«Для нас Пикассо — гений в самом подлинном смысле слова. Пикассо влиял и влияет на нас не только непосредственно, но влияет как художественный организм, как известный тип художника, влияет и направляет нашу художественную мысль на новые пути». Так в 20-е годы прошлого века писал известный искусствовед Николай Пунин. В искусстве XX века Пикассо произнес новое слово, которое отзывается и сегодня. Данью памяти выдающемуся мастеру стал Год Пабло Пикассо, приуроченный к 125-летию со дня его рождения. О его творчестве сказано и написано много в разных странах. Наш замечательный поэт Осип Мандельштам остроумно заметил, что кубист Пикассо однажды в Париже «разбил» скрипку, и теперь ее кусочки — «святые реликвии» — можно обнаружить по всей России. О Пикассо и России — мои заметки..

В 1908 году, во время очередного пребывания в Париже видного русского мецената и коллекционера Сергея Щукина, молодой Анри Матисс предложил ему познакомиться с одним талантливым художником и повел его в маленькую убогую студию в подвальчике Монмартра. Обшарпанная дверь пестрела надписями, которые оставили на ней друзья, не заставшие хозяина. Позже один из них, Даниэль Канвайлер, писал в мемуарах: «Невозможно даже представить себе ужасную нищету этой студии. Обои свисали со стен клочьями. Слой пыли покрывал висящие картины и свернутые холсты, сваленные грудой на проваленной кушетке».

В этой жалкой конуре обитал вместе со своей возлюбленной Фернандой Оливье и огромной собакой по кличке Фрика безвестный молодой испанец Пабло Пикассо. Спустя четверть века Фернанда, описывая первую встречу Пикассо и Щукина, заметила: «Он купил два полотна, заплатив за них очень высокую по тем временам цену, и с тех пор стал самым надежным заказчиком». Нужно было иметь тонкое художественное чутье, чтобы с первого взгляда оценить новаторский талант художника из нищенского подвала, и смелость, чтобы покупать его работы. Щукин обладал и тем, и другим. Хотя, как признавался позднее Петров-Водкин, «и для нас, специалистов, Матисс, Пикассо, Ван Гог были тогда неожиданными, и мы с трудом и руганью разбирались в них».

Вплоть до 1914 года, когда связи России с Европой были прерваны войной, Щукин был основным покупателем произведений Пикассо. Благодаря ему художник смог снять новую мастерскую на Монпарнасе, недалеко от знаменитого кафе «Ротонда». Всего в коллекции Щукина было более полусотни картин парижского мастера. Вместе с работами Матисса они составили главную ценность его собрания и теперь украшают залы Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина.

Сергей Иванович стал не только одним из первых русских, с которым познакомился, а потом и сдружился Пабло Пикассо, но и своего рода «крестным отцом» художника, без которого будущему мэтру было бы куда тяжелее пробиваться к известности и славе. Возможно, именно поэтому Пикассо испытывал к русскому меценату особую привязанность, а через него — и ко всему, что касалось России. Льстило мастеру и то, что его творчеством по-настоящему заинтересовались русские искусствоведы и даже философы. Еще в 1914 году блестящий анализ его работ сделал Николай Бердяев. «Перед картинами Пикассо я думал, что с миром что-то происходит», — писал он. Один из наиболее авторитетных специалистов — Яков Тухендхольт назвал Пикассо, в творчестве которого увидел трагическое начало, «бесстрашным рыцарем, занятым поиском абсолюта».

Интерес к России, и прежде всего к ее культуре, Пикассо проявлял и раньше: он жил в окружении людей, которые разными нитями были связаны с Россией, знакомы с русской литературой, в разной степени владели русским языком. Не исключено, что молодой испанец «заразился» их интересом к чужой стране. Он посещал выставки русского искусства в Париже. Часами простаивал перед полотнами Врубеля, которые впервые увидел в 1906 году, восхищался талантом театрального художника Бакста. Он читал Льва Толстого, Достоевского, Гоголя, Лермонтова и составлял об их сочинениях свои впечатления. «Сначала мне казалось, — писал он о «Войне и мире», — что в романе уж слишком много подробностей, но потом я убедился, что все они совершенно необходимы». В 1982 году сотрудник Эрмитажа Андрей Подоксик высказал предположение, что между набросками, изображающими мальчиков с лошадьми, сделанными художником в 1906 году, и рассказом Тургенева «Бежин луг» есть некая магическая связь. На такой вывод исследователя натолкнула пометка в записной книжке художника, где тот ссылается на страницу рассказа с описанием мальчиков в ночном.

