Кроссворд-кафе Кроссворд-кафе
Главная
Классические кроссворды
Сканворды
Тематические кроссворды
Игры онлайн
Календарь
Биографии
Статьи о людях
Афоризмы
Новости о людях
Библиотека
Отзывы о людях
Историческая мозаика
Наши проекты
Юмор
Энциклопедии и словари
Поиск
Рассылка
Сегодня родились
Угадай кто это!
Реклама
Web-мастерам
Генератор паролей
Шаржи

Случайная статья

Влас Михайлович Дорошевич. Декадент


Все авторы -> Влас Михайлович Дорошевич.

Влас Михайлович Дорошевич.
Декадент

Поезд летел по Швейцарии.


Две русские дамы в купе познакомились и говорили: о судьбе.


-- Вы из каких же Марковых? -- спросила блондинка, полная. -- Из бумагопрядильных?


-- Бумагопрядильные нам сватья. Я за ситценабивным замужем! -- ответила брюнетка.


-- Фамилия хорошая. Давно?


-- Два года будет.


-- Счастливы? Помолчали.


-- Вы мне так с первого же разу симпатичны, что готова вам всю свою судьбу выложить.


-- Вы мне тоже. И я перед вами.


-- "Поищемся", как у нас бабы в деревне говорят, когда в гости друг к другу приходят.


Словно чем-то далеким, родным на них пахнуло. Обе рассмеялись.


-- Поищемся!


-- Какое же счастье? Я женщина с темпераментом, гимназии Бракенгейма два класса кончила, а он что? Ножницы! Купоны стрижет да революцию ругает. Ругает революцию, а сам крестится: "Теперича, как Лодзи из-за революции матушки капут, -- наше, московское дело в шляпе!" Ругается да копейку на аршин прибавляет! Только и занятий. "Проклятущие стачки! Да из-за их вся заваль, слава Богу, хорошею ценой пройдет!" Клянет да опять полкопейки набавляет. Клямши, полмиллиона в карман положил! Кругом тоже все: клянут, да наживают. А ни для души, ни для тела -- ничего. Говорю -- ножницы! Ему аршины резать да купоны стричь. Поцелуй даже купоном зовет. Не тьфу? "Дозвольте, говорит, Агнеса, с ваших губ купон в счет любви сорвать?" Это он меня так, "Агнесой", зовет, я настояла. Чтобы не Аннушкой. Какое житье? Известно, сказано: "буржуазное". Какой вкус может быть? Вырвалась теперь за границу. Еду. Пущай там один аршины меряет! А вы?


-- Мы Вывертовы.


-- Из посудных Вывертовых?


-- Н-нет... Мой муж... Полная блондинка замялась.


-- Родом я тоже по купечеству. Но мой муж -- поэт! Из писателей.


Брюнетка даже подскочила.


-- Тот самый Вывертов?


-- Тот самый.


-- Декадент?


-- Декадент.


-- Самый известный?


Блондинка, начавшая было конфузиться, ожила.


-- Он, он.


-- Еще его, кажется, Макс Волошин описывал. В "Ликах творчества"? Как они еще в древней Александрии на каком-то празднике, заголимшись, при всех бегали?


-- Этот самый.


-- Ах, душенька, я в вашего мужа, -- не бойтесь! -- влюблена. Какой необыкновенный мужчина. Ему две тысячи лет. Он сириец?


-- Говорит, сириец.


-- Как же! Как же! Я статью Макса Волошина о вашем муже наизусть помню. "У Вывертова на лице золотая, египетской работы, маска, а в волосах еще остался пепел от всесожжения. Ему две тысячи лет. Я помню, мы познакомились с ним в Александрии и, сбросив рубашки, к изумлению жрецов, принялись прыгать через жертвенник на священном празднике в честь бесстыжей богини Кабракормы. Сила сохранилась в омертвевших ногах Вывертова и теперь. Он и сейчас прыгает, бесстыже прекрасный и оголенный, через жертвенники, к великому ужасу жрецов". Как не знать! Вот, должно быть, интересно. Нынче об этой части... о житейской... только одни декаденты и думают! Другие все про политику да про политику! Только и слов: "партия" да "лидер". Никто о приятном не думает. Одни декаденты. От внутренних страстей не токмо что на женщин, на мужчин внимание обращают. Читаешь, -- все женское естество переворачивается.


Брюнетка подвинулась ближе и понизила голос:


-- Неземные, я думаю, восторги доставляет. Счастливая вы! За декадентом!


