К 270-летию смерти Петра Павловича Шафирова

12 марта (н. ст.) 1739 года в Санкт-Петербурге в собственной постели мирно угас Петр Павлович Шафиров – один из самых ярких "птенцов гнезда Петрова", дипломат, скандалист, интеллектуал, литератор.

Жизнь его была для тех времен весьма длинна: Шафиров родился чуть ли не в 1669 году (впрочем, имеются и другие данные, относящие это событие на 1672-73 годы – сути, однако, это не меняет). Пресечься же эта жизнь могла многократно, как, например, в июле 1711 года, в Прутском лагере Петра, где 38-тысячная русская армия оказались окружена 200 тысячным турецким войском. Или 26 февраля 1723 года в Москве – когда осужденный Шафиров взошел на эшафот и уже склонил голову на плахе – и лишь объявленная кабинет-секретарем А. Макаровым царская "милость" заменила ему декапитацию сибирской ссылкой. Мог умереть, конечно, Петр Павлович и в Сибири – но до Сибири он все-таки не доехал, задержавшись в Новгороде до самой смерти царя Петра и последующей за ней реабилитацией. Однако другая неволя Шафирова – в Стамбульском Семибашенном замке в 1712-1714 годах, где он содержался в качестве заложника выполнения Россией условий подписанных соглашений, – вполне могла стать для него роковой.

Была, кстати говоря, в его жизни и еще одна неполезная для здоровья ссылка, которой удалось манкировать: в июле 1727 года по инициативе давнего врага – Гаврилы Головкина - президент Коммерц-коллегии П. П. Шафиров был направлен "к китоловному делу" в Архангельск без права самовольно покидать Поморье. В этом наказании была своя доля изящества – ведь именно с промыслом морского зверя были связаны когда-то собственные бизнес-интересы Шафирова, столкнувшие его в недобрый час с интересами А. Д. Меншикова… Впрочем, формально это была командировка, и Шафиров смог избежать ее через прошение об отставке. Враги этим удовлетворились, и в феврале 1728 года он был уволен от дел "за болезнями и дряхлостью".

Что не помешало ему вновь вернуться к делам при очередной смене режима. Анна Иоанновна восстановила его и в Сенате, и в президентах Коммерц-коллегии. Впрочем, в аннинские годы он уже не претендовал на ведущие роли в правительстве: настала эпоха его бывших подчиненных, таких, как А. Остерман. Из сколько-нибудь ярких его дипломатических деяний тридцатых годов можно вспомнить лишь командировку в Персию в 1730-1731 г.г., где он был все-таки на вторых ролях, участие в 1737 г. в Немировском конгрессе – мирных переговорах между Турцией, Россией и Австрией, окончившихся, впрочем, безрезультатно, а также переговоры по торговому соглашению с Англией, куда Шафирова делегировали по настоянию Бирона, отстранившего тем самым от них своего конкурента – Остермана. Остерман пытался склонить Англию к подписанию не только торгового, но и союзного договора – что Альбион в то время не устраивало. Шафиров же свел все к абсолютно симметричному с формальной стороны трактату, не позволявшему, например, России напрямую торговать с Американскими колониями Британии. На практике симметрии здесь не было и близко, ибо российская сторона не имела своего торгового флота – но даже такой договор был выгоден нашей стране и довольно сильно поспособствовал развитию ее экономики.

Так породнившийся со знатнейшими русскими родами (Долгорукими, Головиными, Гагариными, Хованскими) первый русский барон и владелец одной из крупнейших в стране библиотек (500 томов) Петр Павлович Шафиров относительно спокойно прожил осень своих дней.

Происхождения этот человек был самого незначительного, если не сказать сильнее. И, как у всех подобных людей в окружении Петра (тот же Меншиков, Макаров и пр.), это самое происхождение обрастало сонмом легенд, каковые их герой отнюдь не всегда спешил рассеивать. Так, в ответ на высказанные кем-то сомнения в официально предоставленной Шафировым автобиографии, Петр Павлович пафосно заявил, что ни он, ни его отец никогда кабальными холопами не были. То бишь, не попадали за невыплаченные долги в состояние, близкое к рабству. И это было чистой правдой, вернее – чистой дипломатической правдой, ибо, являясь верным по букве, лишь извращало суть.

