В начале XX века в России было много поэтов. К поэзии относились настолько серьёзно, что порой путали её с реальной жизнью. Поэты изобретали новый язык, искали новые стихотворные формы, новые формы бытия… И находили…

Мария Моравская ничего нового в литературе не изобрела. Но и одной строчки иногда достаточно, чтобы войти в историю литературы.

 Я Золушка, Золушка, — мне грустно!
 Просит нищий, и нечего подать...
 Пахнет хлебом из булочной так вкусно,
 Но надо вчерашний доедать.

 Хозяйка квартирная, как мачеха!
 (Мне стыдно об этом говорить.)
 Я с ней разговариваю вкрадчиво
 И боюсь, опоздав, позвонить.

 На бал позовут меня? Не знаю.
 Быть может, всю жизнь не позовут...
 Я Золушка, только городская,
 И феи за мною не придут.

Судьба её и правда отчасти напоминает судьбу Золушки.

Она родилась Варшаве. Ей дали прекрасное имя Мария Магдалина Франческа. Когда Марии было два года, её мать умерла, а отец женился на сестре матери. Через несколько лет семья переехала в Одессу. У Марии появилось много братьев и сестёр. Как и у Золушки, отношения с мачехой были непростыми. Поэтому в 15 лет Мария уехала в Петербург, где начала зарабатывать уроками и перепиской.

Поступила на Высшие Бестужевские курсы, но не закончила их. Было уже не до того в 1905 году, в канун первой русской революции. Мария стала участницей политических кружков. Два раза была арестована. В это же время появились первые публикации её стихов.

В 1910 году она познакомилась с Максимилианом Волошиным. В этой истории про Золушку он сыграл роль доброй феи, впрочем, и для многих других поэтов и художников тоже. Он оказал ей "житейскую помощь".

Мария Моравская стала появляться в литературных кругах, собраниях и обществах. Была принята в "Цех поэтов", в котором работали Гумилёв, Ахматова, Мандельштам, Городецкий, Иванов…

Первый сборник стихов "На пристани" (1914) принёс ей известность. Зинаида Гиппиус назвала Марию "чрезвычайно талантливой особой", что было просто невероятным комплиментом. Критик Иванов-Разумник оценил её едва ли не выше Анны Ахматовой. Это, конечно, было явным преувеличением. Последующие сборники "Стихи о войне", "Прекрасная Польша", "Золушка думает" получили отнюдь не восторженные отзывы.

Она стала известна не только своими стихами, но и полемическими выступлениями. Она критиковала акмеистов: "Всё красиво, стильно, звучно, но и скучно, скучно, скучно!" И символистов: "А символизму надо дать по шапке! Красота обыденности идёт ему на смену!".

"Красоты обыденности" в её собственных стихах не так уж много. Но есть странная детская интонация, на которую обратили внимание критики и назвали её "инфантильной":

 Ах, петь бы под солнцем о малых зайчатах,
 Ах, петь на свету, и чтоб полдень был вечно!
 Весёлой, смешливою быть и беспечной,
 Не помнить, не помнить о мглистых закатах…
 Не думать бы в парке вечером росным,
 О том, что я Золушка, грустная, взрослая…

Даже о первых сединках она пишет тоном маленькой девочки:

 Только женщины думают так безнадёжно
 О старости ранней,
 Словно вся жизнь, вся жизнь безбрежная —
 Одно лишь любовное свидание…
 Я три года седею, медленно седею,
 Я морщинки заметила ранние.
 И — я так ничтожна — мне это больнее
 Всех моих душевных страданий…

Говорили, что она стремится уйти от действительности. А она отвечала: "Стремлюсь уйти не от действительности вообще, а лишь от окружающей меня вялой и блёклой действительности".

Говорили, что "инфантильная интонация" — это её приём. А она считала, что для поэта "выдумывание себе души" является преступлением. В жизни она была самостоятельной и смелой. В душе так и осталась одинокой девочкой, рано лишившейся материнской любви, тепла, и мечтавшей найти это тепло в дальних странах.

 Туман мутный над городом встал
 Облаком душным и нетающим.
 Я пойду сегодня на вокзал,
 Буду завидовать уезжающим.

