Глава тридцатая. ПЕРЕД СВАДЬБОЙ

Рождество в Петербурге нынче славное. Мягкое, белое; дни чуть заметно удлинялись, и сумерки были ласковее, задумчивее.

Литта давно не видела снега, радовалась ему. Жаль, что в городе тотчас же он по улицам рыжеет и лоснится. Как хороши теперь, должно быть, поля около опустевшей Стройки, чистые-чистые, сверкающие.

Но мечтать некогда Литте. Надеялась, что отдохнет в отсутствие Романа Ивановича, и не вышло: беспокойство какое-то нарастало в душе, хуже чем при нем. Подумала-подумала -- и написала Флорентию, в Пчелиное. Коротенькое письмо, а когда он откликнулся -- написала опять, длиннее. Хотелось все рассказать ему, но не посмела: привычно не доверяла она почте. Объявить просто, что выходит замуж за Романа -- какой смысл? Как он поймет? И она писала отвлеченно, о тоске, беспокойстве своем и надежде, что все скоро уладится,-- "придумано уже".

Собрания у графини шли чередом и делались бурными. Литта, занятая своим, рассеянно следила за ними, но все же понимала, что происходит внутренняя борьба, что преосвященный Евтихий со своими сторонниками подводит мину под Федьку с его последователями; борьба пока неровная, так как Федька в силе "наверху". Княгиня Александра волей-неволей на Федькиной стороне, но уже давала понять старой графине, что такое положение долго не удержится; она сама при первом случае будет за то, чтобы стащить Федьку с неподобающего места. Слишком уж он обнаглел. Телохранителей своих распустил окончательно. Графине было противно, что они снимали в швейцарской глубокие калоши и вламывались в ее салон босопятые.

-- Я понимаю святость, святая простота, Tout èa enfin {все такое, наконец (фр.).},-- говорила она, нюхая свои sels {ароматические соли (фр.).},-- но почему же непременно эти голые ножные пальцы? Почему? Какая настоятельная надобность?

Федька сам не очень любил салон старухи; предпочитал общество молоденьких барышень, курсисток, гимназисток, когда уж спускался с верхов.

Литту он, встречая, каждый раз усаживал рядом, надоедал ей сильно, особенно тем, что лез целоваться.

Часто вспоминали Романа Ивановича. Графиня с досадой говорила, что она без него иногда "как без рук"..

-- Qu′est ce qu′il vous écrit, petite? -- спрашивала она внучку.-- Revient-il? {Что он вам пишет, милочка... Он вернется? (фр.).}

Литта отделывалась общими словами. Да и что могла сказать? Роман Иванович ей не писал совсем, ни разу; и не обещал писать, однако Литта с удивлением заметила, что это молчание ей неприятно.

Явился перед самым Рождеством, неожиданно.

Были сумерки. Графиня отложила вечную работу свою и только что хотела сказать Литте, бесцельно стоявшей у окна, что пора повернуть кнопки. Увидала плотную фигуру Сменцева в дверях гостиной (он входил без доклада) и воскликнула:

-- Ah, vous voilà, enfin! {Ах, вот вы наконец-то! (фр.).} Беглец!

Литта поспешно обернулась. Почувствовала, что сердце у нее забилось. Радостью? Ну, еще бы. Он приехал. Скоро, скоро освобожденье. И так она была одинока со своими думами. Он все знает, и он друг...

Невольно она протянула ему руки. Он поцеловал обе, старался в сумерках разглядеть выражение ее лица. А Литта рада была, что темно. Она покраснела, и, сердясь на себя за это, краснела еще больше.

Вот зажглось электричество. Свет упал на смуглое, чуть похудевшее лицо Романа Ивановича; Литта увидала его знакомую усмешку вбок, странный, скользящий взгляд; холод облил ее на мгновенье -- отчужденность, неприязнь, что-то похожее на страх... Но быстро совладала с собой Литта, точно узел внутри стянула какой-то... Прошло.

Роман Иванович остался обедать. Говорил все время с графиней и с Николаем Юрьевичем.

А после обеда графиня отослала внучку, объявив, что ей надо переговорить с Романом Ивановичем о делах, "ведь событие близится, а мы деловой части его почти не касались".