Блондинка отвечала со злобой:


-- Из-за этого самого я за него и пошла! Из-за чего же? Читаю его стихи, на стену лезу. Девушка я была рыхлая и двадцати двух лет. Мочи моей нет -- стихи его читать. "Ввинчивает" да "вывинчивает". Тьфу! Непонятно, а душу мутит и кровь в голову бросает. Познакомилась. Женихом был, -- зубами скрежещет. -- "Я, говорит, тебя вельзевуловым сладострастным мукам подвергну. Ты, говорит, Прозерпиной у меня будешь. Ты про Прозерпину когда слыхала? Которую Плутон, бог ада..." Да как скажет: "бог ада", -- глаза растаращит, -- смотреть страшно. "Которую Плутон, бог ада, в свое подземное царство увлек. Я, говорит, тебя преступной любовью любить буду. На адском огне сожгу!" Ну, и пошла.


-- А родители как?


-- Мать три раза проклинать собиралась. "Я, говорит, на него в полицию". У нас, по купечеству, вы знаете, как у детей чувство, -- родители всегда первым долгом в полицию. "Нельзя ли предмет неподходящего чувства в 24 часа из города выслать?"


Брюнетка грустно кивнула головой.


-- "Голоштанник! -- маменька кричит. -- Экспроприатор! К купеческому приданому подбирается!" Однако он их напугал: "Ежели вы, говорит, свое ненужное благословение дать не желаете, я, говорит, и так вашу дочь обесчещу. Обесчес-тимся и .предо всем миром своим позором наслаждаться будем. Верно, говорит, Поликсена?" Он меня Поликсеной звал по-древнему. А я реву: "Верно! Обесчестимся. Желаю в вечных муках с декадентом жизнь свою кончить! Благословите, маменька!" -- "На муки?" -- мать плачет. "На муки любо-страстья!" -- он-то говорит. Плюнула мать, благословила. Из опасения, чтоб я, все одно, с ним неистовым тайнам не предалась. "Ваше, -- маменька говорит, -- сударь, счастье, что покойника в живых нет. У покойника кулак был. У меня кулака нет, -- владейте дочерним приданым!"


-- Ах, как увлекательно! Поэма!


-- Как же! Он же еще кобенился. В церкву не хотел ехать. "Я, говорит, желаю венчаться пред лицом сатаны! Чтобы дьяволы радовались! А венчать меня, говорит, должен любострастник и профессиональный отцеубийца!" Такие ужасы говорил. "И чтобы положил он, говорит, на меня свою мерзкую печать! А молебны чтобы пели Каину, святому братоубийце, и Иуде Искариотскому". А я-то от таких слов пуще! Еще бы! Посудите сами. За Вельзевула замуж выйти! Кому не любопытно? Насилу уговорили, чтобы в церкву. "Ну, что вам, говорят, Оскар Уальдович"... Он по паспорту-то и во святом крещении Петр Семенович, но сам себя Оскар Уальдовичем прозвал. Для безобразия. В честь аглицкого безобразника, может, слышали?


Брюнетка кивнула головой.


-- Кто же про Оскара Уайльда нынче не слыхал? Покойник -- первый человек!


-- Вот, вот! Мои-то родные насилу уломали: "Что вам, Оскар Уальдович, стоит? Для видимости! Скрозь церковь пройти?" -- "Как же, говорит, я в церковь пойду, ежели я иконоборец?" Что было! Одначе, как маменька решительно объявила, что без этого ни дочери, ни приданого не выдаст, согласился. Захохотал страшно: "Извольте, говорит, племя трусливых червей! Свершу сей кощунственный акт. Но только знайте, говорит, что я кощунствую". Что было! Маменька, по старой привычке, обыкновенно бал и вечерний стол устроила. Он музыкантам "danse macabre" -- покойницкий танец -- велел играть. В простыне плясал. Будто бы саван! Таково страшно пальцами щелкал -- кровь холодела! За здоровье Вельзевула за ужином пил. И "вечную память" и нам, и маменьке, и всем гостям провозглашал. Духами я всегда душилась хорошими. Настоящими французскими. Не желает. "Хорошенький запах, кричит, тьфу! Я этих нежненьких ароматиков не выношу! Буржуазией, говорит, воняет, земное! Адских зловоний мне!" Ну, откуда я ему адских зловоний возьму? В парадной спальне... Маменька по-старому. Парадную спальню устроили... В парадной спальне серой велел накурить. Ночью бегали, аптекаря будили, серы в порошке покупали. "Это, говорит, мне ад напоминает. Жгите". Чуть не задохлась.


-- Ну? Ну? Брюнетка "горела".


