе не росло ни одного волоса. Щёки у него провалились, скулы торчали двумя острыми углами, и кожа на них была так туго натянута, что даже лоснилась, тогда как всюду на лице она была сплошь изрезана тонкими морщинами. Но глаза у, него смотрели бойко и умно; хрящеватый длинный нос то и дело насмешливо вздрагивал, и речь этого человека очень гладко лилась из его уст, полузакрытых жёсткими и рыжими усами. Мне думалось, что жизнь его была очень интересна.

-- Рассказать вам историю мою? -- спросил он меня сиповатым голосом. -- Так-с... Надо рассказать, коли вы угощаете... Но ежели всю историю -- это не годится... чрезмерной длины жизнь я прожил!.. Скучно слушать и невесело рассказывать... А вот кусочек, анекдотец какой-нибудь могу! Желаете? Хорошо-с! Но только вы спросите ещё парочку пивка... за труды мне. Ведь иной раз для человека опуститься в своё прошлое, может быть, столько же неприятно, как в помойную яму слазить...

-- ...Рассказишко этот, сударь вы мой, едва ли покажется вам значительным и для вашей писательской цели пригодным. Но для меня он... мне он нравится. Дело, изволите видеть, весьма простое и вот в чём заключается.

Однажды в сочельник рождественский мы -- я и мой товарищ Яшка Сизов -- целый день торчали на улице. Мы предлагали свои услуги разным барыням по части переноски их покупок. Но барыни, нам не внимая, садились на извозчиков и уезжали, -- из чего вы видите, что нам с Яшкой совсем не везло. Мы также просили милостыню и этим способом настреляли немножко; я -- двадцать девять копеек, из которых гривенник, данный мне каким-то барином на крыльце окружного суда, оказался фальшивым, а Яшка, -- парень вообще более талантливый, чем я, -- к вечеру был настоящим богачом -- у него было одиннадцать рублей семьдесят шесть копеек. Эту сумму, по его словам, сразу дала ему какая-то барыня, причем она, барыня-то, была так великодушна и добра, что подарила Яшке не только деньги, а и кошелёк и даже носовой платок прибавила. Это, знаете, бывает. Иногда человек в такое состояние от доброты приходит, что становится почти полоумным и прямо изувечить вас готов своей добротой, только бы избыть её...

Когда Яшка рассказывал мне об истинно христианском поступке этой барыни, он почему-то всё оглядывался вокруг себя, -- должно быть, хотел ещё раз поблагодарить добрую душу за щедрую милостыню... И всё торопил меня:

-- Айда, айда скорее!..

А мы и без того бежали сломя головы. Я всем существом моим, каждым кусочком иззябшего тела торопился скорее в тепло. Дул ветер, взмётывая снег с дороги и сбрасывая его с крыш; холодные и острые колючки летали в воздухе и сыпались мне за шиворот. Рожу точно ножами скоблило, а шея до того иззябла, что, казалось, стала тоненькой, как палец, и готова была переломиться при неосторожном движении, так что я всё прятал её в плечи, боясь потерять голову. Мы оба были одеты не по сезону, но Яшке было тепло от удачи, а мне, от зависти, ещё холодней...

Я, видите ли, неудачник, чёрт бы меня взял... Один раз в жизни моей мне подарили самовар, да и то с горячей водой, так что, когда я бежал с ним, вода ошпарила мне ногу, и поэтому я недели полторы лечился в тюремной больнице. А другой раз... Ну, да это к делу не относится...

Так вот -- бежим мы это с Яшкой вдоль по улице, а он всё мечтает:

-- Здорово мы встретим праздник! За квартиру заплатим... Получи, ведьма! Н-да... Водки четверть... Окорок бы? Мм... хорошо бы окорок! У-у! Дорого, поди? Ты не знаешь, как нынче окорока -- в цене?

Я не знал. Но я знал внутреннюю цену окорока, и мы решили приобрести его, мы уговорились пойти покупать его в ту лавочку, в которой больше народу. Когда в лавочке тесно от покупателей, значит в ней хорош товар, -- ergo [Следовательно. - Ред.], как, бывало, говорили латинцы, можно выбрать вещь по вкусу.

