Неизвестное об известных

«1К» не так давно писала о страстной любви великого Пушкина к жене Наталье Гончаровой. Однако, как известно, Александр Сергеевич был еще тем донжуаном. К примеру, доподлинно известно, что образы героинь «Русалки», «Барышни-крестьянки» и «Евгения Онегина» были навеяны поэту реально существовавшей девушкой.

Более сотни лет понадобилось пушкинистам, чтобы разгадать тайну «крепостной любви» поэта, о которой он сам первый написал другу Петру Вяземскому в мае 1826 года с просьбой о содействии молодой крестьянке: «Письмо тебе вручит очень милая и добрая девушка…» Речь шла о крепостной девке Ольге Калашниковой, которая однажды явилась перед Пушкиным, как «прелесть молодая, полурасцветшая в тиши».

Сладкая ссылка

Как известно, неисправимый Пушкин, эта «сумасшедшая голова, с которою никто не сможет совладать», за «интерес к атеизму», неугодный одесскому начальству, был в июле 1824 года уволен со службы у графа Воронцова и сослан в имение родителей, в Псковскую губернию.

Утром 1 августа поэт покинул Одессу. Больше недели добирался до села Михайловского, где застал предававшихся летнему отдыху отца с матерью, сестру Ольгу, брата Льва и любимую няню Арину Родионовну.

Однако лето закончилось, как-то быстро надвинулись осенние холода, и члены семьи поэта дружно оставили Михайловское. Александр Пушкин, избавившись от опостылевшей родительской опеки, коротал зиму вместе с няней. И было бы очень грустно Пушкину в Михайловском, если бы не… крепостная Ольга Калашникова.

По очень осторожным предположениям, Ольга Михайловна Калашникова появилась на свет в имении Петра Абрамовича Ганнибала — в Петровском — в период с июля 1805-го по март 1806 года. Пока бойкая (пушкинский эпитет) дворовая девчонка Олька носилась по Михайловскому, старший ее шестью годами Александр забавлялся рифмами в Царскосельском лицее.

К сожалению, портрета Ольги Калашниковой живописцы нам не оставили. Поэтому составить представление о внешности (да и о характере) девицы можно разве что самое приблизительное. К примеру, в четвертой главе «Евгения Онегина», которая создавалась в Михайловском, есть строфа, написанная в декабре 1825 года и повествующая о «вседневных занятьях» главного героя. (Как известно, тут поэт довольно точно изобразил собственное времяпрепровождение в псковской деревне.) Так вот, он пишет: «Порой белянки черноокой младой и свежий поцелуй...» Очевидно, этой черноокой белянкой была именно Ольга Калашникова.

Она мало походила на крепостную крестьянку. Перед Александром Пушкиным предстала миловидная, в самом, что называется, соку особа отнюдь не робкого десятка. Деревенская белянка была черноглаза и русоволоса, при этом имела на удивление светлый, почти белый цвет лица.

Ольге в ту пору было девятнадцать лет. В таком возрасте крестьянки обычно уже имели семьи и детей, но, вероятно, родители пока не смогли подыскать ей жениха. И Калашникова числилась в сенных девках, то есть горничных, выполняла различную работу в господском доме и входила в команду крепостных, которые пряли и вышивали в покоях Арины Родионовны. Немудрено, что лицейский друг Пушкина Иван Пущин, навестивший опального поэта в январе 1825 года, сразу остановил взгляд на дочери управляющего. «Вошли в нянину комнату, где собрались уже швеи, — вспоминал декабрист. — Я тотчас заметил между ними одну фигурку, резко отличавшуюся от других, не сообщая, однако, Пушкину моих заключений». Пущин вмиг смекнул, кем является эта броская девица для Пушкина.

В своей книге Михаил Филин сообщает: «Амурное приключение не оставило Александра Пушкина равнодушным. Он стал реже посещать тригорских соседок, даже обозвал их (в письме от 4 декабря 1824 г.) «несносными дурами». А когда в середине декабря в село Тригорское в очередной раз приехал погостить студент Алексей Вульф, брат барышень, то Пушкин, среди прочего, откровенно поведал знакомцу о завязавшемся «романе». В ответ Вульф, тонкий и циничный знаток предмета, «холодный ремесленник любви», принялся вышучивать сентиментальность питомца муз».