Каковая состояла в том, что отец Шафирова, польский еврей Шая Сапсаев был "полонен", т.е. захвачен русскими войсками под Оршей в возрасте 6 лет, и с 1659 года состоял в холопстве у боярина Богдана Матвеевича Хитрово. Такой тип холопства юридически много более напоминал статус классического раба, чем холопство кабальное. По смерти хозяина в 1680 году, уже крещеный холоп, ставший Павлом Филипповичем Шафировым, получил свободу вместе со своим семейством и был записан в московский посад – т.е. в податное сообщество горожан, занимавшихся ремеслом и торговлей. Судя по всему, он избрал для себя занятие шелковой торговлей – возможно, на капитале своих прежних хозяев. Как бы то ни было, примерно с 1690-1691 года сын Павла Филипповича Петр по протекции очень близкого к Петру Первому человека – дьяка А. А. Виниуса - поступает на службу в Посольский приказ переводчиком с немецкого.

Тут надо сказать, что Посольский приказ хоть и не давал больших возможностей для "левого" обогащения, был в то время одним из самых престижных (наряду с Разрядным и Аптекарским) и уж точно самым "продвинутым" в плане образованности ведомством. Даже самые нелюбопытные к государственным делам русские государи не обходили вниманием его работу и лично знали не только руководителей, но и многих других сотрудников. Так, наш герой стал персонально известен царю уже в 1695-1696 годах. Что же до работы, то известно, что переводчиком с немецкого он был первоклассным, причем специализацией его во многом стал книжный перевод – разумеется, технической литературы. Стоит обратить на это внимание, ибо в историю русской культуры П. П. Шафиров войдет одним из тех известных по именам деятелей, благодаря которым бедный и неточный русский язык 17 века, абсолютно не приспособленный для описания реалий петровских реформ и вообще – разнообразия современной европейской жизни, превратился в то, что мы имеем сегодня: один из десятка языков, на которых вообще возможно полноценное высшее образование. В язык, на котором можно обсуждать любой вопрос, на который можно переводить любой текст и на который уже переведена большая часть того, что стоило бы на него перевести.

Главным продуктом пера Петра Павловича впоследствии станет изданный в 1716 г. политический памфлет – "Рассуждение, какие законные причины его царское величество Петр I к начатию войны против короля Карла XII шведского в 1700 году имел, и кто из сих обоих потентантов, во время сей пребывающей войны более умеренности и склонности к примирению показывал, и кто в продолжении оной столь великим разлитием крови христианской и раззорением многих земель виновен; и с ко­торой воюющей страны та война по правилам христианских и политичных на­родов более ведена", ставший едва ли не первой русской книгой по международному праву. Это сочинение было переведено на немецкий и английский языки, на русском же одно лишь третье издание 1722 г. было отпечатано невиданным тиражом в 20 000 экземляров. Впрочем, большую часть этого тиража так и не смогли распространить. Для нас, однако, важен не политический смысл сочинения, пытавшегося отмыть добела черного кобеля – выставить однозначно-агрессивную, неспровоцированно развязанную русскими вопреки подписанному мирному договору войну как войну справедливую – а сама работа с текстом его автора. Человека, введшего в русский лексикон, в частности, слова "патриот", "революция" и "гражданин".

Но это будет после – пока же Шафиров переводит на русский книги по военному делу, математике и пр. Попутно, повышая собственную квалификацию, выучивает еще один иностранный язык – голландский. Третьим языком – итальянским – Шафиров овладеет позднее, главным образом в годы стамбульского заложничества. Голландские же штудии оказались как нельзя кстати – влияние голландцев в околопетровском кругу было велико, и научившегося говорить с ними на одном языке посольского переводчика включают в штат Великого Посольства – той самой, первой зарубежной поездки Петра Великого.

