Глава тридцать вторая. ДО ДНА

Поздний обед Роман Иванович велел подать наверх, в просторный и уютный номер Литты. Она проснулась давно, еще в пять часов, но Роман Иванович посоветовал, войдя, не вставать сразу, если не хочется (а так не хотелось!), спросил чаю в постель.

К восьми Литта поднялась. Все на ней незнакомое, рубашка непривычная какая-то, кружевная. Накинула халат,-- нашла в раскрытом чемодане,-- тоже незнакомый и новый, фиалковый. Было в нем тепло и удобно. Бледные волосы заколола кое-как, около ушей круто завились они от горячей подушки.

Голова не болела, но точно пустая была, такая легкая и странная.

-- Самый невинный обед я заказал, покушать непременно следует. Фрукты вы любите?

-- Право, все равно... Благодарю вас,-- тихо произнесла Литта, садясь в мягкое кресло.-- Не знаю, что это со мною. Забот вам наделала. Я ведь крепкая и дорогу всегда так хорошо переносила.

-- Ничего, это от волнения. Покушаете, выпьете вина -- пройдет.

Принесли, действительно, легкий и вкусный обед. Литта думала, что ей не хочется есть, но стала кушать с аппетитом.

-- Я велел шампанского, но много не пейте: полбокала только, голова опять заболит.

И он налил ей немножко. Два глотка оживили ее. Лакей убрал со стола, оставив вино и фрукты.

-- А теперь мы с вами поговорим, Литта. Что, голова ведь лучше?

-- Не болит совсем. Роман Иванович, право, мне стыдно. Возитесь со мной...

-- Ну, пустое. Рад, что вы пришли в себя. Довольно вина,-- прибавил он, улыбаясь, отодвигая бокал, за которым она потянулась.-- Я хочу вас в трезвом рассудке и здравой памяти. Скушайте лучше еще персик, они славные.

Литта рассмеялась.

-- Какой заботливый! Ну, о чем же мы будем говорить?

Ей было тепло и весело, хотелось ни о чем, ни о чем не думать, забыть хоть ненадолго, отдых дать голове; она такая странная, пустая. Ведь можно же,-- ненадолго?

-- Вы не барышня, вы просто девочка веселая и милая, Литта,-- произнес Роман Иванович, любуясь нежно-розовыми пятнами, окрасившими ее бледное личико.-- Такой и оставайтесь, смелой и веселой. Все будет хорошо.

Точно подслушал он любимые ее слова. Так часто она твердила себе: "все будет хорошо", и горячим теплом веры обливало ее от них.

-- Какой вы... добрый,-- сказала она и подняла на него светло-синие доверчивые глаза.-- Я не знала. Я думала...

-- Ну, об этом мы потом, после. А сперва -- поглядите, что я вам принес. Видите? Вот ваш новый паспорт, отдельный. Иулитта Сменцева, жена... и т. д. Во всякое время, в Москве, где хотите, можете получить заграничный. Это ваша свобода. А вот дополнение к ней: банковая чековая книжка,-- сорок тысяч. Остальные не реализованы, и через некоторое время...

-- Потом, потом, я понимаю, довольно! -- перебила его Литта, раскрасневшись.-- Ах, Боже мой, да я еще не верю... Неужели вправду? И когда захочу...

-- Когда захотите.

-- Нет, я теперь только понимаю. Ну, вам спасибо, спасибо!

И она, совсем по-детски, потянулась к нему с протянутыми руками и губами.

Роман Иванович обнял худенькие плечи, мягко притянул всю ее ближе, на диван, где сидел сам, поцеловал молчаливым и долгим -- первым -- поцелуем.

Но тотчас же сам прервал его, отклонился, удержав девушку рядом, на диване.

-- Совсем, совсем свободна,-- тихо повторял он, близко заглядывая в милые, синие глаза.-- Когда только самой захочется... хоть сейчас... бросить меня... и наше общее дело...

-- Зачем же... сейчас? -- говорила Литта, слабо пытаясь освободиться от руки, охватывающей ее плечи.-- Зачем я брошу то, где мы все вместе? Я незнающая, глупенькая, бесполезная. Но я буду другая. Вы меня научите. Вы, и... и сама научусь.

-- Да, и сама,-- повторил Сменцев, целуя один за другим ее пальчики.-- Вы хотите? И я хочу...

-- И вы? Что? Постойте... Мне неловко... Постойте. Я сяду лучше сюда.