Когда в 1828 году четвертая и пятая главы романа «Евгений Онегин» вышли в свет, столичные критики, прочитав «демократические» стихи, сделали большие глаза. Они недоумевали: «как можно было назвать «девою» простую крестьянку, между тем как благородные барышни, немного ниже, названы «девчонками».

Не будь этих пушкинских стихов, пришлось бы нам согласиться с писателем Викентием Вересаевым и другими авторами, которые сочли происходившее в сельце Михайловском «типическим крепостным романом — связью молодого барина с крепостной девкой». Но поэтические строки доказывают, что Пушкин по-настоящему увлекся Ольгой, что его роман все-таки не чета «типическим», ибо он вмещал в себя толику «морали», а не сводился лишь только к «физике».

«Мне совестно, ей-Богу…»

Еще в 1825 году господа сделали Михайлу Калашникова управляющим имением Болдино, и он был вынужден периодически наведываться в нижегородское владение Василия и Сергея Львовичей Пушкиных. По каким-то причинам переезд семейства Калашниковых на новое место жительства задерживался. Потом, когда растаяли снега и высохли дороги, пришла пора покидать Михайловское. Начались суетные сборы… Тогда-то Ольга и сообщила не жалующему весну барину, что она в тягости (беременна).

За окном стоял апрель 1826 года. Александр Пушкин понимал, что он в одночасье превратился из беззаботного любовника в похотливого злодея — того самого, из собственной «Деревни». Ему нужно было срочно объясниться с отцом Ольги. А впереди замаячили и наказание поднадзорного за распутство, и тяжелые, непредсказуемые разговоры с батюшкой Сергеем Львовичем, и хлопоты с младенцем.

Собравшись с мыслями, Пушкин придумал-таки схему избавления от напасти. Впоследствии князь Петр Андреевич Вяземский, готовя к публикации в «Русском архиве» переписку поэта (1874), начертал на подлиннике этого письма: «Не печатать». Содержание послания говорило само за себя: «Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил. Полагаюсь на твое человеколюбие и дружбу. Приюти ее в Москве и дай ей денег, сколько ей понадобится, а потом отправь в Болдино (в мою вотчину, где водятся курицы, петухи и медведи). Ты видишь, что тут есть о чем написать целое послание во вкусе Жуковского о попе; но потомству не нужно знать о наших человеколюбивых подвигах. При сем с отеческою нежностью прошу тебя позаботиться о будущем малютке. Отсылать его в воспитательный дом мне не хочется, а нельзя ли его покамест отдать в какую-нибудь деревню, хоть в Остафьево. Милый мой, мне совестно, ей-Богу… но тут уж не до совести».

Пушкин натужно шутил, но не лукавил: ему действительно было не по себе, тошно. Рассудительный князь настоятельно порекомендовал Александру Сергеевичу быть дипломатичным: «Мой совет: написать полулюбовное, полураскаятельное, полупомещичье письмо блудному твоему тестю, во всем ему признаться, поручить ему судьбу дочери и грядущего творения, но поручить на его ответственность, напомнив, что некогда, волею Божиею, ты будешь его барином и тогда сочтешься с ним в хорошем или худом исполнении твоего поручения. Другого средства не вижу, как уладить это по совести, благоразумию и к общей выгоде».

Крыть эти логичные доводы поэту было нечем. А относительно предложенного князем спасительного «средства» Пушкин меланхолично написал: «Ты прав, любимец муз, — воспользуюсь правами блудного зятя и грядущего барина и письмом улажу все дело».

Пушкинское письмо князю вручила не Ольга, а… ее отец. Поэты могли портить девок, а вот шифроваться не умели. Сопоставив известные ему факты, старик Калашников пришел к однозначному выводу о том, кто соблазнил его дочь.