-- Позвольте окорок! -- кричал Яшка, втискиваясь в толпу покупателей. -- Покажите мне окорок... не из крупных, но хороший... Извините, и вы мне тоже саданули в бок... Я очень хорошо понимаю, кто тут невежа... но знаю и то, что здесь с вежливостью невозможно... Я не виновен, что тут неудобно, тесно... Что-с? Я ваш карман щупал? Извините! Это ваша рука с моей встретилась, когда ко мне за пазуху лезла... Я покупаю на деньги, вы на деньги, стало быть, мы оба в одинаковом праве...

Яшка так вёл себя в лавке, точно пришёл покупать целую партию окороков, штук в триста. Я же, пользуясь произведённой им суматохой, скромными моими средствами приобрёл коробку мармелада, бутылку прованского масла и две больших варёных колбасы...

-- Ну, вот мы и с праздником! -- радовался Яшка. -- Попируем!.. -- Он подпрыгивал на ходу, громко шмыгал своей "форточкой", как именовался его толстый и широкий нос, а серые глазки его так и сверкали от радости. Я тоже был рад...

Изредка вкусно поесть -- большое удовольствие для маленьких людей.

И вот, сударь вы мой, двигаемся мы к дому нашему, а вьюга нас подгоняет. Жили мы в ту пору на краю города, в подвальчике у одной благочестивой старушки, торговки на толчке. Места у нас в тех краях глухие были, пустынные, бывало, зимой после шести часов вечера на улицах -- ни души! А ежели и появится какая-нибудь фигура, так уж душу свою непременно в пятках несёт.

Бежим мы и вдруг видим -- человек впереди нас идёт. Идёт и шатается, очевидно -- пьяный. Яшка толкнул меня и шепчет:

-- В шубе!..

А встретить человека в шубе тем, видите ли, приятно, что у шубы пуговиц нет и очень уж легко она снимается. Идём мы сзади этого человека и видим -- человек широкоплечий, росту немалого... Бормочет что-то. Мы соображаем.

Но вдруг он сразу остановился, так что мы чуть ему носами в спину не воткнулись, -- остановился, взмахнул руками да как рявкнет здоровеннейшим басищем:

-- Я то-от, кого никто-о не лю-юбит...

Точно из пушки выстрелил! Мы оба так и шарахнулись от него. Но уж он заметил нас. Встал спиной к забору -- опытный человек! -- и спрашивает:

-- Кто такие? Жулики?

-- Нищая братия... -- скромно ответил ему Яшка.

-- Нищие! Это хорошо... Ибо я тоже нищ... духом... Куда идёте?

-- В конурку нашу... -- сказал Яшка.

-- И я с вами! Ибо -- куда ещё пойду? Некуда мне... Нищие! Возьмите меня с собой! Кормлю и пою вас... Приютите меня... приласкайте!

-- Зови! -- шепнул мне Яшка.

Я слышал в ревущем голосе этого человека ноты пьяные, но слышал в нём и ещё нечто -- вой и рёв в кровь расцарапанного больного сердца. У меня есть хорошее чутьё драмы, я в своё время суфлёром в театре служил... И я стал усердно звать к себе этого ревущего человека.

-- Иду! Иду к вам, нищие! -- гудел он во всю силищу своей широкой груди.

Мы пошли рядом с ним, и он говорил нам:

-- Знаете ли вы, кто я? Я есть человек, бегущий праздника! Податной инспектор Гончаров, Николай Дмитрич -- вот я кто! У меня дома есть жена, там дети у меня... два сына... и я их люблю... Там цветы, картины, книги... Всё это -- моё... Всё -- красивое... Уютно и тепло у меня дома... Вот бы всё, что есть у меня дома, вам бы, нищие... Вы бы долго пропивали всё это... Вы -- свиньи, конечно... и пьяницы... Но я -- не пьяница, хотя вот -- пьян теперь. Я пьян потому, что мне душно... Ибо в праздник -- мне всегда тесно и душно... Вы этого не можете понять. Это -- глубокая рана... это -- болезнь моя...

