Глава девятая. СИМПОЗИОН

Утром дождик. В Лизочкиной столовой "под дуб", с одним широким надворным окном -- темновато. Завтрак смешной: дорогие сыры, закуски и фрукты из Милютиных лавок, прекрасное вино, а из горячего только и есть, что яйца всмятку.

Но Юрию и Лизочке это нравится, им весело, они смеются.

Подает на стол высокая, черноватая горничная, совсем молодая еще, но худая, точно болезненная. У нее короткий нос и лицо совсем не неприятное, волосы острижены и вьются.

-- Верка! -- кричит ей Лизочка.-- Ей-Богу, вот смешной-то! Так и катит, так и катит! А видать, что ни скажи,-- сейчас поверит! Дурынды они все, должно быть. И выдумает же этот Рулька, право! В курсистку играть!

Верка смеется, показывая тесные, белые зубы.

-- Да как же ты?-- пристает Лизочка.-- Расскажи по порядку.

-- Уж забыла, должно быть. У меня после больницы, от тифа этого, память такая стала...

-- Ну, не ври! Чего тут, садись с нами. Я тебе икема налью. А ты расскажи. Мне интересно, потому что я вчера в Эльдорадке этого Морсова все слушала. Садись, садись.

Верка -- давняя Лизочкина подруга. Года полтора тому назад, когда Юрий знал ее, она хорошо была пристроена, с богатеньким офицером, и даже Лизочке покровительствовала. Лизочку -- тогда еще глупенькую, еще черноволосую девочку, Юрий однажды у нее видел мельком. С тех пор дела повернулись. Верке сильно не повезло. Запуталась в какую-то глупую историю, потом заболела воспалением легких, а выздоравливая,-- схватила в больнице тиф. К весне едва выписалась. Ни кола, ни двора. На улицу идти у Верки свой гонор, да и соображенье есть.

Лизочка -- добрая душа, а тут и Юрий посоветовал: "Да возьми ты ее к себе в горничные. Сама все ноешь, что с "хамками" не можешь сладить. Кухарку брось, дома ведь никогда не обедаешь, лакей у тебя при карете, а с Веркой отлично будет. И мне уж надоели эти соглядайки. Не повернись".

Так и устроились. Верка была довольна. Она после болезни слабая. А в белом переднике дверь дяде Воронке отворить, да с граммофона пыль смахнуть -- отдых, а не работа. Они обе -- Лизочка-госпожа и Верка-горничная очень естественно приняли данное положение. Так оно есть -- чего же еще? Верка называла Лизочку "барыней", а Лизочка, при других, говорила даже ей "вы", как следует.

Порой они ругались, Верка "отвечала", но не более, чем настоящая горничная.

Старые "дела" Юрия с Веркой решительно никого не смущали. Они были забыты. Впрочем, Верка и прежде никогда Юрию не нравилась особенно. У нее осталась к нему послушливая преданность.

По приглашению развеселившейся Лизочки Верка, не жеманясь, села за стол и вино выпила.

-- А ты его в гости не звала? -- спросила она Лизочку про Морсова, переходя на дружеское "ты".-- Вот интересно, еще узнал бы меня.

Лизочка захохотала.

-- Никогда бы не узнал! Порожела ты с той поры здорово!

-- Вот еще! Я поправлюсь,-- сказала Верка, нимало не обижаясь.

-- Ну ладно, ты мне расскажи обстоятельно! От него ничего толком не добьешься,-- кивнула Лизочка на Юрулю.-- Вот, сидит и смеется. Ну говорит, двоюродная сестра, ну курсистка, а ты что?

-- Да я что? Мне тоже интересно. Он всегда, бывало, выдумывает... Научил меня, а память у меня была хорошая...

-- Ну, ну?-- нетерпеливо допрашивала Лизочка.-- Чему ж он тебя научил? И как же там было?

Юруля, улыбаясь лениво, поощрил:

-- Да расскажи ей, Верка. Я уж и сам забыл. Теперь уж этого и нет ничего.

-- Нету?-- спросила Лизочка с сожалением.-- Что ж они? Рассорились все?

-- Ну, много ты понимаешь. Я говорю про те вечера, на который я Верку повез. Да тебе не втолкуешь. Пусть Верка расскажет.