Это о свадьбе, конечно. О приданом, о деньгах, о том, где именно будут они жить. Литта знала, что для них готовится квартира в графинином доме. Не возражала -- пусть уж он, как знает, сам. Ее и не спрашивали.

Литта прошла в "классную". Там горела ее милая, старая лампа. Уютно, знакомо, тихо.

"Прощай, лампа, прощай, кресло. Никогда не увижу вас больше; и не надо",-- думала Литта без горечи.

Она не любила старого. Если боялась чего-нибудь, то вот этой неподвижности, уюта, длительности всего, что уже есть.

Села в кресло зеленое. Мысли опять вернулись к Роману Ивановичу. Странно: такую вещь он для нее делает, а ведь они по душе никогда и не разговаривали; отрывочно, о деле он говорил, о других, о ней, а о себе самом -- никогда.

Вот чуть не два месяца его не было,-- неужели так и не скажет, куда ездил, зачем?

"А какое мне дело?-- сердито перебила она свои мысли.-- Ездил и ездил. Нужно -- скажет. Вздор какой".

В дверь тихонько постучали, и она тотчас же отворилась. Вошел Роман Иванович.

Ни разу еще не был он у нее в "классной". Не садился к столу, за которым она помнит Михаила -- ее случайного учителя математики, и себя -- девочку с распущенными волосами.

-- Я с разрешения графини,-- сказал, улыбаясь, Роман Иванович.-- Вы не заняты?

-- Нет, пожалуйста... Это моя бывшая классная. Садитесь. Я ничего не делала. Так...

Роман Иванович сел против нее. Абажур затенял смуглое лицо, только усы и твердый подбородок светлели.

-- Я был в Париже, у Михаила Филипповича,-- сразу начал он.-- Хочу рассказать вам про эту поездку.

Литта онемела от неожиданности. А он стал рассказывать спокойно, обстоятельно, не торопясь, ничего стараясь не пропустить. Говорил о Жене, о их старом знакомстве, о Ригеле, о том, что успел подметить, хотя бы со вне, в жизни парижской; перешел на Михаила и на ему близких -- Мету, Наташу, Юса, Володю...

-- Мы очень часто виделись и много толковали с Михаилом Филипповичем о делах. К моему отъезду выяснились большие возможности соглашения. Судите сами...

-- А... письма у вас нет?-- перебила его Литта взволнованно.

-- Михаил Филиппович просил меня на словах передать его горячую просьбу скорее приехать. Он надеется видеть вас месяца через два...

-- Как? Не раньше?

-- Он так говорил. Ввиду того, что вы сами решили не сообщать ему о нашем...

-- Да, да, я не хотела. Значит, вы не сказали? Хорошо. Так, значит, Роман Иванович, Михаил и его друзья отнеслись к вам, вы говорите...

-- С полным сочувствием. Я и не рассчитывал сейчас на что-нибудь очень определенное, торопиться не следует, факты же сложились.

И он опять перешел на разговоры с Михаилом в Париже, на листки, которые оставил ему.

Об одном лишь умолчал Роман Иванович: о письме, полученном от Михаила уже в Киле, на имя Сергея. Письмо было длинное, резкое, не очень связное, но Роман Иванович отлично его понял.

Особенно не огорчился. Этого можно было ожидать. Обойдется. А не обойдется -- что ж делать. Была бы честь предложена... От Михаила он, Роман Иванович, никак не зависит. Напротив... Через Литту -- напротив... Это хорошо, что у Романа Ивановича есть Литта. Веревочка крепкая, на всякий случай, если понадобится Михаил и "воинство его". А пока -- пусть побунтует, дело не к спеху. Не убедил Роман Иванович -- убедят уста женщины, в которую он влюблен.

И о Сергее рассказал Литте Сменцев. Насчет Михаила прибавил, однако:

-- У него есть, по-моему, не то что идеалистический уклон, а неровность, что ли... Прозелитизм еще чувствуется. Подозрительность привычная. Резкие углы. Понимаете? Со временем пройдет.