На исходе прошлого столетия музейные работники отыскали метрическую книгу болдинского Успенского храма. Михаил Иванович Калашников прикрыл грех дочери фиктивной записью в церковной книге, где мать ребенка записана как крестная, что давало ей право воспитывать дитя. Исследователи личной жизни Пушкина полагают, что родившийся недоношенным 1 июля 1826 года Павел Александрович умер спустя два с половиной месяца.

«Несет под мышкой гроб ребенка…»

Правительство давно простило поэта и вернуло из северной ссылки. А весной 1830 года участь Александра Пушкина решилась окончательно: 6 мая в Москве состоялась его помолвка с Натальей Гончаровой. По такому случаю расчувствовавшийся Сергей Львович Пушкин выделил сыну «в вечное и потомственное владение» часть нижегородского родового имения — 200 незаложенных крестьянских душ в деревне Кистенево, неподалеку от села Болдина.

Времена стояли тревожные: по российским просторам разгуливала холера. Против своей воли Пушкин почти на три месяца стал узником Болдина и ближайших окрестностей. Ограниченный в свободе передвижения, поэт оказался в ситуации шестилетней давности. Рядом с Александром Пушкиным, как и в сельце Михайловском, опять находилась Ольга Калашникова. Теперь ей было двадцать пять лет. Они свиделись и объяснились вскоре после приезда поэта в Болдино. По всей вероятности, тогда же Пушкин узнал о судьбе сына. Ольга проводила барина к могиле их умершего ребенка. По дороге рассказала о рождении и смерти малютки.

Поэтическим следствием этой пронзительной прогулки стало одно из самых грустных стихотворений Александра Пушкина: «Румяный критик мой, насмешник толстопузый...» Оно датируется 1 — 10 октября 1830 года. Участников можно идентифицировать: это приближающиеся к болдинской Успенской церкви властный Михайло Иванович Калашников, Ольга и ее мать Васса (Василиса), а также болдинский священник Иоанн Матвеев с поповичем: «…На дворе живой собаки нет. Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед. Без шапки он; несет под мышкой гроб ребенка и кличет издали ленивого попенка, чтоб тот отца позвал да церковь отворил. Скорей! Ждать некогда! Давно бы схоронил...»

В Болдине Александр Пушкин дал клятвенное обещание «всегда делать милость» семейству Калашниковых. Для Михайлы и остальных эти слова барина были пределом мечтаний: они обрели заступника...

Погашение долгов перед Ольгой началось уже 4 октября 1830 года, то есть вслед за посещением местного погоста. Могилка, в которой навеки упокоился его сынишка, произвела неизгладимое впечатление на поэта, и он даровал волю своей крепостной и возлюбленной. «Дворовая девка Ольга Михайловна дочь Калашникова», как было написано в «домовой отпускной», выходила вечно на волю. Навечно в русской поэзии остались бессмертные пушкинские строки: «Прощание», «Для берегов отчизны дальней…», «Заклинание», строфы «Евгения Онегина». На все это Пушкина вдохновила его «крепостная любовь».

Дальнейшая жизнь Оленьки Калашниковой сложилась неудачно. Она вышла замуж по расчету за дворянина, вдовца, имевшего 7-летнего сына, Павла Степановича Ключарева. 35-летний дворянский заседатель земского суда, титулярный советник Ключарев на поверку оказался едва ли не нищим и к тому же алкоголиком. Корыстные Калашниковы прозрели почти сразу после свадьбы.

В письме Михайлы Калашникова к Александру Пушкину от 15 марта 1832 года сказано: «Дочь толки тем несчастлива, что ничего нет у него, что было все описано, то теперь при должности живут кое-как, а без должности хотя по миру ходи». Вскоре мелкий дворянчик и вовсе оставил службу, превратившись в нахлебника болдинского управляющего. Ко всем горестям Михайлы Калашникова добавились тяжелая болезнь жены и замаячившая отставка с должности управляющего болдинским имением. Но письмо Оли Ключаревой Александру Пушкину сыграло свою роль. Помещик соблаговолил дать Михайле прибавку к жалованью. На том и закончилась «крепостная любовь» Пушкина.