Симона Вейль (3.02.1909 - 24.08.1943) - "одна из самых загадочных искательниц правды в современном мире", по мнению Агаты Крогман, написавшей о ней книгу. Альбер Камю считал Симону Вейль "единственной великой душой нашего времени", а выдающийся русский филолог конца ХХ века Сергей Сергеевич Аверинцев писал о ней: "Если XXI век – будет, то есть если человечество не загубит до тех пор своего физического, или нравственного, или интеллектуального бытия, не разучится вконец почтению к уму и благородству, я решился бы предположить, что век этот будет в некоем существенном смысле также и веком Симоны Вейль". Фраза эта загадочна, как и судьба самой Симоны Вейль, как и многое из того, что она написала.

Прожив всего 34 года, она многое успела - была преподавателем в школе, сборщицей винограда, работала на заводе. Была анархо-синдикалисткой, троцкисткой, участвовала в гражданской войне в Испании. Написала множество статей, писем - два десятка томов. Названия работ говорят о широте ее интересов: "Наука и восприятие у Декарта", "Ожидание Бога", "Сверхъестественное знание", "Внимательное отношение к повседневности", "Тяжесть и благодать", "Лекции по философии", "В ожидании Бога", "Предвосхищения христианства в древней Греции", "Нужда в корнях", "Угнетение и свобода"…

Хотелось бы представить Симону Вейль в наши дни. Скорее всего, она не стала бы заниматься политикой, сидела бы где-нибудь в глуши и писала. Если бы она пользовалась интернетом, наверняка стала бы популярным блогером. Не возьму на себя смелость толковать ее труды, но, листая их, то и дело находишь фразы, которыми хочется "поделиться с друзьями". Комментариев было бы предостаточно, слишком многое кажется непонятным и противоречивым.

Пока религия является источником утешения, она представляет собой препятствие для истинной веры.

Любовь требует реальности. Нет ничего ужаснее, чем в один прекрасный день обнаружить, что любишь сквозь телесную видимость выдуманное существо. Любить чистой любовью – значит соглашаться на дистанцию…

Молить человека - это безнадежная попытка напряжением воли передать свою систему ценностей разуму другого человека. Напротив, молить Бога, – это попытка впустить божественные ценности в свою душу.

Дружба осквернена, как только верх берет необходимость.

Совершенное отсутствие радости равнозначно безумию.

"Мне бы очень хотелось, чтобы вы были здоровы и не знали денежных забот, чтобы вы были в состоянии искренне, всей душой радоваться голубому небу, восходам и закатам, звездам, мирам, росту цветов…" - это написала Симона Вейль своим родителям незадолго до своей смерти.

Симона Вейль родилась в еврейской семье врача в Париже 3 февраля 1909 года. Это была счастливая семья, в которой родители любили детей, а дети - родителей. Семья была нерелигиозной. Как скажет потом Симона Вейль, ее воспитали в "полном агностицизме". Ее старший брат, Андрэ Вейль, впоследствии известный математик, был для нее другом, наставником и соперником в интеллектуальных соревнованиях. Например, в заучивании наизусть стихов Расина.

В 14 лет Симона испытала "состояние беспричинного отчаяния", свойственное отрочеству. Она страдала от ощущения "посредственности своих природных способностей", которые не позволяют ей войти в "трансцендентное царство истины". Однако к ней пришла утешительная мысль, что даже неталантливый человек может "найти правду", если очень этого хочет. Она стала искать истину везде и во всем.

Выбирая, чему себя посвятить - математике или философии, она, говорят, подбросила монетку. Выпала философия. Но даже если бы выпала математика, она не оставила бы занятий философией. Как не оставила математику, выбрав философию. Свои мысли она выражала с математической точностью. Чувство математики она считала природным свойством человека, как, например, музыкальный слух.

В лицее Генриха IV-го, в котором Симона училась, она встречает человека, благодаря которому философия стала главным занятием ее жизни, - философа Алена Эмиля Шартье. В его журнале "Свободная речь" была опубликована первая работа Симоны "О восприятии, или приключение Протея".

Позже она продолжила обучение на философском факультете. Она спорила со всеми обо всем своим монотонным, беспощадным голосом. Однокурсники вспоминают ее как совершенно невыносимое создание. Маленького роста, в очках с толстенными стеклами, она одевалась словно вопреки парижскому вкусу, подолгу сидела в кафе, бесконечно дымя папиросами, которые скручивала сама...