Литта понимала. Взволнованная, розовая, она готова была без конца еще расспрашивать. Как серьезно и открыто он говорит с ней о деле, в котором они теперь с Михаилом почти вместе. Все хорошо. А потом будет совсем хорошо, должно, должно быть.

-- Наша свадьба десятого января,-- сказал вдруг Роман Иванович, перебив Литтины расспросы.-- Желал бы, чтобы вы об этом тоже подумали. Не все о Париже!

Намеренно-грубо положил он смуглую, широкую руку на бледненькую ручку, лежавшую на столе.

Литта ее отдернула. И посмотрела на жениха измененными глазами. Опять недоверие в них, и неприязнь, и надменность.

-- Не понимаю вас,-- сказала сдержанно.-- Меня более всего интересует Париж... и говорю.

Роман Иванович улыбнулся. Еще бы она понимала! Этот жест его -- ведь это игра. Ему захотелось увидеть перед собою прежнюю злую и чуткую девочку. Знал, что в ней спит недоверие, и будил его, не боясь, нарочно; во всякую минуту мог усыпить снова. Было забавно -- пока. Шалость. После будет не так; не то нужно, конечно. Нужно, чтобы она выучилась глядеть его глазами и чтобы это было естественно, и просто, и крепко у нее.

-- Что с вами, милая?-- заговорил он, меняя тон, дружески.-- Вы на что-то рассердились. Но как же не подумать о свадьбе. Вот я целый час с графиней говорил... Надо условиться вместе.

Литта опустила голову. На что в самом деле рассердилась? И ведь не она -- он ей оказывает услугу.

-- Еще не поздно...-- проговорила, однако, с упрямством.-- Я, может быть, опрометчиво приняла от вас это одолжение. Мало ли какие неудобства...

-- Неудобства большие, зачем скрывать. Но это мое дело. Заботьтесь о себе,-- а я уж буду о себе. Никогда не лгал вам, вообще не лгу. Хочу жениться на вас -- значит, хочу и сделаю, так и принимайте.

Очень был серьезен. Литта робко протянула ему руку.

-- Ну, простите меня. Я такая... дикая иногда.

Роман Иванович вчуже залюбовался девочкой: хорошенькая была в эту минуту. Если бы страсть к женщине могла владеть им,-- он влюбился бы в Литту: очень ему нравилась.

Но странен строй души Сменцева. Другие огни горят в ней. В другое пламя ввился бедный, вечный огонек человеческой страсти любовной -- ввился и утонул в нем.

Роман Иванович не "девственник",-- в том смысле, как понимает слово преосвященный Евтихий; но все же Евтихию не лгал он: что значат мимолетные полуравнодушные встречи, те самопроверки, которые ведал Сменцев? Литта нравится ему, влечет его -- первая; но и с ней -- воля и ум ясны; холодны мысли; горит, быть может, капризная страсть,-- любовная ли?

Но понимал: в ней -- к нему -- должна быть эта страсть. Пусть будет, если иначе нельзя.

-- Я ревную вас, Литта,-- заговорил он медленно, с любопытством следя, как опять изменяется ее лицо.-- Да, ревную. Я очень ревнив. Почему вы покраснели? -- перебил он себя.

-- Нет... Но я не понимаю, Роман Иванович...

-- Опять? Сейчас поймете. Я ревную союзницу, товарища -- к женщине, влюбленной невесте. Не Парижем интересуетесь вы, а вашей любовью, заняты вашим личным делом. Но ведь есть общее, в нем я вам не дальше, чем Ржевский. Вы забыли...

Взволнованная, Литта вскочила.

-- Неправда, неправда! Да это вы нарочно, ведь должны же вы знать! Я так рада, что вы и Михаил -- согласились вместе... С Флорентием столько говорили, мне так легко с ним...

-- С ним?

-- Да, прямо скажу: с вами труднее. Часто хотела о многом спросить вас, и не спрашивалось. А впрочем...-- она запуталась,-- впрочем, до сих пор... я и не могла... и не желала входить...

-- Литта, послушайте. Из Пчелиного, от Флорентия тревожные вести. Застал здесь письмо. Я должен быть там; после десятого поеду. Хотите со мной? Это задержит недели на две, на три ваш отъезд за границу, но зато вы поехали бы туда уже с некоторыми сведениями, а кроме того, могли бы пригодиться в Пчелином. Я надеюсь. Вот мое предложение,-- но как хотите, дело ваше.