-- А и смешно было, Лиза,-- начала та с одушевлением.-- Говорит он мне вдруг: хочешь, говорит, я тебя в самое что ни на есть утонченное общество свезу? Настоящие, говорит, аристократы, и ты между ними будешь. Я гляжу на него, а он смеется: аристократы. Как? духа, что ли? Это, мол, еще выше, да и забавнее. Наилучшие художники и писатели, говорит, строго между собой собираются и утонченно по-своему веселятся, и лишнего никто не допускает. А я тебя привезу.

-- Ишь ты! -- сказала завистливо Лизочка.-- Я бы боялась. Выгнали бы еще скандально, если строго и на дому.

-- Ну, я не боялась. Во-первых, что какие это там такие аристократы, точно мы их не видим, а затем он меня научил ловко. Оделась я в простую юбку и блузку белую, ну, пояс кожаный, однако все новенькое. Волосы наушниками, и будто я его двоюродная сестра, курсистка из Москвы. И будто я тоже, не хуже их, стихи могу писать, и стихи дал на бумажке, велел наизусть на случай выучить. А у меня память была о-отличная...

-- Неужели помнишь?-- воскликнула Лизочка.-- А ну-ка, скажи! Скажи, душка!

-- Теперь, после больницы, уж не знаю... Вспомню, так скажу. Ты слушай по порядку.

-- Ну?

-- Ну вот, и будут тебя, говорит, звать София, что значит премудрость.

-- Сонька, попросту.

-- Не Сонька, а София. И должны там все, самые солидные, и господа, и дамы, надевать костюмы, а меня, когда мне костюм станут предлагать, научил, что ответить.

-- Что же?

-- А вот погоди. И должны там все лежать...

-- Это что же?-- разочарованно фыркнула Лизочка.-- Сразу же и ложатся?

Юрий усмехнулся.

-- Глупенькая! Это они за столом должны возлежать... Это давным-давно такая мода была...

-- Ну да, возлежать,-- поправилась Верка.-- На столе кушанья, вино, а они вокруг, только вместо стульев обязательно кушетки, на них и возлагаются.

-- И ты возложилась?

-- Погоди. Он научил меня: больше все молчать и глядеть строго и скромно. И если, говорит, пакости какие увидишь,-- мало ли что покажется! -- не обращай внимания, не хохочи, гляди строго, с благоволением, и не думай чего-нибудь: это они по примеру самых благородных древних фамилий.

Лизочка не выдержала.

-- Нет, ну и дура же ты, Господи! Уж я бы не попалась. Это просто он тебя надувательски надул, вот и хохочет теперь! Просто повез тебя в самое последнее место. Хороша!

Верка смутилась было. Но Юрий, продолжая смеяться, сказал:

-- Не бойся, Верка, не слушай! Я тебя ни капельки не обманывал! Настоящее было место, и аристократия настоящая.

Лизочка не унималась.

-- Нет, Морс-то, Морс-то! Посмотреть -- манеры самые деликатные.

-- А ты на него напрасно, он ничего, ни-ни, вежливый, и все так гладко. И костюм на нем такой длинный был, пестрый, ногами даже путался. Другие многие, действительно...

-- Похабничали?

-- Ну... Мне что? Я гляжу да молчу. И все, милая моя, говорят, говорят... Вино в чашках. Чашку не выпьет, в руках держит, говорит-говорит, насилу опрокинет.

-- И все стихами?

-- Всяко. Я не слушаю, свои в уме держу, кабы не забыть. На головах венки из цветов, живые, ну и повяли, потому на проволоках.

-- И ты с венком?

-- Нет. Я не приняла. Ты слушай. Когда это уж достаточно поговорили и поугощались, Юрка вдруг встает и объявил: София, говорит, желает теперь высказать свою причину, почему она отказалась надеть костюм и остается среди всех в своем обыкновенном платье.

-- Так и объявил? Ух ты батюшки! А ты что ж?

-- А я уж знала. Взяла свою чашку, подняла вот так...-- Верка подняла стакан с икемом,-- ну и сказала...

-- Да что ж ты сказала?

-- Вот забыла, как сказала,-- вздохнула Верка.-- Вот уж и не сказать теперь так ни за что, хоть убей. С голосом учила. Я между вами, говорю, одна без костюма потому.... потому...

-- Эх, да ну тебя!

-- Потому, мол, что костюм -- это... полумера, что ли?..

Она беспомощно взглянула на Юрулю. Но тот коварно молчал, улыбаясь.