Я слушал его с большим любопытством. Мне всегда, когда я вижу большого и здорового человека, думается, что вот этот человек -- несчастный есть. Потому что жизнь -- не для здоровых и больших людей. Жизнь сделана для маленьких, слабеньких, худеньких, дрянненьких. Пустите осетра в болото -- он сдохнет в нём, непременно сдохнет. А лягушки, пиявки и всякая другая дрянь не может жить в чистой, проточной воде. Для меня этот ревущий человек был очень любопытен...

И вот мы привели его к себе, в наш подвал, чем очень испугали хозяйку. Она так поняла, что мы завели его к себе, чтоб ограбить, и хотела было сообщить о таком нашем намерении полицейской власти. Мы её успокоили, попросив старуху обратить внимание на наши чахлые фигуры и на него -- огромного, с длинными ручищами, широкорожего, широкогрудого... Он мог удушить и нас и старуху и даже не вспотел бы от этого. Затем успокоенная старушка была откомандирована в кабак, а мы втроём сели за стол.

Сидим мы в миниатюрном логовище нашем и возливаем понемножку на встречу праздника. Наш гость сбросил шубу и остался в одной рубашке, без жилета. Сидел он против нас и ревел нам:

-- Вы, очевидно, жулики, я чувствую... Вы врёте, что нищие, -- для нищих вы молоды... И потом -- глаза у вас слишком наглы... Но кто б вы ни были, мне всё равно! Я знаю, что вам не стыдно жить, -- вот в чём дело! А мне -- стыдно! И я бежал из дома от стыда...

Вы знаете, сударь мой, болезнь есть такая нервная, пляской святого Витта называется она. Так вот есть люди, у которых совесть болит этой болезнью. И я видел, что инспектор именно из таких людей...

-- У меня в доме -- всё, всё устроено на этакую порядочную ногу. Это ужасно противно -- жить на порядочную ногу! Всё расставлено и развешано раз навсегда, и всё так приросло к месту, что даже землетрясение неспособно сдвинуть всех этих стульев, картин, этажерок... Они пустили корни и в пол и в душу моей жены... Они, деревянные и бездушные, вросли в нашу жизнь, и я сам не могу жить без их участия. Вы понимаете? От привычки ко всей этой деревянной дряни -- сам деревенеешь. Привыкаешь к ней, заботишься о ней, чувствуешь к ней жалость, чёрт её возьми! Она всё растёт и стесняет вас, она выталкивает воздух вон из комнаты, и вам нечем дышать. Теперь она -- эта армия привычек -- нарядилась к празднику, вымылась, вытерлась и -- блестит. Противно блестит. Она смеётся надо мной... Да! Она знает -- когда-то у меня было её всего три: койка, стул и стол. Был ещё портрет Герцена... Теперь у меня сотня мебели... Она требует, чтобы на ней сидели люди, достойные её цены... Ну, и ко мне являются сидеть на ней достаточные люди...

Инспектор тянул стакан водки и продолжал:

-- Это всё порядочные люди, это полумёртвые люди, это благочестивые коровы, воспитанные пресными травами с лугов российской словесности... Мне с ними -- невыразимо скучно, я задыхаюсь от запаха их речей... Я уже всё знаю, что могут они сказать, и знаю, что они ничего не могут сделать для того, чтобы стать живее, интереснее. У-у! Они страшные люди по тупости их душ... Они все тяжёлые такие, большущие, и слова у них тяжёлые, как камни... Они могут раздавить человека... Когда они приходят ко мне, мне кажется, что вот меня обкладывают кирпичами, хотят замуровать в глухую стену... Я их ненавижу... Но я не могу их выгнать вон, и потому я боюсь их... Их не я привлекаю к себе... Я человек угрюмый, молчаливый... Они приходят просто для того, чтобы сидеть на моей мебели... Я однако и мебель не могу выбросить вон -- её любит жена... У меня жена ради мебели и существует, ей-богу! Она уже и сама стала деревянная...