-- Ничего не "ну". Утром встал, сельтерской воды выпил. "Принеси, говорит, мне твои бумаги!" Принесла, что в приданое выдали. "Это, говорит, у тебя, Аксинья..." А раньше Поликсеной звал! "Это у тебя, говорит, в каких бумагах приданое лежит?" -- "В харьковских, говорю, земельных!" -- "Это, говорит, Аксинья, не лафа. В харьковском земельном все ялтинские дачи заложены. А в Ялте, -- знаешь? -- стала революция, дачи до основания жгут. Надоть, говорит, все на облигации Петербургского кредитного общества перевести. -- В Петербурге домов жечь не будут!" Так мне, скажу я вам, тогда под сердце подступило. Бумаги-то несла, -- дрожала. "Что он, декадент, с ними делать будет?.." А он... Лучше бы он тогда их драть или жрать зачал. Все одно, отняла бы. Ну, съел бы одну, две акции. Не разорил бы. Но, по крайности, хоть было бы необыкновенно! А то муж как муж.


Взял ножницы, и которые мамаша, -- в своем волнении, -- вышедшие купоны остричь позабыла, пообстриг. Вы говорите, ваш муж -- ножницы! Вы, извините меня, моя милая, ножниц не видали! Оскар -- вот это ножницы. В книжку, -- книжки у него были, говорит, из человечьей кожи, на переплете Вельзевул изображен во всем его безобразии, -- в эту самую книжечку все бумаги переписал и номера проставил. Память какая! Всякому купону свой срок помнит! Придет срок, -- сейчас в вельзевуловой книжечке справится, проверит, и купончик так ровнехонько обстрижет. Папенька, покойник, -- на что купоны обожал, -- никогда так аккуратно не резал. Маменька теперь в нем души не чает!


Она вздохнула:


-- Да нешто маменьке с ним жить?!


-- Так и живете? -- спросила брюнетка.


-- Какая жизнь! Первым долгом себе легавую собаку купил. "Это, говорит, очень томно, чтоб легавая собака своя была!" Чисто из участка писарь, -- первое удовольствие себе собаку купить. Лакея взял, который бы его брил каждый день чисто-начисто. А прежде ходил Вельзевул Вельзевулом, -- таким я его и полюбила. А бритый-то он мне на что? Бритых-то и без него выбирай было -- не хочу. И в довершение граммофон себе завел, "Тонарм". "Чудесное, говорит, изобретение!" Лежит себе целый день на диване, а "Тонарм" ему арию Таманьо во все горло дует. А "буржуазия", говорил!


Граммофон -- не буржуазия? Поди покури ему теперь серой!


-- Скажите! Иметь деньги и жить без удовольствия... С деньгами надо жить с удовольствием. Тяжело вам?


-- Прежде, бывало, стихи читать примется, в такое волнение придет, что под руку попадет -- вдребезги. Канделябр -- канделябр об ковер, над-каминные часы -- надкаминные часы об пол. Известно, чужое, не жалко. Маменька ему выговаривать примется: "Нешто можно?" Адски хохочет: "Мещане! Я им сердца жгу, а они: "Канделябр!" Да другой канделябр об пол. В доме не было мужчины, -- мог себе позволять. "Все, кричит, изничтожу! Голыми будете! Голые, тогда и насладимся!" А теперь... Попробовал один приятель, стихи чи-таючи, в волнение прийти, -- канделябр в картину запустил. "Полицию!" -- кричит. Насилу уговорила скандала не поднимать, с полицией не мараться. "Протокол, кричит, составлю! К мировому подам! Сборник стихов на складе у подлеца опишу и продам! Все до копейки взыщу!" Едва умолила. Велел с лестницы вдохновенного спустить. Тем и ограничился.


-- А стихи -- почитать! -- какие пишет!


-- Пишет. "Желаю славы я", -- говорит. И даже теперь в круглом формате сборники издавать собирается: "Надоели, говорит, четырехугольные книги. Мещанство!" А что до жизни касается, -- мои ножницы, верьте, матушка, ваших ножниц стоят. Ваши-то еще лучше. К деньгам привыкли. А мои новенькие, стригут чище. Купон увидят -- дрожат с непривычки. Тьфу!


-- Но все-таки есть интересные приятели. Можно утешиться... А у нас что? Опаскудел ситценабивной, утешься, пожалуй, с железником. Тот тебе про аршин, а этот про гвозди. То же на то же менять. Охоты даже нет.


-- И-и, голубушка! Приятели! Декаденты! По книжкам-то они все декаденты значатся. Вы Задерихина фамилию, чай, слыхали?


-- Это который с мужчинами... Даже говорить неудобно... Про себя все печатает?