Литта задумалась.

-- Поеду,-- сказала твердо, подняв голову.-- Только... что могу..? Я ведь такая "барышня", Роман Иванович. Не льстите мне, я знаю, что ничего не знаю, ничего не умею. Но хочу уметь, быть другой. Попытаюсь.

-- И не боитесь?

-- Чего? -- Она рассмеялась.-- Нет, я не трус. Жизни не знаю, а ее не боюсь.

Помолчав, прибавила:

-- Вас... вначале как-то боялась. Что ж, и я не люблю лгать.

С улыбкой Роман Иванович взял ее руку и медленно поднес к губам.

-- Меня боялись. Этого я не хочу, слышите? Не хочу. Хочу другого. Ведь надо "не за страх, а за совесть"... Да?

Литта глядела в его неблестящие, упорные глаза, повторила, тоже улыбнувшись: "за совесть, конечно"... а сама опять почувствовала, что если не страх, то похожая на страх безвольная и сладкая боль окутывает ее; что на его "хочу" -- такое "хочу" -- она непременно ответит "да".

И опомнилась. Как облако, прошла мгновенная мара.

Уже другим, совсем обыкновенным голосом Сменцев говорил ей, что пора вернуться к старой графине. Только что стучалась Гликерия: чай подан.

Глава тридцатая. ПЕРЕД СВАДЬБОЙ

---

Оглавление: • Глава первая. В БУРЕ И ГРОЗЕ • Глава вторая. СТРОЙКА • Глава третья. К ЖЕНИХУ-БОГОМОЛЬЦУ • Глава четвертая. ВРАГ ИЛИ ДРУГ? • Глава пятая. МУДРЫЙ ОБМАН • Глава шестая. МУЖИЧИЙ УНИВЕРСИТЕТ • Глава седьмая. МУЖИЧИЙ БАЛ • Глава восьмая. ОТЕЦ ВАРСИС • Глава девятая. ДОБРЫЙ СТАРИЧОК • Глава десятая. ЧИСТЫЙ • Глава одиннадцатая. ЛЮБОВЬ -- ЗЛА • Глава двенадцатая. БРАТ • Глава тринадцатая. ПРЕДЛОЖЕНИЕ • Глава четырнадцатая. ХУТОР ПЧЕЛИНЫЙ • Глава пятнадцатая. ТАМ И ЗДЕСЬ • Глава шестнадцатая. РАЗНЫЕ БУМАЖКИ • Глава семнадцатая. СТАРИКИ • Глава восемнадцатая. ДАЧА С БАШНЕЙ • Глава девятнадцатая. CALVAIRE {Распятие (фр.).} • Глава двадцатая. ВВЫСЬ • Глава двадцать первая. БЛАЖЕННЫЙ БАЛАГАН • Глава двадцать вторая. СПЕШКА • Глава двадцать третья. ДЕВСТВЕННИКИ • Глава двадцать четвертая. "OUI" • Глава двадцать пятая. КРЕПКИЕ ЛЮДИ • Глава двадцать шестая. "ПОСТРАДАВШИЕ" • Глава двадцать седьмая. СВИДАНИЕ • Глава двадцать восьмая. БАРОН • Глава двадцать девятая. ДВА МОНАРХА • Глава тридцатая. ПЕРЕД СВАДЬБОЙ • Глава тридцать первая. "ОТ КАМЕНИ ЧЕСТНА" • Глава тридцать вторая. ДО ДНА • Глава тридцать третья. ПРОГРЕСС И ЭКСЦЕСС • Глава тридцать четвертая. ЕДИНАЯ ВЛАСТЬ • Глава тридцать пятая. ПОТОМ СКАЖУ • Глава тридцать шестая. ВМЕСТЕ • Глава тридцать седьмая. ЧЕРТ • Глава тридцать восьмая. НАЧАЛО НОВОГО • Глава тридцать девятая. ЗОЛОТЫЕ ЦВЕТЫ • ПРИМЕЧАНИЯ