Страсть к путешествиям передалась Марии Моравской от отца, Людвига. Она о нём писала, что он всегда хотел быть изобретателем, но ему не хватало образования, и всегда хотел путешествовать, но ему не хватало на это средств. Посвятила ему стихотворение под названием "Пленный". Отец сидел в кресле, облепленный маленькими ручонками своих детей:

 И все мы знали: папа будет с нами,
 Не отдадим его чужой стране.
 А он разглядывал печальными глазами
 Всё тот же чахлый кактус на окне…

В 1914 году вышел ещё один сборник её стихов, на этот раз детских, "Апельсинные корки":

 Утром Гришка удрал в Америку.
 Боже мой, как его искали!
 Мама с бабушкой впали в истерику,
 Мне забыли на платье снять мерку
 И не звали играть на рояле...
 Гришку целые сутки искали —
 И нашли на Приморском вокзале.
 Папа долго его ругал,
 Путешествия называл ерундой...
 Гриша ногти кусал и молчал, —
 Гриша очень неловок и мал,
 Но я знаю, что он — герой.

Или:

 Горько жить мне, очень горько, —
 все ушли, и я один...
 Шебаршит мышонок в норке,
 я грызу, вздыхая, корки, —
 съел давно я апельсин.

 Час я плакал длинный-длинный,
 не идёт уже слеза.
 Соком корки апельсинной
 я побрызгаю глаза.

 Запасусь опять слезами,
 буду плакать хоть полдня, —
 пусть придут, увидят сами,
 как обидели меня.

На этот раз никто её не упрекал за "инфантильную интонацию". Она, наконец, пришлась очень кстати. Теперь её хвалили за отсутствие сюсюканья и жеманства, за правдивость без назидательности, за понимание детской души и за юмор. И будничные темы здесь пришлись как нельзя более кстати.

"Это мои любимые стихи", — писала она и посвятила сборник "своим братьям и сестрёнкам, родным "по отцу".

Моравская стала писать для детского журнала "Тропинка", который издавала Поликсена Соловьёва (дочь историка Сергея Михайловича Соловьёва и сестра Владимира Соловьёва, поэта и философа). Выпустила сборник детских рассказов "Цветы в подвале"… Казалось, она тщетно пыталась пробиться сквозь толпу в парадную дверь, и вот, наконец, заметила, что рядом есть другая, не всем доступная, но для неё открытая…

К сожалению, большим детским писателем Марии Моравской стать было не суждено. Муза дальних странствий пересилила.

В 1917 году произошло то, о чём она так мечтала: она отправилась в путешествие по Японии. Ну, а прямо оттуда она уехала сначала в Латинскую Америку, где читала какие-то лекции на испанском языке, потом — в США.

Здесь она снова писала. И не как-нибудь, а по-английски! В журналах и газетах появлялись её очерки и короткие рассказы — взгляд новой американки на всё, что происходило вокруг. И что же? Она разочаровалась в Америке. Её возмутили расизм и антисемитизм. Ей казалось, что даже в царской России пресса была более независимой, чем в Америке.

Она писала о низком интеллектуальном уровне американской толпы, не желавшей думать и пользовавшейся только готовыми мнениями. Об ужасном отношении к внебрачным детям, о безответственности рекламы и т.д. Словом, в Америке она больше писала о том, что происходило вокруг, нежели о том, что творилось у неё на душе. Казалось бы, о чём ещё можно мечтать? Приехать в Америку и стать востребованным публицистом, журналистом, пишущим по-английски… Но, видимо охота к перемене мест — такой же недуг, как ревматизм и гастрит: может застигнуть в любом, даже самом интересном месте.

Она снова начала тосковать. На этот раз по России. Она писала Илье Эренбургу, с которым хорошо была знакома: "Я, Мария Моравская, была поэтом в России, а теперь почти разучилась говорить по-русски. Пишу исключительно по-английски". И добавляла: "Живёшь как мёртвая, мёртвая для поэзии, потому что тут ведь стихов писать не стоит".

Тем не менее она написала на английском поэму "Черепичная тропка". А ещё она… разводила попугаев. И кажется, это не легенда…

Корней Иванович Чуковский в разговоре с Маргаритой Алигер упомянул, что получил письмо от Марии Моравской, в котором она писала, что вышла замуж за почтальона и живёт в Чили. Но письмо это пока не найдено…

Более или менее точно известно, что умерла Мария Моравская в Майами в 1947 году… Хочется верить, что там было тепло и красиво, так, как она мечтала…

Мария Вайсман
Женский журнал Суперстиль 21.12.2012