"Мы словно украдкой, не зная друг друга, свое угадали родство..."

Пасмурным декабрьским днем 1893 года в бедном предместье Дрездена русская община хоронила одинокую седую старуху. Соотечественники усопшей молча постояли над гробом и разошлись. Оставшиеся после нее два набитых бумагами сундучка назавтра были проданы за гроши ради возмещения части похоронных расходов. Но реальная цена наследства могла бы быть чрезвычайно высокой.

Никто из участников погребения и не догадывался, что новопреставленная в прошлом была знаменитой русской поэтессой, с которой переписывались крупнейшие писатели Европы и которую высоко ценили и Гете, и А.К. Толстой, и Аксаковы, и братья Киреевские...

В самой известной поэме Каролины Павловой "Разговор в Трианоне" перед зачарованным читателем в виде ярких картин предстают трагические эпизоды мировой истории - Моисей, ведущий бывших рабов по пустыне; бои гладиаторов; суд над Христом; Нерон, любующийся пылающим Римом; казнь тамплиеров; восходящая на костер Жанна д"Арк… Завершается поэма предсказанием, что грядущая революция после "взрыва сил сердитых" увенчается массою темных дел, разбитых надежд и новым, еще более жестоким самовластием.

Известный юрист и литератор А.Ф. Кони утверждал, что одного такого произведения было бы достаточно в Западной Европе, "…чтобы отвести автору почетное место в истории литературы". "А многие ли у нас, - восклицал он далее, - читали "Разговор в Трианоне" и на произнесенное имя Каролины Павловой не отвечают удивленным: "А кто это?"

И сегодня поэтессу Каролину Павлову, прожившую долгую-долгую жизнь, помнят только истинные знатоки русской поэзии ХIХ столетия, ровесницей которого она фактически и была.

Адам и юная красавица

В литературную жизнь России Каролина Павлова (урожденная Яниш) вошла в начале 1830-х годов. Переведенные ею на немецкий язык стихи русских поэтов, включая и ее собственные, заметил сам Гете, приславший начинающей московской поэтессе ласковое письмо. А идею этих переводов подсказал естествоиспытатель Александр Гумбольдт, посетивший в 1829 году Москву проездом на Урал для обследования тамошних минеральных богатств. Есть сведения, что знаменитый путешественник всерьез увлекся тогда молоденькой дочерью профессора Московской военно-хирургической академии Карла Ивановича Яниша…

Но сердце гордой красавицы не первый уже год всецело принадлежало Адаму Мицкевичу, с которым Каролина познакомилась тремя годами ранее.

Адам Мицкевич и его друзья по просветительскому "Обществу филаретов" мечтали о возрождении Польши, стертой с политической карты мира. Из Литвы, где "филареты" были арестованы, их этапировали в Москву. И после непродолжительной тюремной отсидки позволили жить в Первопрестольной. Мицкевич сразу же стал желанным завсегдатаем литературного салона Зинаиды Волконской, который посещали Жуковский, Пушкин, Вяземский, Баратынский.

Бывала там и 17-летняя Каролина Яниш. И впечатлительный поэт-импровизатор, очарованный ее грацией, умом и образованностью, сразу же вызвался обучить девушку языку предков (в жилах красавицы кроме русской и немецкой была и доля польской крови). Почти два года (1826-1827) Мицкевич посвящал Каролине пылкие влюбленные строки. А на третий - записал в альбом одно из самых знаменитых своих стихотворений "Пшелетны птахи". Где, прощаясь, просил вспоминать его при виде птичьих стай, влекомых вдаль теплом и светом…

Неизвестно, вспоминал ли потом Мицкевич покинутую им Каролину. Но та хранила первое чувство до гробовой доски. В 1889 году, через 35 лет после кончины Мицкевича и за 4 года до собственной, 82-летняя Каролина Карловна написала исповедальное письмо его сыну: "Воспоминание о моей любви к вашему отцу и до сих пор является счастьем для меня. Время, вместо того чтобы ослабить, лишь укрепило мою любовь. С благодарностью вспоминаю о том благословенном дне, когда он спросил меня, желаю ли я быть его женой. Он всегда стоит передо мной как живой. Для меня он не перестал жить. Я люблю его теперь, как не переставала любить все время".