Он пустил ее, но она осталась на диване, только немного в угол откинулась.

-- Хочу, чтобы вы были трезвый, деятельный и... послушный человек. Да, послушный. Вы не знали? Посмотрите мне в глаза. Дело не шутки, в дело как в монастырь идти надо, и как в монастыре -- послушание в нем первое. Но зачем говорить об этом? Это есть или нет, есть или нет... Литта! Я хочу, пусть будет.

В теплом свете комнаты, в теплом воздухе пахло персиками и увядающими розами -- вчерашний последний букет. Томная мара наплывала, томная, легкая, такая веселая, такая лукавая... Он говорит "хочу"... Пусть будет, как он хочет.

Но вздохнула, точно отгоняя сон.

-- Вы верите мне? Милая, да?

Прямо в глаза Литте глядели неблестевшие глаза под выгнутыми, точно нарисованными, бровями. Опять крепкая, властная рука сжимала ее плечи.

Говорил какие-то слова, и нежные и странные. Не хотелось думать, понимать их. Верить ли ему? Да, да. Ведь вот захотел он -- и дал ей свободу. Он скажет "хочу" -- и все будет хорошо.

Да разве уже не хорошо? Ласково пахнут цветы, ласково льнет к усталому телу фиалковый халат, ласково обнимает ее такая сильная, такая заботливая, надежная рука. Все хорошо.

Среди горячего шепота вдруг различила слова:

-- Мало верить мне, надо верить и в меня...

Правда? В него? Как в него? Старый неясный страх точно холодной иглой уколол. Перевела взор, выпрямилась, лицо побледнело.

-- Нет, пустите меня. Я не поняла... что значит -- в вас поверить? Ах, не надо...

Он улыбался, глядя в ее изменившееся лицо.

-- Ну не надо. Девочка глупая. Не надо слов. А кто обещал не бояться меня? Кто обещал "не за страх, а за совесть". Помнишь? Помнишь?

И снова она в цепких, сильных объятиях. Щека жаркая так близко-близко, чуть щекочут ей ухо усы, снова шепот жаркий, который хочется слушать -- не хочется понимать. Умирая, ярче и слаще пахнут цветы; нежнее льнет к телу теплая ткань халата; крепче и теснее объятия.

-- Уйди, уйди... ведь ты свободна.

Да, конечно, она свободна. Это он сделал ее свободной.

-- Уйди... милая, милая. Нет, останься. Хочу, чтоб ты осталась.

И это шепотное и ясное "хочу" прикрыло Литту последним душным туманом. Было, было... будет. Все будет, как он хочет.

Опять мгновенный ужас просветления -- что это? что это? Белая, быстрая черта воспоминаний: хлопья снега, вагонные колеса: "про-ва-ли-ваешься"... цветы на бархатных подушках... Михаил! Михаил!

И уже трепещут уста ее в горькой истоме под чужими властными устами.

Пусть же. Все равно. Пусть, пусть. Конец.

* * *

Роман Иванович проспал ночь спокойно и крепко, но проснулся рано. Сразу решил не видеть Литту утром. Нет, Боже сохрани. Как можно дольше пусть останется одна. А там...

Капризно и досадливо морщит губы Роман Иванович, вспоминая вчерашний вечер. Порою неприятна бывает мудрая привычка не обманывать себя. Но что же делать, надо признаться: многое вчера вышло необдуманно. И, кажется, глупо. Он ждал, конечно, большего сопротивления, рассчитывал на него. Но это-то и глупо. Увлекся? Было, зачем скрывать, было. Вел себя как мальчишка. Ни ее достаточно не знал, ни себя.

Некоторую глупость он заранее допустил, но ведь есть же границы! Вот это -- вчерашний вечер,-- это должно было случиться, к тому шло; однако не сейчас же, не на второй же день... Главная досада на себя. Выпустил себя из рук. И теперь -- неизвестность, самая противная. Может быть, ничего, так и следовало, а, может быть, и все испорчено.

Тревожила еще одна неясная мысль. Подошел тихонько к ее двери, прислушался. Утренние часы коварны. Подвернется минута последнего отчаяния, еще сделает над собой что-нибудь эта пылкая девочка. Минута бы прошла, конечно, да вот как с ней справиться.

Он долго слушал у дверей, он поймал бы малейший шорох, малейшее движение, но ничего не было. Тишина.

Это совсем рассердило его. Хотел уж войти, но переломил себя, оделся и уехал по делам, неспокойный и злой.

