XVII

Страшно удивлённый, не успел ещё Пётр Петрович ответить лакею, подавшему ему визитную карточку, -- как портьеры раздвинулись, и в дверях появился довольно полный человек, среднего роста, с волосами до плеч, с издёрганным лицом, с сильной проседью в бороде.

-- Позволите?

-- Извините, я...

Вошедший сделал уже шаг в кабинет.

-- Отошлите лакея, прошу вас. Не надо при лакее... -- каким-то ужасным французским языком сказал он.

Кудрявцев повернулся:

-- Степан, иди.

Пользуясь этим моментом, вошедший успел сесть и смотрел теперь на Петра Петровича с ясной и светлой улыбкой:

-- Простите, я вошёл, не дожидаясь ответа на визитную карточку. Пустая формальность! Ответ был известен заранее: "не принимать".

-- Тем более, г. Чивиков!

-- Меня зовут Семён Алексеевич.

-- Тем более, г. Чивиков!

Это был он, председатель местного отделения "союза истиннорусских людей", выгнанный присяжный поверенный Чивиков.

-- Тем более, г. Чивиков!

-- Тем не менее, я попрошу вас уделить мне полчаса вашего дорогого времени. Только полчаса. Всего полчаса.

Он умоляюще показал полпальца.

Г-н Чивиков не терял своей ясной и светлой улыбки.

-- Я позволю себе быть назойливым, потому что одушевлён самыми лучшими намерениями. Мне пришла в голову, пускай, странная, мысль: я хочу, чтоб вы меня знали!

Пётр Петрович усмехнулся.

-- Это напоминает анекдот про одного известного русского писателя. Он пришёл однажды к другому русскому писателю, с которым они были врагами. Тот был удивлён. "Я пришёл, чтоб рассказать вам происшествие, которое со мной случилось. Сегодня утром я был в квартире один и услышал на лестнице детский плач. Я вышел. Плакала девочка, ученица соседки-портнихи. Хозяйка её страшно высекла и выбросила на лестницу. Я взял девочку к себе, раздел её, чтоб помазать хоть маслом рубцы, ссадины, чтоб утишить боль. Вид исстёганного детского тельца пробудил прилив сладострастия, и я... я изнасиловал бедную девочку". Писатель вскочил, полный отвращения: "Зачем вы рассказываете мне такие мерзости?" -- "Погодите! Потом меня охватил прилив раскаяния и ужаса перед тем, что я сделал. Я подумал: "Как сильнее наказать мне себя? Какую казнь для себя выдумать?" Я решил пойти к человеку, которого я ненавижу и презираю больше всех, и рассказать ему про себя эту мерзость. И вот я пришёл к вам". Если вам теперь угодно, г. Чивиков, -- я вас слушаю!

Г. Чивиков всё время слушал его внимательно, с горящими глазами, и затем снова улыбнулся ясной и светлой улыбкой.

-- Остроумно, как всегда! Итак, я продолжаю. Мне хочется, чтоб вы меня знали. Вам, конечно, известно, что я исключён из почтенного сословия присяжных поверенных за систематическую растрату клиентских денег. Что, если я скажу вам: я исключён не за это?!

-- Ради Бога! У вас есть свои советы, палаты. Оправдывайтесь перед ними! Меня это не касается?

-- Если вы спросите меня, -- как ни в чём не бывало, продолжал г. Чивиков, -- растрачивал ли я клиентские деньги, я, прямо глядя вам в глаза, отвечу: "да". И скажу правду. Если вы тот же вопрос зададите большинству моих так называемых "коллег", они вам, так же прямо глядя в глаза ответят: "нет" -- и солгут. В этом и вся разница. Растрата казённых денег среди нашего брата явление столь же распространённое, как ношение адвокатского значка с надписью "закон"!

-- Вы лжёте, г. Чивиков!

-- Делается это обыкновенно так. Какое-нибудь неожиданно быстрое получение. Клиент зайдёт ещё недели через две. Позаимствуешь временно на собственные надобности двести, пятьсот, тысячу, несколько тысяч. Глядя по калибру адвоката. Ничего дурного! Просто, какой-нибудь спешный платёж. Является клиент, ему пополняется из денег другого клиента. Другому -- из денег третьего. А попутно перехватываются ещё суммы. Тоже какие-нибудь платежи по дому, жене платье, в карты проиграл, временная заминка в делах, -- мало ли что! Надежды: вот скоро должен получить крупный гонорар, сразу все прорехи заткну. Начинается вожденье клиентов: ещё не получил. И вертится так раб Божий, пока в один прекрасный день не попадёт на какую-нибудь каналью, беспокойного клиента, который ночей не спит и сам везде бегает, нюхает. Есть такие крысы, сна на них нет! "Как не получали денег, когда ещё две недели тому назад вам внесены?" И испёкся! Болезнь, повторяю вам, общая...

-- Вы клевещете, г. Чивиков!

-- И карать за неё одного... Есть подмосковное село такое, Большие Мытищи. Всё население, поголовно, наследственно даже, больно дурной болезнью. Так там, знаете, человеку не иметь носа -- не такой ещё порок! И исключён я... Вы не изволили читать в отчёте "совета присяжных поверенных" постановление о моём исключении?

-- Не интересовался и не интересуюсь!

-- Прочтите. Очень назидательно. На шестнадцати страницах. На протяжении печатного листа люди доказывают, что тратить чужие деньги нехорошо. Словно сами себе это внушить хотят! Для человека зрячего сказать: "свет есть свет", -- и довольно. И только слепому надо целый день об этом говорить, да и то он не поймёт! И исключён я совсем не потому, что страдал общей болезнью, а потому, что другой общей болезнью не страдал. Из Уфы в Киев, из Киева в Пермь, из Перми в Варшаву и из Варшавы в Севастополь на защиту стачечников не метался. Вызвать в качестве свидетелей Максима Горького и Сергея Юльевича Витте не ходатайствовал. С председателями по этому поводу в пререкания не вступал. И зала заседаний демонстративно не покидал. Словом, вышвырнут я за борт из либеральной профессии за то, что я "негодный консерватор". И обезглавлен я, гильотинирован за убеждения. Позвольте же-с протестовать во имя свободы!

-- У нас больше всего кричат о свободе "Московские Ведомости" и "Гражданин". Какая свобода? Делать мерзости? И "свобода насилия"?

XVII

---

Оглавление: • I • II • III • IV • V • VI • VII • VIII • IX • X • XI • XII • XIII • XIV • XV • XVI • XVII • XVIII • XIX • XX • XXI • XXII • XXIII • XXIV • Примечания