Большой интерес Пикассо испытывал и к русскому театру, не пропускал выступлений русских трупп в Париже. Особые отношения связывали испанского художника с труппой Русского балета во главе с Сергеем Дягилевым. Это произошло с легкой руки Жана Кокто, который с композитором Эриком Сати задумал поставить балетный спектакль. Оформить его Кокто попросил Пикассо. Затея, правда, не удалась, но Пабло увлекся балетом и стал завсегдатаем труппы Сержа, как называли Дягилева французы. А вскоре Серж сам привлек художника к работе над своими спектаклями. Их первой совместной постановкой стал балет «Парад» на музыку Эрика Сати. Для художника это было новое дело, и работал он с увлечением. «Мой дорогой Серж, — писал Пабло Дягилеву 16 октября 1919 года, — я работаю над твоей вещью и думаю, что кое-что мне удалось. Увидишь это, когда приедешь. Прими дружеские пожелания... Твой Пикассо».

«Парад» рассказывал о жизни бродячего цирка и состоял из ряда хореографически решенных цирковых номеров: акробатов, китайского фокусника и коня. Последнего представляли два танцовщика, которые к огромному удовольствию публики, выкаблучивали довольно сложные па под ритмы, заменившие музыку. Были еще два менажера в костюмах из кубических картонных конструкций, изображавших небоскребы с окнами, балконами, лестницами, но, по замечанию постановщика, «не лишенных и человеческих форм». Именно для «Парада» Дягилев впервые заказал специальный сценический занавес, что позже будет делать для всех новых спектаклей. Занавес, изображающий атрибуты цирка, костюмы, декорации выполнил Пабло Пикассо. Позже его имя появится на всех программах и афишах Русского балета. Пикассо работал над постановкой «Пульчинеллы» на музыку Перголези в обработке Стравинского, над балетом «Треуголка» на музыку Мануэля де Фальи и другими.

В знаменитой дягилевской труппе Пикассо встретил свою первую жену — балерину Ольгу Хохлову. Они познакомились весной 1917 года, 12 июля 1918 года состоялось бракосочетание. В числе свидетелей были Дягилев, Аполлинер, Кокто, Матисс. Накануне свадьбы друзья предостерегали художника: «Пикассо и покой, Пикассо и семейный очаг — несовместимы!» — и отговаривали его от решительного шага. Но влюбленный художник их не слышал. К сожалению, друзья оказались правы. Через девять лет супруги расстались...

Пикассо и русский театр — отдельная страница в биографии испанского художника. Он, в частности, был хорошо знаком с творчеством гремевших тогда Мейерхольда и Таирова, а с первым его связывали дружеские отношения.

Современники воспринимали Мейерхольда и Пикассо как художников одного творческого темперамента, одних целей. «Мейерхольд в театре — это Пикассо в живописи, — подчеркивала критика. — Их задача — искать, производить опыты, отмечать новые пути...» В 1925 году на Всемирной выставке декоративного искусства в Париже Пикассо, восхищенный, не мог оторваться от декораций к спектаклю Мейерхольда «Ревизор» — он «заболел» этим режиссером. И когда в 1930 году театр Мейерхольда приехал на гастроли во французскую столицу, Пикассо не пропустил ни одного его спектакля. А после «Леса», по воспоминаниям их общего знакомого писателя Ильи Эренбурга, возбужденный Пабло «бросился благодарить Льва Свердлина, русского Санчо Пансу — Аркашку Несчастливцева. Удивлялся «полету» русской влюбленной девушки Аксюши — Райх. Радовался: «Мейерхольд распахнул в «Лесе» сцену — возник невиданный сценический простор». Взаимный интерес к творчеству друг друга увенчался договоренностью Мейерхольда и Пикассо о совместной работе над «Гамлетом». Чтобы решиться на такой творческий контакт, в то время требовалась немалая смелость: с начала 1930 годов в нашей стране шла ожесточенная борьба с формализмом в искусстве. На живопись испанского художника, которая никоим образом не вписывалась в рамки формирующегося социалистического реализма, официальная критика навесила ярлык «искусства упадочной буржуазии». Словом, договоренность о работе над трагедией Шекспира так и осталась на бумаге.