Однако Симона де Бовуар вспоминает: "Она интересовала меня, поскольку имела репутацию весьма умного человека, а также по причине ее причудливого внешнего вида; во дворе Сорбонны она вечно была окружена толпой бывших учеников Алена; в одном кармане своей блузы она всегда носила номер "Свободной речи", в другом — номер "Юманите". Страшный голод только что опустошил Китай, и мне рассказывали, что, узнав эту новость, она разрыдалась: ее слезы вызвали во мне даже большее уважение, чем ее философская одаренность". Это были не просто слезы, она всегда стремилась туда, где была наивысшая концентрация страдания.

Она все время избегала ясной прямой дороги, совершала поступки, противоречащие логике судьбы. История умалчивает, что думали обо всем этом ее родители и брат. По всей видимости, их мнение никогда не имело для нее решающего значения.

Получив диплом, позволяющий преподавать в высшей школе, Симона Вейль предпочла уехать в провинцию и стать учителем в средней школе. Но и этого ей было мало. Она принимает участие в демонстрациях и манифестациях рабочих, что, конечно, не может нравиться начальству. Она переходит из одной школы в другую. На очередное серьезное предупреждение она отвечает: "Господин инспектор! Я всю жизнь считала увольнение естественным увенчанием своей карьеры".

Естественным продолжением своей карьеры она посчитала и работу на заводе "Альстом" и "Рено" в качестве простой рабочей. Хотела почувствовать, что такое тяжелый физический труд. Для хрупкой Симоны, страдающей невыносимыми головными болями, это стало серьезным испытанием.

Соприкосновение с несчастьем убило мою молодость… Даже сегодня, если кто-то обращается ко мне без грубости, я не могу избавиться от ощущения, что здесь какое-то недоразумение…

Беседа с простыми рабочими иногда дарила ей минуты радости. Они, в свою очередь, говорили, что если бы таких людей, как она, было бы больше, то вот было бы счастье!

Я вставала в страхе, шла на завод с ужасом: я работала, как рабыня; в обеденный перерыв я плакала, не переставая… Там я получила клеймо рабства, подобное тому, что римляне выжигали раскаленным железом на лбу самых презренных рабов. С тех пор я всегда считала себя всего лишь рабыней…

Этот тяжелый опыт принес совершенно неожиданный результат. Летом она поехала в Португалию, где во время одного праздника на берегу моря услышала песни жен рыбаков, обходивших лодки с зажженными свечами. Именно там она " внезапно поняла, что христианство — это, прежде всего, религия рабов, что рабы не могут не быть христианами, и я в том числе".

Помощь обездоленным и угнетенным - то, что всегда было главным в ее жизни, отныне обрело надежную почву – христианство. Казалось бы, произошло то, к чему она шла. Но и тут она не могла поступить так, как все, кто обретает веру. Она так и не прошла обряда крещения. Теперь она все совершала согласно приказу, который она получала свыше, то есть повинуясь воле Божьей…

Мне кажется, нет пока воли Божией на то, чтобы я вошла в Церковь. Я не могу отделаться от вопроса: не желает ли Бог, чтобы в наше время, когда громадное большинство человечества охвачено материализмом, существовали бы люди, мужчины и женщины, которые отдаются Ему и Христу, оставаясь, тем не менее, вне Церкви?

Ничто не ранит меня так сильно, как мысль, что я отделюсь от огромной, несчастной массы неверующих. У меня существует потребность идти среди людей, сливаясь с ними, растворяясь среди них…

Главная книга Симоны Вейль "Тяжесть и благодать" была собрана и издана уже после ее смерти, другом Гюставом Тибоном. Они познакомились, когда она приехала к нему на ферму вкусить тяготы крестьянского труда.

Я также ожидаю, что придется на себе испытать, как умственные способности угасают под воздействием усталости. Тем не менее, я рассматриваю физический труд как некое очищение – но очищение из разряда страдания и уничижения.

Тибон ограждал ее от тяжелой работы и предложил просто пожить у него на ферме. Она согласилась, но была недовольна условиями жизни, считая их… чрезмерно хорошими. Она хотела спать под открытым небом и питаться ягодами и грибами, собранными в лесу. Тогда Тибон поселил ее в небольшой полуразрушенный дом, который Симона полюбила и называла "мой сказочный домик".