И совершенно напрасно тревожила его эта мысль. Не такова Литта.

Что же было с ней?

Очнувшись тогда после кратких и страшных минут забвения, тихо встала. Прошла из-за ширм в комнату. Потушила электричество везде,-- оно так и горело, как было,-- отыскав свечку, зажгла ее. И диван и кресла -- противны. Села на стул у черного окна.

От свечи комната изменилась, стала тише, холоднее, мрачнее и спокойнее.

Литта думала. Холодные, непривычно-ясные мысли,-- мысли и чувства. Да, так и должно было случиться. Начав проваливаться, нельзя уже задержаться, пока не долетишь до дна. На дне или смерть, или, если выживешь, другое; конец провалу во всяком случае.

На девочку, падающую все ниже по откосу лжи и трусости, слабую и затуманенную, которой была она все последнее время, Литта глядела сейчас будто со стороны, с любопытством и без сожаления.

Шли ночные часы. Неподвижно сидела Литта у окна, со сжатыми бровями. Так серьезно было лицо ее, что казалось почти старым.

Давно гудели гулкие колокола церквей. И гудели, и замолкали, и опять гудели. Как медлит утро! Но вот и оно, из серого сразу порозовевшее, молодое, ясное.

Литта поднялась, погасила свечу, не спеша умылась, тщательно оделась. Взглянула на стол: там около недопитого бокала еще лежали ее бумаги: паспорт, чековая книжка. Она взяла их; помедлила мгновение, потом быстро заперла в чемодан и вышла.

Подморозило за ночь, и сразу утро запахло свежестью и улыбкой.

Вдыхая колкий и душистый воздух, Литта шла по московским улицам, длинным, узким и чужим.

Никогда не была она в Москве. Не знала, куда идет, куда придет, как вернется. И в этом была громадная, до боли острая сладость.

"Вот когда я одна; сама, одна, во всей большой жизни, как в этом большом чужом городе. И хорошо. Так надо".

Она понимала, что с нею на дне обрыва, куда провалилась, нет никого. Нет и Михаила, он так далеко сейчас, что голос ее к нему и не долетел бы. Но, ударившись, она выжила; значит, должны быть и силы выкарабкаться. Должны быть. Только одни ее силы -- некому помочь.

Белый, тихий Кремль. Розовым золотом горят шапки церквей. А там, налево, как бела даль! Милый, чужой, старый, вечный город. Бодро-пустынное, раннее, бело-розовое молчание его.

Ни отчаяния, ни раскаяния нет у Литты: а серьезный и пристальный взор на все, что было, все, что случилось. Недаром же оно было. И не в ней одной дело. Теперь выкарабкиваться самой для себя, думая о себе,-- ничего не выйдет. Ведь не только о себе она что-то узнала новое, долетев до дна, но и о другом... о нем.

Да, бесповоротно увидела она его, вне мыслей почти -- и ясно; в прошлом увидела и в настоящем. Страх был от незнания, страх -- это знак, вот как боль -- знак, предупреждение об опасности.

Литта вышла на площадь. Тут было люднее, да и день уже вырос. Шла не прямо, куда-то заворачивала, иногда возвращалась, и теперь совсем не знала, где она. Увидела безумную и яркую, как вопль, церковь. Догадалась: это Василий Блаженный. Стояла долго на месте, задумчивая. Эта площадь и другие, мимо которых проходила сейчас, улицы узкие, Кремль... это Москва; не здесь ли Михаил и Наташа... да и покойный брат Юрий, не здесь ли они тогда были... тоже зимой?.. Как давно. Для нее, Литты, давно: ведь она маленькой девочкой ездила в Летний сад с мисс Джонсон, а они уже сознательной жизнью жили, работали, мучились, умирали.

Что же. Ее страдание впереди. Она не отказывается.

И еще бодрее и глубже стало на душе. Почти весело двинулась опять дальше и усталости не чувствовала.

Обошла печальный и жалкий белый храм. Вздрогнула от неожиданности, завернув вправо, натолкнувшись на страшный Символ... но не отвернулась, долго и пристально глядела на него недетскими, серьезными глазами.

Где-то на людной, должно быть, главной улице зашла в кондитерскую, вдруг почувствовав, что устала и голодна. Выпила кофе, посидела. Уже мутнел и голубел короткий день, когда она оттуда вышла. И как-то незаметно скоро опять очутилась в пустынном Кремле, у парапета, за которым стлались, бело-голубые теперь, вечерние дали. Едва светлели далекие кресты.