Она никогда ни в чем не винила Мицкевича, поняв его стремление вырваться за пределы суровой к нему России, чтобы свободно расправить крылья. И не замкнулась в "немом бездействии печали", а заглушала тоску литературной работой. Ее стихи и прочувствованные бытовые повести начали пользоваться успехом. Редактор "Отечественных записок" Андрей Краевский, например, не раз поручал Петру Анненкову выпросить у Павловой что-нибудь новенькое. А через много-много лет - в канун Первой мировой войны - строгий и взыскательный Валерий Брюсов, редактор ее посмертного стихотворного сборника, причислит Каролину Карловну "…к числу наших замечательных поэтов".

Богатая невеста

После отъезда Мицкевича прошло 12 лет. 29-летняя поэтесса по-прежнему была очаровательна. Даже ее явный недоброжелатель Иван Панаев (этот, по злому, но верному замечанию поэта Николая Щербины "коленкоровых манишек беспощадный Ювенал") отметил в своих воспоминаниях и стройность фигуры Каролины Яниш, и ее эффектные выразительные глаза. Недостатка в поклонниках у девушки не было, сердечная рана казалась затянувшейся, и она решилась изменить свое очень обидное по тем временам положение старой девы - попыталась создать семейный очаг.

Красавица была завидной невестой еще и потому, что владела тысячью душ крепостных и домом на Сретенском бульваре - со швейцаром и парадной лестницей… "Все в этом доме, - ерничает верный себе Панаев, - было как-то слишком изящно, чинно, прилично и рассчитано…"

Однако упрекнуть Каролину Яниш в расчетливости абсолютно невозможно. Наоборот, охотником за богатым приданым оказался ее избранник… В 1837 году она вышла замуж за Николая Филипповича Павлова - опального писателя, в повестях которого прозрачно выражался протест против крепостного права. Их появление в печати вызвало гнев Николая I. Наложив взыскание на цензора, царь начертал многозначительную для автора резолюцию: "Следовало бы употребить сей талант для описания природы Кавказа".

Семейная жизнь Каролины и Николая Павловых не задалась. Несмотря на свои клятвы, супруг необузданно предавался карточной игре - это была его единственная страсть. Пообещав не брать карт в руки, Павлов и не прикасался к ним, но поручал кому-нибудь из приятелей держать карточный веер перед его глазами. И проигрывал или выигрывал в один вечер по 10-15 тысяч рублей. Каролина Карловна долго не замечала мужниных хитростей. И безоговорочно подписывала подсовываемые векселя. Спохватилась она только, когда супруг проиграл последнее - то, что было отложено на воспитание их единственного сына Ипполита.

Тут уж разоренной, лишившейся родового имущества женщине не осталось ничего, кроме как пожаловаться на мужа-картежника московскому генерал-губернатору Арсению Закревскому. Павлова арестовали. И по Москве начала ходить эпиграмма известного в те времена острослова Соболевского:

 Ах, куда ни взглянешь,
 Все любви - могила!..
 Мужа мамзель Яниш
 В яму посадила.
 Молит эта дама,
 Молит все о муже:
 Будь ему та яма
 Уже, хуже, туже…

Но главной причиной ареста Павлова оказалась вовсе не жалоба жены, а его ходившие по рукам тексты, обличавшие самоуправство и произвол московских властей. При обыске у него нашли запрещенные книги, и в апреле 1853 года Павлов был на несколько месяцев сослан в Пермь. После возвращения и развода с женой он резко изменил свои убеждения - стал верноподданным и законопослушным и в 1862-1864 годах (до самой своей кончины) получал в Министерстве внутренних дел субсидию на издание охранительной газеты "Наше время".