Умственные способности Симоны отнюдь не угасли. Они разговаривали ночи напролет. Тибона поражало, что в начале знакомства она всегда "со странной непосредственностью обнаруживала неприятную сторону своего характера" и проходило довольно времени, прежде чем сквозь застенчивость проявлялись самые лучшие ее качества.

Этот период жизни был для Симоны, наверное, самым счастливым. Она жила на природе, общалась с человеком, который старался ее понять, несмотря на множество разногласий. Именно Гюставу Тибону она передала свои тетради перед отъездом в Америку. В 1947 году он издал их под названием "Тяжесть и благодать".

Вот что пишет о книге ее переводчик Наталья Ликвинцева: "Два вектора координат — горизонталь и вертикаль — тяжесть и благодать — недаром вынесены в название этой книги. Все в мире, видимом и невидимом, подчинено силе тяжести, все детерминировано жесткими и неумолимыми законами необходимости, причем не только все физические явления, но и все душевные и большая часть духовных. Этому естественному напластованию горизонтали, составляющей удел необходимости, противостоит только одно: сверхъестественная благодать. Добровольная жертва, невинное и искупительное страдание позволяют пронзить горизонталь силы тяжести нисходящим к нам по вертикали движением благодати, это единственный противовес наводнившим мир насилию, греху, злу и смерти…"

Она и взяла на себя миссию искупительной жертвы.

Началась война. В 1942 году она с семьей перебирается в США. Об этом даже мечтать не могли многие сотни тысяч евреев, погибших в газовых камерах. Но именно поэтому Симона не смогла просто так наблюдать из-за океана за тем, что происходит во Франции во время немецкой оккупации. Она оказалась слишком далеко от настоящего несчастья. Снова переплыв океан, она оказывается в Лондоне в организации Шарля де Голля "Свободная Франция" и пытается проникнуть во Францию для участия в партизанском движении. Но этого не случилось. Симона Вейль смертельно больна. Она фактически морит себя голодом, ограничивая свой рацион размерами пайка в осажденной Франции…

24 августа 1943 года она умирает от "остановки сердца вследствие слабости сердечной мышцы, вызванной недоеданием и туберкулезом легких". Искупительная жертва, если и принесла пользу, то еще очень не скоро.

Не все, а точнее, мало кто понял смысл ее добровольного ухода из жизни. Вероятно, намного больше пользы она бы принесла, работая сестрой милосердия или в приюте для детей, но она считала - может быть, по слабости здоровья, - что помогать таким образом она неспособна.

Ее учитель Ален возлагал на нее совсем иные надежды: "Я знал Симону Вейль очень хорошо. Я видел, что она превосходит своих сверстников, значительно превосходит. Когда она занялась политикой, я ожидал многого. Многого? Я просто ждал решения. Я видел, что ничего не происходит, и для меня это было вроде чуда. То, что перворазрядный ум, к тому же женщина так скоро сдалась, противоречило всему, что я мог предвидеть. Правду говоря, кое-что, конечно, происходило, но это были лишь отдельные действия, незначительные события, тихая агитация; а ведь можно было ожидать по меньшей мере новой Розы Люксембург"…

Но разве политика - это то место, где можно искать истину, красоту и чистоту, к которым она стремилась? Учитель Ален не понимал до конца свою ученицу Симону Вейль, она пошла по дороге значительно более длинной, чем он мог себе представить.

Грех, который мы носим в себе, выходит наружу и распространяется вовне, как зараза, заражая окружающих грехом. Так, когда мы раздражены, раздражается и наше окружение. Или еще, от высшего к низшему: гнев порождает страх. Но при встрече с совершенно чистым существом происходит превращение, и грех становится страданием. Все преступное насилие Римской Империи натолкнулось на Христа и в Нем стало чистым страданием.

До сих пор вокруг имени Симоны Вейль возникают горячие споры. Ее судят так, будто она все еще с нами… Она не считала себя совершенно чистым существом. Все ее книги составлены из противоречивых суждений. Тем не менее они нужны нам сегодня как никогда.

В наш век добровольное пожертвование можно совершить, не вставая с дивана, просто нажав на клавишу компьютера. Искупительные жертвы были не раз принесены на алтарь свободы, равенства и братства. Однако наш век все еще не стал веком Симоны Вейль, как это предрекал Аверинцев.

Нам просто необходимы такие люди, как Симона Вейль. Но пусть лучше они нас учат, чем за нас умирают…