Опять остановилась. И неожиданно острая боль и сладость молитвы пронзили ей душу. Да, да, но какая новая, незнакомая сила и ясность в этой молитве. И когда прошел миг, по-новому прошептали ее уста детское, любимое слово: "Все будет. Все будет хорошо".

Вернувшись в гостиницу, Литта медленно и деловито принялась укладываться, стараясь ничего не забыть.

С удивлением вспомнила теперь, что была все-таки утром минута, когда она хотела собраться и уехать за границу, ведь возможности все есть, она "свободна". То есть бежать. Это значило бы просто бежать по дну той пропасти, куда она провалилась. Хорошо, что краткая была минута и сейчас же прошла.

В дверь осторожно постучались.

-- Войдите.

Роман Иванович стоял на пороге.

-- Добрый день... или вечер, пожалуй. Как голова?

-- Ничего. Я долго по Москве гуляла.

Литта поднялась с колен -- она запирала чемодан -- и отряхнула руки.

-- Вы... укладываетесь? Уложились?

Роман Иванович подошел ближе.

-- Да, почти совсем готово. Поезд в десять? Ведь мы сегодня едем в Пчелиное.

Что это,-- победа? Он всматривался, всматривался в ее бледное, спокойное лицо, такое простое и такое серьезное. Хотел что-то сказать -- и не сказал; хотел подойти еще ближе -- и не подошел. Точно невидимым и неприятным кольцом она была окружена, через которое переступить он не мог.

Мгновенно рассердился на себя, сдержался, усмехнулся вбок и, проговорив: "да, отлично, едем сегодня", вышел.

В чем дело? Какие-то неожиданности в этой девчонке. Возня. Ну, да ладно. Посмотрим. Поехала, однако... в Пчелиное. Значит, все пока нормально.

Глава тридцать вторая. ДО ДНА

---

Оглавление: • Глава первая. В БУРЕ И ГРОЗЕ • Глава вторая. СТРОЙКА • Глава третья. К ЖЕНИХУ-БОГОМОЛЬЦУ • Глава четвертая. ВРАГ ИЛИ ДРУГ? • Глава пятая. МУДРЫЙ ОБМАН • Глава шестая. МУЖИЧИЙ УНИВЕРСИТЕТ • Глава седьмая. МУЖИЧИЙ БАЛ • Глава восьмая. ОТЕЦ ВАРСИС • Глава девятая. ДОБРЫЙ СТАРИЧОК • Глава десятая. ЧИСТЫЙ • Глава одиннадцатая. ЛЮБОВЬ -- ЗЛА • Глава двенадцатая. БРАТ • Глава тринадцатая. ПРЕДЛОЖЕНИЕ • Глава четырнадцатая. ХУТОР ПЧЕЛИНЫЙ • Глава пятнадцатая. ТАМ И ЗДЕСЬ • Глава шестнадцатая. РАЗНЫЕ БУМАЖКИ • Глава семнадцатая. СТАРИКИ • Глава восемнадцатая. ДАЧА С БАШНЕЙ • Глава девятнадцатая. CALVAIRE {Распятие (фр.).} • Глава двадцатая. ВВЫСЬ • Глава двадцать первая. БЛАЖЕННЫЙ БАЛАГАН • Глава двадцать вторая. СПЕШКА • Глава двадцать третья. ДЕВСТВЕННИКИ • Глава двадцать четвертая. "OUI" • Глава двадцать пятая. КРЕПКИЕ ЛЮДИ • Глава двадцать шестая. "ПОСТРАДАВШИЕ" • Глава двадцать седьмая. СВИДАНИЕ • Глава двадцать восьмая. БАРОН • Глава двадцать девятая. ДВА МОНАРХА • Глава тридцатая. ПЕРЕД СВАДЬБОЙ • Глава тридцать первая. "ОТ КАМЕНИ ЧЕСТНА" • Глава тридцать вторая. ДО ДНА • Глава тридцать третья. ПРОГРЕСС И ЭКСЦЕСС • Глава тридцать четвертая. ЕДИНАЯ ВЛАСТЬ • Глава тридцать пятая. ПОТОМ СКАЖУ • Глава тридцать шестая. ВМЕСТЕ • Глава тридцать седьмая. ЧЕРТ • Глава тридцать восьмая. НАЧАЛО НОВОГО • Глава тридцать девятая. ЗОЛОТЫЕ ЦВЕТЫ • ПРИМЕЧАНИЯ