В 1937 году в Париж прибыла группа советских художников — оформлять павильон СССР на Всемирной выставке. Пикассо часто наведывался в павильон — его интересовала мухинская скульптура «Рабочий и колхозница», ставшая символом Страны Советов. Он восхищался тем, как смотрится монумент из нержавеющей стали на фоне голубого неба. (В скобках позволю себе небольшое отступление. Во время работы над композицией кто-то, видимо, из завистников, написал донос, в котором утверждалось, что в складках юбки колхозницы будто бы просматривается профиль... Троцкого. Сталин доносу не поверил, но на всякий случай приехал на завод, где отливалась скульптура. В цехах было темновато, и сталинский шофер пытался осветить фигуры фарами автомобиля, но она была слишком большой, и света не хватало. Тогда в цех притащили прожектор. Убедившись, что лицо Троцкого нигде не проглядывается, Сталин уехал, и отливка продолжалась.)

Пикассо в те дни работал над «Герникой», которая будет выставлена в испанском павильоне этой же выставки. Он приглашал в мастерскую русских коллег и сетовал: «Мейерхольда звал — молчит. Таирова звал — тоже молчит». Гости из СССР в откровенные разговоры не пускались, а сам Пикассо наверняка знал, что происходит с искусством в Советском Союзе. 7 января 1938 года Театр Мейерхольда был закрыт, так как «в течение всего своего существования не мог освободиться от чуждых советскому искусству насквозь буржуазных формалистических позиций», говорилось в решении. 20 июня 1939 года Всеволода Эмильевича арестовали. 2 февраля 1940 года он был расстрелян. Для Пикассо это было большим ударом.

Такой же удар он пережил за 10 лет до этого, когда узнал о смерти Маяковского.

Испанский художник и русский поэт лично встретились в 1922 году и сразу нашли общий язык. Поэт-футурист высоко ценил его поиски в искусстве и горячо их отстаивал. Однажды — это было в ноябре 1913 года, как рассказывают современники поэта, — Маяковский убеждал Льва Львовича Толстого, сына автора романа «Война и мир», в достоинствах работ Пабло Пикассо и в пылу доказательств нарисовал на лысине оппонента какой-то кубистический рисунок. Аргумент, прямо скажем, не для академического спора, но зато зримый. Искусствовед Вениамин Левин вспоминает свою дискуссию с Маяковским в середине 20-х годов о современной живописи. Маяковский тогда увлекался плакатом и отвергал даже творения Лентулова, Машкова, Кончаловского — основателей объединения «Бубновый валет», занятого поиском новых художественных форм. (К слову, работы Пикассо не раз экспонировались на выставках этой группы.) «Кто же вам нравится?» — спросил Левин поэта. «Пикассо, Брак», — отвечал Маяковский. «Первая мастерская, в которую нужно пойти в Париже, это, конечно, мастерская Пикассо, — говорил он. — Это самый большой живописец и по своему размаху, и по значению, которое он имеет в мировой живописи».

На память о первой встрече художник подарил поэту свой фотопортрет и литографию с кубистическим изображением фигуры человека. Через два года они снова встретились. И, похоже, вновь остались довольны друг другом. На этот раз Пикассо подарил Маяковскому две гравюры. Годы спустя, каждый раз принимая у себя гостей из России, Пикассо тепло вспоминал об этих встречах. Как-то, в 60-е годы, к художнику пришел один из популярных в то время советских поэтов. Пришел без приглашения, но с фотографами. Пикассо сказал: «Бывал у меня один русский поэт, тоже высокого роста — Маяковский. Но тот шагал впереди толпы, а вы шагаете в толпе».

Когда жизнь Маяковского трагически оборвалась, Пабло Пикассо вместе с российскими художниками, осевшими в Париже, Михаилом Ларионовым и Марком Шагалом, отправил в Москву телеграмму соболезнования. Об этом факте стало известно сравнительно недавно — после того, как телеграмма была обнаружена в архивах Третьяковской галереи, на адрес которой и была отправлена.

Тесные связи с русскими художниками, поэтами, театральными деятелями, естественно, вызывали у Пикассо желание посетить Россию. Художник даже брался за изучение русского языка. В 1925 году, знакомя режиссера Бориса Терновца со своим 4-летним сыном Полем, Пикассо в шутку представил его по-русски: «Павел Павлович». А художник Константин Рождественский вспоминает встречу с Пикассо в 1937 году: «Он заговорил с нами на приличном русском языке. Видя изумление гостей, сказал, что не стоит удивляться, поскольку у него много русских друзей и, кроме того, была жена русская — балерина Ольга Хохлова». Что же касается приезда в Россию, то он предполагался еще в 1913 году, о чем сообщала газета «Утро России». Тогда визиту помешала Первая мировая война. Не состоялась поездка ни в 1928-м, ни в 1937 году, когда художник также планировал приехать в нашу страну.