А 47-летняя Каролина Карловна пережила вскоре краткий, но очень плодотворный для русской поэзии роман с 22-летним студентом Борисом Утиным, ставшим чуть позже известным профессором-юристом. Так называемый утинский цикл из десятка стихотворений - пожалуй, лучшее, что написано Павловой:

 Мы странно сошлись.
 Средь салонного круга,
 В пустом разговоре его,
 Мы словно украдкой, не зная
 друг друга,
 Свое угадали родство...
 И каждый из нас, болтовнею
 и шуткой
 Удачно мороча их всех,
 Подслушал в другом свой
 заносчивый, жуткий
 Ребенка спартанского смех...
 Контакты-конфликты

По своим убеждениям и личностным связям Каролина Павлова тяготела к славянофилам. Но в их знаменитой распре с западниками, подогретой публичными лекциями молодого профессора Тимофея Грановского по средневековой истории Западной Европы, она не взяла сторону радетелей отечественной самобытности.

Яростный славянофил Николай Языков в поэме "Не наши" осыпал проклятиями своих врагов - тех "…чей ум (по его мнению. - В.К.) развратен, а совесть прокажена". И, адресуясь к Каролине Павловой, призвал восстать "…на нехристь злую за родную старину и долефортовскую Русь".

Позиция Павловой оказалась и миролюбивее, и человечнее. Она дала недавнему своему приятелю такую отповедь:

 Во мне нет чувства, кроме
 горя,
 Когда знакомый глас певца,
 Слепым страстям безбожно
 споря,
 Вселяет ненависть в сердца.

Поэтесса присутствовала на примирительном обеде в честь Грановского, где распорядителями были один из лидеров западников А.И. Герцен и виднейший славянофил С.Т. Аксаков. И заявила там о неприятии зоологической ненависти, которую сеют ее прежние друзья под видом любви к родным языку, земле, религии, обычаям. Отношения Павловой со славянофилами оказались вконец испорченными.

Западнический революционно-демократический лагерь не оценил мужества Павловой и по-прежнему третировал поэтессу. Белинский, например, настраивал против нее Грановского, которому звучные строфы Каролины Павловой вначале очень понравились. "Кто же не пишет теперь звучных стихов?" - перебил историка Неистовый Виссарион. Панаев и Некрасов язвительно высмеяли поэму "Кадриль". А в августе 1850 года, через шесть лет после памятного всем примирительного обеда, "Современник" без подписи поместил стихи Павловой в рубрике "Стихотворения неоткрытого поэта". Затем в журнале появилась насмешливая рецензия на упомянутый выше "Разговор в Трианоне". Обиженная Каролина Карловна прислала в редакцию гневное письмо, которое было помещено в очередном номере с глумливым ответом.

В начале 60-х годов во влиятельных российских газетах и журналах развернулась кампания против поэтов и поэзии вообще. В ход пошли утверждения, что "маленький, миленький Пушкин - поэт для юнкеров", а "хорошие сапоги лучше Шекспира"…

В когорту избиваемых попала и Каролина Павлова, представлявшая, по мнению тогдашних критиков, "мотыльково-чижиковую поэзию дворянской галантерейности". На немолодую уже поэтессу повеяло таким холодом, что она решилась уехать жить за границу.

На чужбине

В Германии судьба, быть может - впервые, по-настоящему улыбнулась Каролине Павловой, подарив встречу и искреннюю дружбу с графом А.К. Толстым, переводом драматических произведений которого на немецкий язык для Веймарского театра она занялась с особым жаром.

Дружеская переписка с Каролиной Карловной занимает немалое место в эпистолярном наследии поэта и драматурга. Толстой, сам свободно владевший немецким, был доволен работой Павловой, хвалил ее, делился творческими планами.

Она тоже была благодарна Алексею Константиновичу - "за вдохновенья благодать, за прежние святые слезы, за трепет дум, за жажду дела". Но в 1875 году граф неожиданно умер. А через 6 лет скончался в Подмосковье и ее единственный сын Ипполит Павлов.

Прижизненных публикаций у Павловой больше не было, ее имя в журналах и газетах не упоминалось. Те, кто помнил творчество поэтессы, полагали, что она давно умерла. А Каролина Карловна прожила еще 18 безрадостных лет и скончалась 2 декабря 1893 года - в полном одиночестве и жестокой нужде.

…В 1903 году, в десятую годовщину кончины Каролины Павловой, литературно-художественный кружок имени Полонского посвятил ей свое заседание. Председательствовавший А.Ф. Кони заявил: "Есть имена, по отношению к которым забвение является прямой несправедливостью".

Присоединимся и мы к этим словам!