Ни страны, ни погоста
 не хочу выбирать.
 На Васильевский остров
 я приду умирать...

…Писал один из самых ярких поэтов второй половины XX века.

18 февраля 1964 в Ленинграде начался суд над поэтом Иосифом Бродским.

Есть повод вспомнить его изломанную, словно птичье крыло, строку, классический размер, уводящий русский стих в дебри 18 века, его странную, противоречивую, фигуру, гортанный речитатив, которому до сих пор подражают.

Вокруг Бродского до сих пор бушуют споры, одни его не признают, ставя ему в вину все, в том числе пресловутый пятый пункт. Другие обожествляют. Тем он и интересен.

Миф первый. Суд над Бродским

Анна Ахматова, когда узнала, что над одним из "ахматовских сирот" сгустились тучи, сказала знаменитую фразу:

- Какую биографию делают нашему рыжему!

Теперь немного о сути дела.

Пятьдесят лет назад в СССР появился приснопамятный указ о борьбе с тунеядством. Согласно этому указу, лица, не работавшие более четырех месяцев в году и жившие на нетрудовые средства, подлежали уголовной ответственности.

Не только Бродский, но и большое количество нетрудового элемента, художники, писатели, поэты, музыканты угодили под дамоклов меч этой статьи. По сути, боролись с диссидентами. Но вот – парадокс: Бродский никогда не был диссидентом. Мало того, в свое время они с приятелем хотели даже угнать самолет, но вышла какая-то заминка, приятель в последний момент испугался. И хорошо, что подвел. Иначе вместо Бродского был какой-нибудь заштатный террорист, а поэта весьма, возможно, и не было.

Кстати, поэта Николая Рубцова, который тоже нигде не работал, в срочном порядке приняли в министерство рыбной промышленности. Но продержался он там недолго. Поскольку на заседаниях в основном спал. А вот Бродскому не повезло.

Судья: У вас есть постоянная работа?
Бродский: Я работал. Я писал стихи.
Судья: Нас это не интересует. Нас интересует, с каким учреждением вы были связаны.

Советское судопроизводство, едва оправившееся от сталинского, когда тройка, словно насмешка над христианской догмой, отправляла людей на тот свет, уже не было людоедским. Ссылка - не Колыма и Соловки, откуда люди не возвращались, и хоть отдаленная от центра, но - деревня, Норенская. Кстати, в соседней области, в деревне Николе, жил и тоже нигде не работал Николай Рубцов. Мало кто тогда знал Рубцова, помогал ему, а вот покуда Бродский прохлаждался в деревне Норенская, изучал поэзию Уистена Одена, в его защиту выступили Шостакович, Твардовский, Паустовский, Чуковский и Сартр.

Мало того, два стихотворения Бродского были опубликованы в коношской районной газете "Призыв".

В итоге ссылку сократили до фактически отбытых полутора лет. Зато после ссылки Бродский становится настоящим поэтом:

 В деревне, затерявшейся в лесах,
  таращусь на просветы в небесах -
 когда же загорятся Ваши окна
  в небесных (москворецких) корпусах...

Собственно, к моменту, когда его собрались выдворить из страны, политбюро довольно устало от славы, которую сама и устроила опальному поэту. Поэтому в журнале "Юность" уже была готова подборка его стихов. Сверху распорядились: решить проблему Бродского, дав ему все необходимое - публикации, книги, дачу в Переделкино и т.д. Тогда же он снялся в роли секретаря горкома партии в фильме "Поезд в далекий август"! Но Бродский предпочел отъезд. Миф гонимого нужно было отыграть до конца.

Миф второй. Венеция (подмена Питера)

На Васильевский остров он не приехал, вообще больше не вернулся в страну, сделавшую его настоящим поэтом. Да, пусть мать-и-мачеха. Но ведь и в Америке, где он жил, он не стал своим. Американские поэты и критики приняли его эссеистику и стихи на английском в штыки. Бродский уехал в Венецию:

 Шлюпки, моторные
 лодки, баркасы, барки,
 Как непорочная обувь
 с ноги Творца,
 ревностно топчут
 шпили, пилястры, арки,
 выраженье лица...

Его похоронили на острове Сан-Микеле, но не на христианском кладбище, рядом со Стравинским и Дягилевым, поскольку он не был крещеным, а вне его, да к тому же в ногах жуткого антисемита Эзры Паунда. Так что и Венецианский миф рассыпается в прах.

И все же перу Бродского принадлежит чудное эссе "Набережная неисцелимых". Название Бродскому подсказал Петр Вайль. У поэта было - неизлечимых.

У каждого свой Бродский. Хороший, жуткий, холодный, многословный (особенно последние стихи, стихи не поэта, а хозяйчика ресторана), разный.

Но все равно, как ни крути, – поэт!