Любопытна беседа «на ходу» Пабло Пикассо с бывшим министром иностранных дел СССР Андреем Громыко. Состоялась она в 1962 году в Париже, во время посещения советской делегацией Лувра. После осмотра художник подошел к министру и сказал: «У меня, знаете ли, очень мало общения с людьми из Советского Союза. Представители советской интеллигенции еще ко мне заглядывают. Но мне хотелось бы составить представление и том, какое мнение обо мне как о художнике у широкой публики вашей страны. А этого нет». И добавил: «Знаю, что в Советском Союзе меня в общем-то уважают. Вероятно, скорее мое имя. Но мои картины не особенно. Думаю, со временем положение может измениться». Тем самым, вспоминает Громыко, Пикассо дал понять, что хотел бы сам побывать в Советском Союзе, что выставок, которые прошли в Москве и Ленинграде в 1956 году с неимоверным успехом, ему недостаточно.

Но это желание так и не осуществилось, хотя политическая репутация художника была, казалось, безупречной. Много лет он входил в состав Президиума Всемирного Совета мира, создал знаменитый рисунок «Голубь мира», ставший символом движения борцов за мир, был лауреатом Международной Ленинской премии — одной из самых престижных в свое время. С премией тоже связана непростая история. Но об этом чуть позже. Сначала — о судьбе творений художника в нашей стране.

Картины, собранные русскими купцами-меценатами, составили первую в мире государственную коллекцию произведений Пикассо. В начале Великой Отечественной войны они вместе с другими ценностями Москвы и Ленинграда были вывезены за Урал. После победы вернулись обратно и... впали в немилость. «Совершенно недопустимо, что наряду с искусством социалистического реализма у нас существуют течения, которые считают своими учителями французских формалистов — Пикассо и Матисса, кубистов...» — вещал с трибуны совещания деятелей культуры в ЦК ВКП(б) в 1948 году Андрей Жданов. В том же году Музей нового западного искусства, основу которого составляли коллекции Сергея Щукина и Ивана Морозова, был закрыт. Зал в Музее изобразительных искусств, предназначенный для этих работ, был заполнен подарками «вождю народов», присланных к его 70-летию. Работы Пикассо и других современных художников Запада отправились в ссылку, в запасники.

«Вето» было снято после XX съезда партии, в годы так называемой «оттепели». В 1956 году в Москве состоялась первая выставка произведений Пикассо, на которую художник прислал сорок работ. Она сразу выявила двойственное к нему отношение — сдержанная официальная реакция и многотысячные очереди в Музей изобразительных искусств им. А.С.Пушкина, где она проходила. На вернисаж пришло столько народа, что директор не решался открыть двери, боясь давки. Ситуацию спас Эренбург. Он вышел к собравшимся и, взяв в руки рупор, сказал: «Вы ждали эту выставку двадцать пять лет, так подождите еще двадцать пять минут». Раздался добродушный смех, и порядок был сохранен.

Брешь была пробита. Выставка как бы открыла новый этап в отношениях Пабло Пикассо с Россией. Стали появляться интервью с мастером, сборники статей о его творчестве, высказывания разных художников о его произведениях. «Вчера я был на выставке Пикассо и позавидовал свободе. Он делает, что хочет. Пикассо не зависит даже от собственной школы, от собственных открытий, если они ему сегодня не нужны», — записал в дневнике драматург Евгений Шварц, автор знаменитой и опасной пьесы «Дракон».

С большим опозданием узнали мы и о легендарной «Гернике», созданной в 1937 году и вызвавшей отчаянные дискуссии в мире. До нашей страны картина не добралась, и судить о ней мы могли только по репродукциям и отзывам тех, кому ее удалось увидеть в оригинале. (Помню свои ощущения от полотна, которое я, работая корреспондентом ТАСС в Мадриде, увидел 25 октября 1981 года, когда оно впервые было выставлено в музее «Прадо» после его возвращения из Нью-Йорка. С тех пор оно не покидало испанской столицы.) У нас одним из первых высоко оценил «Гернику» Сергей Эйзенштейн. «Трудно найти, разве что «Бедствия войны» Франсиско Гойи, более полное и вопиющее выражение внутренней трагической динамики человекоуничтожения», — писал он.