Это был шанс, и Шафиров его не пропустил. Находясь все 15 месяцев в непосредственной близости от царя, переводчик зарекомендовал себя человеком компетентным, инициативным и дееспособным, карьера его взмыла свечкой, и в первые годы нового века Шафиров – фактически второе лицо в российском дипломатическом ведомстве после графа Ф. Головина, бывшего Второго Великого Посла. С опытным дипломатом Головиным у Шафирова при этом сложились исключительно доброжелательные взаимоотношения – впоследствии одна из дочерей Шафирова даже вышла замуж за сына графа. С 1701 года Шафиров возглавил также и государственное почтовое ведомство (исторически выросшее из соответствующей структуры Посольского приказа). Здесь он сменил сына того самого А. Виниуса, который некогда привел его на госслужбу. Почтовым администратором Шафиров был весьма дельным, однако впоследствии был обвинен в присвоении, при исполнении обязанностей, казенных средств в довольно крупных размерах. Более того, будучи уже осужден в 1723 году, зачем-то признал присвоение изрядной суммы – около 5389 ливров. К процессу Шафирова мы еще вернемся, пока же заметим, что подобная нечистоплотность была в среде тех чиновников скорее правилом, чем исключением, и при любом раскладе не Шафирову тут быть чемпионом. В оправдание же скажем, что провести грань между своими и общественными деньгами в ту эпоху было не так-то просто. Когда для офисных целей использовались собственные дома, а для жилых – государственные дворцы. Когда жалование подчиненным, годами не выплачиваемое государством, порой приходилось платить из своего кармана и т.д.

В 1706 году Федор Головин скончался, и, к удивлению Шафирова, видевшего себя уже главою российского внешнеполитического ведомства, Петра Павловича оставили по-прежнему лишь вторым человеком, "подканцлером", подчинив ничего не смыслившему в дипломатии, не знавшему иностранных языков, однако преданному царю с детских лет Гавриле Головкину. С этим человеком отношения у Шафирова не заладились с первого момента, часто он почти демонстративно отказывал начальнику в повиновении – в общем, между ними началась война, которую Шафиров в конце концов проиграл.

Здесь стоит сказать пару слов о кадровой политике Петра Великого. Считать, что царь стремился посадить во главу каждого ведомства наиболее компетентного для его работы человека – значит предельно исказить и упростить ситуацию. В действительности, царь был постоянно раздираем известной дилеммой: как соединить воедино требования эффективности и "безопасности", где под безопасностью он, конечно же, понимал невозможность бунта против своей персональной власти.

Явный дефицит легитимности, испытываемый Романовыми по меньшей мере два первых столетия своего царствования, приводил к тому, что такая "безопасность" всегда имела приоритет, и для Петра Первого, десятилетним мальчиком повидавшем Хованщину, это было истинно вдвойне.

Страх покушения на свою власть был для Петра путеводной звездой, истинные и мнимые заговоры подавлялись им с истерической жестокостью, подчас с глумлением и преступлением всех Божеских и человеческих норм – всякий раз свидетельствуя о неизбывном страхе, по-хозяйски гнездившемся в сознании царя.

Именно в силу этого страха Петр вовсе не стремился построить систему управления, способную самостоятельно работать как часы – скажем, так, как работало впечатлившее его правительство Швеции, успешно управлявшее разоренной и обескровленной страной, но ни разу не вздумавшее поставить под сомнение власть своего короля во все время пятилетнего турецкого плена Карла XII. "Слишком регулярная" машина управления легко могла при определенном раскладе быть "перехвачена" каким-либо другим верховным управленцем – тем более это было опасно в ситуации постоянных дальних и длительных перемещений царя. А также – превратностей военного счастья, традиционно считавшегося на Руси важнейшим фактором легитимности политического режима.

Таким образом, в управление своим государством царь Петр порой вполне сознательно вносил препоны и затруднения – нечетко разделяя сферы компетенции организаций и должностных лиц, генерируя потенциал внутренних конфликтов между чиновниками ведомств и т.д.

В нашем же случае подобное едва ли не наиболее очевидно. Самый компетентный специалист-международник – П. П. Шафиров – находился возле царя, путешествуя с ним и под позорную Нарву 1700 года, и под победную Полтаву 1709. Московская же контора Посольского приказа, испытывая недостаток компетенции, вынуждалась таким образом все время сноситься с Шафировым, позволяя царю постоянно держать руку на пульсе текущей работы приказа. В то же время, сам Шафиров, территориально отделенный от своих сотрудников да еще находящийся в состоянии вялотекущего конфликта с Головкиным, не имел никакого шанса употребить свое служебное положение в пользу гипотетического соперника царствующего монарха. Более того, закрывая глаза на нелояльность Шафирова своему прямому начальнику, Петр как бы понуждал его постоянно подтверждать собственным служебным рвением эту привилегию…

Как бы то ни было, служба Петра Павловича царя устраивала – вице-канцлеру, в частности, доводилось исполнять важнейшую роль в "проектах" особо деликатных: таких, как организация бракосочетаний племянниц царя Петра с немецкими владетельными принцами. В 1710 году Шафиров становится бароном. А в следующем, 1711-м, 22 июля, возле селения Рябая Могила на берегу реки Прут совершает главный поступок своей жизни – за который Россия должна быть благодарна ему в веках.