Инспектор хохотал, прислонясь спиной к стене. А Яшка, которому, должно быть, ужасно скучно было слушать инспекторовы вопли, воспользовавшись перерывом в его рассказе, сказал:

-- А вы бы, ваше благородие, эту самую мебель изломали об жену...

-- Что-о?

-- То есть... видите, сразу бы эдак -- вон всё!

-- Дур-рак!

Он тряхнул пьяной головой и, опустив её на грудь, просто сказал:

-- Ужасно тошно! И -- как я одинок! Завтра праздник... А я не могу... я не могу быть дома... Решительно не могу!

-- У нас погостите! -- предложил Яшка.

-- У вас? -- Инспектор оглянулся вокруг: наша квартирёнка была насквозь прокопчена и пропитана грязью.

-- У вас тоже гадко... Но слушайте вы, черти!.. Мы переедем в гостиницу -- идёт? Завтра? И будем пьянствовать! Хотите? И будем думать... Как жить -- подумаем! Идёт? Ей-богу, -- ведь надо перестать жить порядочной жизнью, пора! Да? Вы, впрочем, жулики, и вам это непонятно...

-- Я понимаю, в чём дело! -- сказал я инспектору.

-- Ты? Ты кто? -- спросил он меня.

-- Я тоже бывший порядочный человек... -- сказал я. -- Я тоже испытал прелести безмятежного и мирного жития. И меня выжимали из жизни её мелочи... Они выжали, вытеснили из меня и душу и всё, что в ней было... я тосковал, как вы теперь, и запил, и спился... имею честь представиться!

Инспектор вытаращил на меня глаза и долго в угрюмом молчании любовался мною. Его толстые, красные губы, я видел, брезгливо вздрагивали под пушистыми усами, а нос сморщился совсем нелестно для меня.

-- Весь тут? -- вдруг спросил он.

-- Весь я -- omnia mea mecum porto! [всё своё ношу с собой. - Ред.] -- подтвердил я.

-- Кто же ты такой? -- спросил он, всё рассматривая меня.

-- Человек... Всякая сволочь -- есть человек... и наоборот...

Я раньше был великий мастер говорить афоризмами.

-- Мм... премудро, -- сказал инспектор, не сводя с меня глаз.

-- Мы народ тоже образованный, -- скромно заговорил Яшка. -- Мы можем вам соответствовать вполне... Люди простые, а не без ума... И тоже -- мебели разной роскошной не любим... К чему она? Ведь человек не рожей на стул садится... Вы вот подружитесь с нами...

-- Я? -- спросил инспектор. Он как-то сразу протрезвился.

-- Вы! Мы вам завтра такие тайны жизни откроем...

-- Подай мне шубу! -- вдруг приказал Яшке инспектор, поднимаясь на ноги. И на ногах он стоял совершенно твёрдо.

-- Вы куда же? -- спросил я.

-- Куда?

Он с испугом посмотрел на меня большими телячьими глазами и вздрогнул, точно озяб.

-- Я... домой...

Посмотрел я на его вытянувшееся лицо и ничего больше не сказал. Каждому скоту уготован судьбою хлев по природе его, и, сколь бы скот ни лягался, -- на месте, уготованном ему, он будет... хе-хе-хе!

Так и ушёл инспектор... Слышали мы, как, выйдя на улицу, он во всё горло рявкнул:

-- Извозчик!..

* * *

Собеседник мой замолчал и начал пить пиво медленными глотками. Выпив стакан, он начал свистать и барабанить пальцами по столу.

-- Ну и что же дальше? -- спросил я.

-- Дальше? Ничего... А вы чего ожидали?

-- Да... праздника...

-- Ах, вот что! Праздник -- был... Я не сказал, что инспектор подарил Яшке свой кошелёк... В нём оказалось двадцать шесть рублей с копейками!.. Праздник был...