«...Первым среди больших художников увидел античеловеческое, сатанинское в фашизме — Пабло Пикассо, который пронзительнее многих прознал суть вещей, — отмечал Юрий Трифонов. — Он будоражил наши ум и чувства в то время, когда другие дремали и делали вид, что не замечают происходящего. Он призывал к состраданию, выражал боль и страх — не за какого-то отдельного человека, а за все человечество сразу. Абстрактно? Общо? Но история показала, насколько прав он был: нацизм грозит всему миру».

Интересное признание сделал наш замечательный художник Павел Корин, посетивший персональную выставку испанца в Нью-Йорке в 1965 году. «Я во многом не согласен с Пикассо, многое не приемлю, — говорил он. — Но вот неожиданность: я ходил по музею, мне хотелось получить отрицательное впечатление от этого художника, и я шел к «Гернике». И когда я увидел это полотно, этот большой холст, прекрасную тональность, волевую, энергичную прорисовку деталей, меня это захватило. Я с сомнением приближался к «Гернике» — неожиданно картина произвела на меня огромное впечатление. И после того, что я увидел, я изменил к Пикассо отношение. Я почувствовал: он человек ищущий, мятущийся, мятежный. Я понял: это настоящее, большое искусство».

Естественно, в оценке главного творения Пикассо звучали разные мнения. Поэтому ничего удивительного не было и в высказывании нашего соотечественника Ильи Глазунова, когда он в интервью испанской газете «А-Бэ-Сэ» в 1993 году пренебрежительно отозвался и о полотне, и о его авторе. «...Пикассо — это сатанизм. «Герника» — это ничто. Для меня это нуль. Сатанизм!» Удивительно другое его заявление, сделанное почти 10 лет спустя: «Три года назад, — говорил он в одном интервью, — ЮНЕСКО вручило мне так называемый «Золотой глаз Пикассо» за вклад в мировую культуру. Ни у кого в России подобной награды нет. Вот этим знаком отличия, не скрою, горжусь», — довольно хвастливо говорил живописец, видно забыв о «сатанизме» Пикассо и о том, что ни в грош не ставит его творчество.

Но вернемся к премии.

Будучи вице-президентом Всемирного Совета мира, Илья Эренбург не раз пытался поставить в комитете вопрос о присуждении Пабло Пикассо высокой награды — Международной Ленинской премии. В этом его поддерживали Луи Арагон и Пабло Неруда. Но ничего не получалось. И вот наконец в 1962 году усилия увенчались успехом. Советский посол в Париже в торжественной обстановке должен был вручить лауреату диплом и медаль. Но тут заартачился сам художник. Кое-что про нашу страну он к тому времени уже понял. А тут еще разразился учиненный Н.С.Хрущевым погром выставки в Манеже. Когда Эренбург приехал к своему другу, он увидел у него на столе пачку газет — французских и русских, подробно рассказывающих об этом скандале. Пикассо был возмущен и решительно отказался от награды. Напрасно французские коммунисты (а художник был членом компартии) уговаривали его принять премию. После долгих пререканий он, обозлившись, заявил, что, если к нему не перестанут приставать «с этой чепухой», он просто выйдет из партии. И в дело была пущена «тяжелая артиллерия»: Эренбург, которого попросили передать художнику его медаль. И тому удалось найти аргумент, который убедил упрямца. Писатель искренне верил, что Ленинская премия авангардисту Пикассо станет своего рода защитой советских авангардистов. О чем он и сказал своему другу. Годы спустя Эренбург воспроизвел тот разговор с Пикассо. «Скажи, Илья, — сказал художник, — тебе, вот лично тебе, очень нужно, чтобы я навесил эту медаль?» — «Да, нужно, — ответил Эренбург. — Это поневоле вынудит наше начальство не так тупо травить всех художников, работы которых не укладываются в их представление о соцреализме. Имя Пикассо станет защитой для молодых художников, творческие искания которых не умещаются в советский канон». «Ну, хорошо, — произнес мастер. — Давай ее сюда. Можешь сообщить там своим, что я принял». Покончив с неприятным делом, друзья довольно крепко выпили. И вдруг Пикассо взял эту самую золотую медаль с отчеканенным на ней ленинским профилем, прицепил ее к штанам в самом непотребном месте и в таком виде промаршировал перед Эренбургом, вопрошая: «Ну как? Теперь ты доволен?» И они расхохотались...