-- Одним словом, постой,-- продолжала Верка.-- Одним словом, что они все трусы, что желают все... да, освобождения от условий и, кроме того, красоты, а что для этого,-- я будто чувствую и знаю,-- надо собираться совершенно обнаженно, потому что в теле красота, а не в костюме. И в красоте чистота, и я, мол, одна это понимаю, потому что я вот, чистая девушка, сейчас бы готова на это, но вижу, что они еще не готовы, и сижу в своем платье скромно, а в костюм, однако, наряжаться не согласна, это, мол, только себя обманывать. Не истинная красота.

Верка проговорила все это одним духом, глядя на Юрулю. Тот покачал головой.

-- Забыла ты, забыла,-- сказал он.-- Много чепухи наплела. Тогда лучше у тебя вышло.

Лизочка только руками всплеснула.

-- Батюшки, срам-то какой! И неужели ж они тебя за этакие вещи об выходе не попросили?

-- Ничегошеньки. Я думала не то. Думала скажу -- да вдруг они все поснимают. А не то закричат: хвастаешь, так раздевайся, а мы не в бане. Мне же, признаться, не хотелось. Однако, милая моя, ничего подобного, а прямо фурор. За мое здоровье чашками так и хляскают, кричат, что я вернее всех сказала, что выше их понимаю, что они, действительно, не готовы. Говорили-говорили, Морсов в хламиде путается, другой там был, черненький, в коротенькой юбчонке, на кушетке лежит, кричит: мы старые люди, но мы идем к новому! Скандалили довольно.

-- Весело, значит, было?

-- Нет, милая моя, скучища. У меня уж глаза повылезали. Да и они -- поговорит один, выпьет, другой об том же начнет. Вот и веселье. Ну, наугощались, конечно. А так чтоб особенного -- ничего.

-- Мне было забавно,-- сказал Юрий.-- Я все на Верку смотрел. Вот важничала, курсистка.

-- Наконец, того -- сон меня стал на этой кушетке клонить. А Морс пристает: София, скажи стихи свои!

-- На "ты" уж к тебе?

-- Все на "ты", по условию. Дамы там, солидные видно, им тоже все "ты". Ну, я сначала, конечно, ломаюсь. После говорю, хорошо, только что припомню из старого. Не будьте строги. Все он меня научил, да уж потом я и сама разошлась, вижу, как с ними надо.

-- Неужели помнишь стихи? -- спросил Юрий.-- Помнишь, так скажи Лизочке.

Стихи тогда Юрий сам старательно -- не сочинил, он не умел сочинять, а составил для Верки. Составил с расчетом и со знанием, как дела, так и вкусов тогдашних.

Теперь Юрий, конечно, не помнил ни одного слова. Так давно все это было, так устарело. Но ему забавны казались воспоминания Верки: ведь для нее это приключение осталось свежим и важным.

-- Ах, не припомню я,-- сказала Верка.-- После больницы уж не та у меня память. Погоди-ка.

Она встала в позу, опустив руки, наклонив голову, и начала нараспев, густо. Голос у нее был довольно приятный.

Я вся таинственна,

Всегда единственна,

Я вся печаль.

И мчусь я в даль,

Как бы изринута

Из чрева дремного...

Не семя ль темное

На ветер кинуто?

В купели огненной

Недокрещенная,

Своим безгибельем

Навек плененная...

Душа скитальная...

Верка запнулась. И повторила беспомощно:

Душа скитальная...

-- Ну? Что ж ты?-- поощрил Юруля.-- Вали дальше. Длиннее было.

Он тогда очень старался, чтобы стихи составить средние, чтобы не пересолить в пародию. И действительно, пародии не было.

Верка припоминала:

Душа скитальная...

-- Так вот хоть ты что! Больше, ей-Богу, ни-ни, ничего не помню!

Лизочка была разочарована.

-- Ну-у! -- протянула она.-- Я думала, интереснее что-нибудь. И так заунывно и говорила?

-- Так надо.

-- Что ж они? Понравилось?

-- Должно быть, понравилось. Руки мне жали и объясняли, что это значит.

-- Что же?

-- Ну, я уж не слыхала. Устала, беда! Целый вечер на этой кушетке, да гляди строго, да молчи,-- оно доймет!

-- Ишь ты, бедненькая! -- пожалела Лизочка.-- Я бы не выдержала. И, главное, ради чего, коли веселья никакого не было.