Едва ли не очевидно, что не заключи тогда Шафиров договор с турками – у Рябой Могилы погибли бы все: и сам царь Петр, и его беременная супруга, и большая часть дееспособной элиты государства, и походная канцелярия царя с походной казной. И все бы дальнейшее пошло бы – ну, очень по-другому…

По условиям подписанного тогда соглашения, Шафиров вместе с сыном фельдмаршала Шереметева Михаилом отправился в турецкую столицу, формально в дипломатическом качестве, но по факту – заложниками. Надо сказать, что и царь, и ведомство Головкина не больно сокрушались их судьбой – довольно долго не предпринималось даже попыток наладить с заложниками подобающую связь (что было технически несложно). Еще менее спешил Петр Великий выполнить подписанные договоры – отдать османам Азов, срыть Таганрог, ликвидировать флот на Азовском море. В 1712 году едва не случилось возобновление военных действий – судьба заложников в этом случае сложилась бы незавидно, однако до нас дошло их письмо царю, рекомендующее как раз не спешить с выполнением подписанных в июле 1711 года пунктов: не думая о своей персональной участи, Шафиров и Шереметев делились своими предположениями о намерениях султана, находя их подозрительными и агрессивными.

По возвращении на родину в 1714 году, Шафиров, однако, был осыпан государевыми милостями. По сути, только в этот период Шафиров вошел в круг высших сановников государства, обладающих собственным политическим весом, лишь частично обусловленным занимаемой должностью. Тем не менее, война с Головкиным продолжилась, причем Шафиров в ней постепенно терял очки – под различными предлогами из Посольского приказа удалили большинство лояльных к нему сотрудников, другие же – как, например, А. И. Остерман, начали играть самостоятельную игру. Вообще, Остерман, не уступавший Шафирову в способностях и компетенции, явно превосходил Петра Павловича как интриган вообще и как умеющий сдерживать эмоции и скрывать намерения – в частности. В общем, к 1722 году выход Остермана, успешно заключившего Ништадский мир со Швецией, на ведущую роль во внешнеполитическом ведомстве страны стал очевиден. Петр отправился в Персидский поход, и тут произошла знаменитая ссора в Сенате вице-канцлера Шафирова с обер-прокурором Сената генерал-майором Г. Г. Скорняковым-Писаревым.

Григорий Григорьевич в чем-то сам был вторым Шафировым. Незнатного происхождения, отправленный в то же самое Великое Посольство преображенским солдатом, сопровождающим князя Урусова, он проявил активную тягу к инженерным знаниям, чем и обратил на себя внимание царя. Участвовал во многих сражениях Северной войны, был одним из активных следователей розыска по делу царевича Алексея, написал первый русский учебник механики "Наука статическая или механика", предназначавшийся для вверенной ему Морской академии. С 1719 года Скорняков-Писарев также руководил строительством Ладожского канала. Такая вот типичная для тех людей многогранность.

Оба наших героя были людьми предельно вспыльчивыми и грубыми к врагам и подчиненным, однако при этом в чем-то простодушными, что и сделало их жертвами находящихся рядом акул макиавеллизма. Любопытно также, что обоим в разное время и разными государями поручалось написать историю царствования Петра Великого – и оба к этой работе толком не приступили. В плане правительственных раскладов, Писарева, по всей видимости, поддерживал Меншиков, тогда как сын выкреста Шафиров блокировался скорее с представителями старинных русских фамилий – Долгорукими, Голицыными. Иначе говоря, проводить линии водораздела в окружении Петра Первого не так-то просто…

