— Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Москва, спалённая пожаром,
Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, ещё какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!

Строчки хрестоматийные. Заученные в детстве наизусть и почти полностью забываемые на выходе из школы. Кажется, ну что тут такого в этих простых, почти лишённых поэзии строчках? Да и стихи ли это? Рассказ! Вот так и всё у Лермонтова. Строки забил заряд я в пушку туго в 91 году и вовсе станут пародийными: "Забил заряд я в тушку Пуго?"

Лермонтов приходит, наступает, настаёт, как осень или весна, неожиданно, но значительно позже. В минуту жизни трудную! Как будто он сидел в засаде на черкеса и только ждал удобного случая и объявился. И всё обрушил:

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ...

Сейчас говорят, что Лермонтов не мог написать эти строчки, вроде как подделка. Но почему же? Ведь его странная любовь не побеждает рассудок, а покоряет его.

Навсегда. Не покупаются
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни тёмной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья...

А потом этот демон русской поэзии, пропитанный дионисийским духом, делает то, что не подвластно и Пушкину:

Но я люблю — за что, не знаю сам —
Дрожащие огни печальных деревень;
Люблю дымок спалённой жнивы,
В степи ночующий обоз...
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.

Вот за эти дрожащие огни печальных деревень он себе воздвигает памятник нерукотворный.

19 февраля 1837 года Михаил Юрьевич Лермонтов написал заключительные 16 стихов "Смерти поэта": "А вы, надменные потомки...". Спустя 11 дней его посадили под арест. Николай распорядился: "...старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он..." Ну, конечно, помешан. Давно помешан на стихах, на Байроне, которому он безуспешно подражает. Весь ранний Лермонтов — бледная тень своего сородича (как считается, род Лермонтовых вышел из Шотландии). Хотя:

Нет, я не Байрон, я другой,
Ещё неведомый избранник,
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой...

Странник, пройдя тропой европейского романтизма, вернулся в родные Палестины. Такой тропой к поэту пришла слава. Вообще же, если подсчитать дни, минуты, отданные Лермонтовым поэтической музе, то получается почти мгновение.

Смерть одного гения явилась отправной точкой взрыва другого. Как уже указывалось выше, почти всё, что писал Лермонтов до бьющей наотмашь болью эпитафии о потере своего собрата по перу и таланту, отдаёт подражательством. А "Смерть поэта", размноженная в списках и разошедшаяся, словно круги по воде, по салонам, сделало имя автора не только известным, но и ввело его в пушкинский круг, где Поэта уже не было.

Они так ни разу и не встретились. А нужна ли эта встреча? Их пути пересеклись в вечности. Этого вполне достаточно.

Василий Розанов считал, что русская литература пошла по стопам Лермонтова, а не Пушкина: "Лермонтов очаровал её и напугал своей таинственностью и глубиной". Но его литературные наследники по прямой, Гоголь, Достоевский и Толстой, как могли, открещивались от его имени. Особенно Достоевский.

"Миссия Пушкина хотя и с трудом, и только частично, но всё же укладывается в человеческие понятия; по существу она ясна. Миссия Лермонтова — одна из глубочайших загадок нашей культуры", — писал Даниил Андреев в "Розе мира", где он говорил о поэте, как о пророке. Мессианство Лермонтова? Но в чём оно? Наверное, в том, что жил безотчётно и безоглядно, как поэт, и умер, как поэт. Но этого мало.

Наверное, Лермонтов просто и ясно вывел формулу русской жизни, любви и понимания этого безбрежного, безумного простора, шири и глубины, дурости и величия.

Всё творчество Лермонтова вмещается в короткий отрезок от 1837-го до рокового выстрела в Пятигорске в 1841-м. Накануне собственной смерти Лермонтов в письме бабушке попросил прислать ему томик Шекспира. Письмо ещё не пришло, а Лермонтова уже не стало. Бабушка в буквальном смысле слова ослепла от горя. Веки набухли от слёз, их приходилось придерживать руками…

И это была, по словам Розанова, катастрофа. Или просто — начало бессмертия…

В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко —
И верится, и плачется,
И так легко, легко...

Игорь Михайлов
Женский журнал Суперстиль • 05.06.2015