-- Вот, вот! С письмоводителем, говорит, губернского правления жил. Вы только подумайте! Письмоводителя везде как жену представлял. Так везде и был принят. "У меня, говорит, Иван Иванович об одном только жалеет: что детей у нас нет!" Ужасались все: "Верхов разврата человек достиг!" А увидал у меня подругу Пашу Залетаеву, -- невеста, фабрика за ней, -- сразу от своей веры отрекся. "Вы, говорит, меня другим человеком сделали!" Жениться -- и никаких. "А не то, говорит, еще в худших пороках, чем прежде, погрязну. Детей резать стану и кровь, как квас, пить. И все, скажу, через вас. Осрамлю!" Сдурела Паша, пошла. "Обновлю, говорит, этакий тигр!" А тигр-то теперь цельный день в фабричной конторе сидит, на счетах щелкает, не вытащишь его оттуда. Тигр -- и на счетах! Ну, посудите! Муж как муж. Я так думаю, что и письмоводитель-то был так, для знаменитости. Ничего и запрещенного промеж них не было. Так, для славы про себя в газетах писали. Художники еще! Смотрит, стонет: "Серенькое тут, сереньких тронуть!" Картины пишет -- ничего не поймешь. Гора не гора, небо не небо. Не то слон, не то море! Людей с четырьмя ногами рисует, декадент! А глядишь, с богатой купчихи портрет, устроился, пишет. И декадентства никакого, -- полторы тысячи! Да еще во время сеансов предложение руки и сердца делает. "Не то, говорит, я вам лицо масляной краской вымажу -- в жизнь не отойдет!" Ходил тут к рыбнику одному, -- большой рыбник, икрой занимается, не одни промыслы имеет, -- тоже художник один. Из декадентов. "Ах, говорит, у вас глаза до чего испанские, позвольте зарисовать!" А потом взял да рыбника в виде тореадора на картине и изобразил. Рыбник же картину и купил. Чтоб не выставил. Какая рыбнику охота перед всей публикой супротив быка фигурировать? Звону бы что пошло! Висит теперь тореадор у рыбника в кабинете. На пять тысяч любуется. Пять тысяч за картину дал, и то через полицмейстера.


-- Почему через полицмейстера?


-- Знаете, у купечества обычай: как трудные обстоятельства -- сейчас к полиции. Старая привычка. Полицмейстер вступился: "Все равно, говорит, я вам этой картины выставить не дозволю, найду, что революционная". Красный флаг у тореадора-то. Ну, и взял пять тысяч, согласился, а без этого десять просил. Да не пронялся декадент. Нешто проймется! Новую угрозу рыбнику сделал. "Я вас, говорит, с шестью ногами изображу!" -- "Почему с шестью ногами?" -- "А потому, говорит, что вы мне так представляетесь. Я вас так вижу!" Ну, тут рыбник прямо пригрозил. "Я, говорит, ведь и до сыскного отделения дойду!" Отвалился.


-- Скажите!


Брюнетка сидела, положив руки на колени и с видом растерянным.


-- А я так в декадентов верила!


-- Всякий поверит, -- с жаром воскликнула блондинка, -- ежели человек сам про себя пакости рассказывает, как не поверить! А только заметьте, -- где декадент на виду, там беспременно в глубине сцены купец прячется. Декадент завсегда при купце состоит. Без купца декадента не бывает. Такое у нас положение. Журнал декадентский. Кто издатель? На купеческие деньги. Выставка, -- кто меценаты? Купцы. И каждый декадент, заметьте, тем кончает, что на богатой купчихе женится. Просто для молодых людей способ судьбу свою устроить.


-- Ужли каждый?


-- А которому не удастся, -- на купца фальшивый вексель напишет. Пишет, пишет декадентские стихи, а потом, глядишь, на вексельном бланке чужую фамилию и подмахнул.


-- О Господи, -- вздохнула брюнетка, -- а я думала -- антихристы!


-- Женихи, а не антихристы. Я так думаю, голубушка, что есть декадентство это самое не что иное, как просто к купечеству подход.


И обе смолкли.


Спускались сумерки, и на свете становилось так серо, серо.


1912



Не пропустите:
Влас Михайлович Дорошевич. Депутат III Думы (рассказ)
Влас Михайлович Дорошевич. Смерть человека (рассказ)
Влас Михайлович Дорошевич. Святой (рассказ)
Влас Михайлович Дорошевич. Воспоминания об А. П. Чехове
Влас Михайлович Дорошевич. Карикатуристы (рассказ)


Ссылка на эту страницу:

 ©Кроссворд-Кафе
2002-2024
dilet@narod.ru