В общем, два петровских интеллектуала столкнулись не на шутку. Конфликтных тем было две: во-первых, попытка недругов Шафирова обсудить на заседании Сената его работу в почтовом ведомстве, а во-вторых, инцидент с удовлетворением челобитной брата Шафирова, ходатайствующего о выплате ему жалования авансом. Эта заявка на 298 рублей 84 копейки была подписана 26 сентября 1722 года Г. Ф. Долгоруким, Д. М. Голицыным и П. П. Шафировым в форме сенатского приговора, однако деньги Михаилу Шафирову так и не были выплачены. В результате последовала целая серия скандалов в самом Сенате и вокруг – едва ли не с рукоприкладством. Вот как описывал это ругой выдающийся сподвижник Петра Великого – А. А. Матвеев: "Крики в Сенате едва и не по вся дни у него, Писарева, з бароном Шафиро­вым были для того, что он, Писарев, усмотря, что он, барон, во всех словах своих чинил всем делам многоплодным криком своим помешки, в том ему, Шафирову, возбранял, от чего еще и болшия у них те крики и междоусобным ссоры умножалися..."

В конце декабря 1722 года император триумфально вернулся в Москву из Персидского похода. А уже 20 января (н. ст.) оправившийся после новогодних празднеств царь издал распоряжение об отрешении обоих скандалистов от должности и создании судебной коллегии по их делу. Суд был по тогдашнему обыкновению недолог, а приговор – суров: Шафирова приговорили к смерти, его оппонента – разжаловали в солдаты. Серьезно пострадали также соавторы Шафирова по злосчастному сенатскому приговору и даже оформлявшие его технически сотрудники (один из них был бит кнутом и сослан в каторжные работы). Смягчил же приговор сам царь своей резолюцией – постановив вместо отсечения головы сослать Шафирова на Лену. Впрочем, спасительная новгородская задержка бывшего подканцлера, лишенного наград, титулов и имущества, произошла не по его собственной воле – царь принял решение продолжить расследование деятельности Петра Павловича, уделив особое внимание "почтовым" вопросам.

Вообще же, процесс над Шафировым довольно любопытен и не вполне понятен. Непонятен в первую очередь жестокостью осуждения. При том, что обеим сторонам было изначально предоставлено роскошное право отвода судей – то есть тех своих бывших коллег из государственной верхушки, которых Шафиров и Писарев посчитали бы против себя ангажированными. Шафиров отвел Меншикова и Головкина, Скорныков-Писарев - Г. Ф. Долгорукого, Д. М. Голицына. В итоге, к смерти Петра Павловича приговорили следующие люди: Я. В. Брюс, И. А. Мусин-Пушкин, А. А. Матвеев, А. М. Головин, И. И. Бутурлин и еще четверо менее значительных персонажей. Так петровские интеллектуалы радостно уничтожали друг друга – в чем, однако, еще более преуспеют после кончины Великого Преобразователя.

Шафиров был признан виновным в нарушении двух артикулов Устава Воинского, являвшегося в то время основой уголовного законодательства. Его действие распространялось, по аналогии, не только на военнослужащих, но и на гражданских лиц. Было признано, что своим поведением на сенатских заседаниях подсудимый нарушил артикул, говорящий о неповиновении начальству и предполагающий санкцию в виде смертной казни. Выглядит, однако, подобное не особо убедительно – ибо ни одно из лиц, которым перечил тогда Шафиров, не являлось по отношению к нему начальствующим. Второй же вмененный артикул предполагал ответственность за подделку печатей, государственных документов и финансовой отчетности. Санкции здесь были различны в зависимости от нанесенного ущерба. Сенатский приговор о жаловании Михаилу Шафирову никто не подделывал – он был оформлен с полным соблюдением процедуры, однако не вступил в силу. То есть ущерб от него был, вообще говоря, нулевым. Говоря иначе, даже в случае признания подсудимого виновным по данной, притянутой за уши, статье, он подлежал "лишению чести и имущества" – но никак не жизни.

Надо сказать, что в ходе процесса Шафирова пытались обвинить и в скрытом исповедовании иудаизма. Подобное как раз было бы смертельно серьезным – но именно эти обвинения он легко отвел… А вот история со злосчастными пропавшими ливрами вообще, похоже, не заинтересовала следствие – при том, что подчиненный одного из судей, А. А. Матвеева, был в свое время осужден понапрасну за данную пропажу.

В итоге, возникает ощущение, что с автором "Рассуждения о причинах свейской войны…" расправились целенаправленно и безальтернативно, при явном благоволении царя – но вот кому и чем он так сильно не угодил, седая пыль веков не дает ответа.