-- Нет, в начале смешно. После только наскучило. Ну, побаловались они еще, затем платья свои понадевали -- и по домам. А уж потом я не знаю, было ли у них еще, нет ли.

-- Может, они потом без костюмов, Юрка, а? -- спросила Лизочка.

Юрию надоело. Он зевнул.

-- Не знаю. Я больше не был. А потом за границу уехал. Да нет, теперь уж ничего этого нет. Мода прошла. Теперь не дурачатся, теперь серьезно, лекции читают.

-- Ну, лекции...

-- Ничего, ты пойди как-нибудь, послушай, я тебе билет дам.

-- И мне дай,-- попросила Верка.-- Не выгонят?

-- Нет, нет, в общей зале. Садитесь смирно и сидите.

-- Скука?

-- Еще бы. А надоест -- уйдете. Вот, признаться, вы мне теперь обе ужасно надоели. У меня к тебе дело было, Лизок, да скучно, и некогда теперь. Как-нибудь после. Отдохну и поеду. Обедаю я в одном месте нынче.

Он встал и открыл окно. В столовой было накурено. Верка, превратившись в горничную, принялась убирать со стола.

В эту минуту в передней зазвонили.

Лизочка прислушалась и вдруг вскочила, подхватив ленты своего капота.

-- Вера, Вера,-- зашептала она.-- Живо! Все со стола вон! Это Воронка, я его руку знаю! Ключа-то не даю, дудки! Не иначе как опять забыл что-нибудь утром, растеряха! В спальной не убрано? Ладно, я прямо в постель, скажи, барыня еще не вставала... Юрунчик, прощай.

Она подскочила к Юрию, на лету чмокнула его и исчезла.

В один миг стол опустел, как будто ничего на нем никогда и не стояло. Юрий неслышно скрылся. И Верка уже отворяла дверь, скромная и ловкая в своем белом переднике, извинялась перед барином, что не сразу услыхала звонок, докладывала, что барыня опять започивали и не велели себя будить.

Дядя Воронка доверчиво пошел сам в спальню. Он только на минутку. Он, действительно, забыл утром у Лизочки какой-то, никому, кроме него, не нужный портфель.

Глава девятая. СИМПОЗИОН

---

Оглавление: • Глава первая. ЮРУЛЯ • Глава вторая. ПО-СТУДЕНЧЕСКИ • Глава третья. ШИКАРНЫЕ ЦВЕТЫ • Глава четвертая. НА КОШАЧЬЕЙ ЛЕСТНИЦЕ • Глава пятая. ПЛЕННИК • Глава шестая. РАЗНООБРАЗИЕ ЛЮБВЕЙ • Глава седьмая. СОЛОМА НА БАШМАКЕ • Глава восьмая. БАЙ-БАЙ • Глава девятая. СИМПОЗИОН • Глава десятая. НА ФОНТАНКЕ • Глава одиннадцатая. ФРАНЦУЖЕНКА • Глава двенадцатая. ЗАБАВА • Глава тринадцатая. СВИДАНИЕ • Глава четырнадцатая. В ЧЕМ ГРЕХ • Глава пятнадцатая. САШИНЫ ДЕЛА • Глава шестнадцатая. САМОУБИЙЦА • Глава семнадцатая. ПОРТНИХА • Глава восемнадцатая. ОБЩИЕ МЕСТА • Глава девятнадцатая. ПРИГОВОР • Глава двадцатая. ЧЕРТОВА КУКЛА • Глава двадцать первая. СЛУЧАЙ С ВЫСТРЕЛОМ • Глава двадцать вторая. КОПЫТА ПО КРЫШЕ • Глава двадцать третья. ТРОЕБРАТСТВО • Глава двадцать четвертая. ЧЕРНЫЕ УЛЫБКИ • Глава двадцать пятая. ДЕТСКАЯ ЗАТЕЯ • Глава двадцать шестая. МОЛЧАНИЯ • Глава двадцать седьмая. НЕПОЛУЧЕННОЕ ПИСЬМО • Глава двадцать восьмая. КАЮК • Глава двадцать девятая. МОРЕ СОЛЕНОЕ И МОРЕ ЗЕЛЕНОЕ • Глава тридцатая. ЯВНОЕ И ТАЙНОЕ • Глава тридцать первая. ВОКЗАЛЬНЫЕ ЛЮДИ • Глава тридцать вторая. КРАСНЫЙ ДОМИК • Глава тридцать третья. ЧЕРЕПКИ