РЕБЯТА С НАШЕГО ДВОРА

Их московская квартира в Кривоколенном переулке была местом суматошным: всегда кто-нибудь из севастопольских друзей или екатеринославских родственников приезжал погостить и оставался ночевать. Прибежав из консерватории, Фанни едва успевала крутиться по хозяйству. Вот-вот с работы придет усталый муж, Аркадий Самойлович, прибегут из школы ее сыновья Саша и Валера, а тут еще гости нагрянули – всех надо накормить, обиходить. Глава семьи Аркадий Самойлович был экономистом, мать, Фанни Борисовна, работала в консерватории. Натура артистическая, она увлекалась театром, училась музыке, и это передалось детям.

Саша у Гинзбургов был первенцем – родился в Екатеринославе, потом пять лет семья жила в Севастополе, а в 1923 году они перебрались в Москву. Жизнь здесь была совсем другая – в маленьком Кривоколенном переулке картина окружающего мира ежеминутно менялась, как в детской трубе-калейдоскопе. То всем двором – и взрослые, и дети – наблюдали подъем аэростата. И хотя зрелище было так себе, сопричастность к событию создавала некую «ауру» естественной общности. То на углу Мясницкой, где была стоянка извозчиков, стихийно образовывался «песенный клуб»: рядом с котлами для варки асфальта, где в тепле ночевали беспризорники, ребята, собравшись вместе, горланили песню про «финский нож». Или частушку, смысл которой они до конца понять не могли, но которая их очень веселила: «Когда Сталин женится, черный хлеб отменится». Им казалось, что они приобщаются к беспризорной вольности. Учились братья Гинзбурги в бывшей гимназии в Колпачном переулке. Занятия начинались часов с двенадцати, и до начала уроков можно было успеть много чего.

Допев про «финский нож» и «черный хлеб», Александр и Валерий бежали в школу, а потом домой – дел было много: надо делать уроки, заучивать гаммы – мать строго следила за тем, чтобы занятия музыкой были ежедневными. Александр уже с пяти лет учился играть на рояле, стал писать стихи. Когда ему исполнилось восемь, пошел в литературный кружок, которым руководил известный поэт Эдуард Багрицкий. В школе Александр учился на «отлично» и был всеобщим любимцем – кроме прекрасной игры на рояле, он хорошо танцевал, пел революционные песни, декламировал стихи про революцию. Когда ему исполнилось четырнадцать, увидела свет его первая поэтическая публикация.

Потом Валерий Аркадьевич Гинзбург станет известным кинооператором, снимет фильмы, которые мы все будем беззаветно любить: «Солдат Иван Бровкин», «Когда деревья были большими», «Живет такой парень» и другие. А Александр Аркадьевич Гинзбург, сложив буквы из разных слогов имени, отчества и фамилии, станет поэтом, драматургом, сценаристом, бардом – Александром Галичем. Эмигрантом поневоле, символом свободы, борцом с советским режимом и головной болью всемогущего тогда КГБ. Но пока он еще Гинзбург…

ДОРОЖНЫЙ ПОЦЕЛУЙ

Кривоколенный переулок и Малая Бронная, куда они позже переехали, сейчас казались ему другой планетой. Потому что шла война, а Саша Гинзбург находился в городе Чирчик. За его плечами уже были брошенный им Литературный институт, учеба в Оперно-драматической студии, которую он тоже оставил, так и не получив высшего образования. И работа в студии Алексея Арбузова, и премьера спектакля «Город на заре», в котором Саша был соавтором.

Студийцы рвались на фронт, и большинство из них пошли воевать. А Александра комиссовали – врачи обнаружили у него врожденную болезнь сердца. Но не сидеть же сиднем в Москве – надо что-то делать! И он уезжает, устроившись на работу в геологическую партию. Однако дальше Грозного их не пустили. На его счастье как раз в эти дни в Грозном появляется на свет Театр народной героики и революционной сатиры. Коллектив подобрался молодой, но сильный – именно в этом театре свои первые шаги на сцене делали такие знаменитые потом артисты, как Сергей Бондарчук и Махмуд Эсамбаев. В эту труппу пришел и Александр Гинзбург.

Но и здесь он проработал недолго. Узнав, что в городе Чирчик под Ташкентом режиссер Валентин Плучек собирает арбузовских студийцев, Саша уезжает из Грозного. В Чирчике он встретил Валю – юную москвичку, актрису Валентину Архангельскую. Она была секретарем комсомольской организации театра, он – ее заместителем. Они полюбили друг друга и вскоре решили расписаться. Сели в автобус, отправились в загс. Чемоданчик с документами примостили возле ног, а сами принялись целоваться. Так и целовались всю дорогу, а когда опомнились и собрались выходить, внезапно обнаружили: чемоданчика нет – украли. Так и не расписались, не узаконили брак. Но отсутствие штампа ничего не изменило в их отношениях – спустя год на свет появилась дочь Алена.

Передвижной театр под руководством Плучека и Арбузова, в котором играли Александр и Валентина, колесил по фронтам. Гинзбург выступал в нем сразу в нескольких ипостасях: актера, драматурга, поэта и композитора.

Война подходила к концу, и вскоре Валентина с Александром вернулись в Москву. А в 1944 году жена Валя уехала в Иркутск – работать в местном театре. Чуть позже вместе с дочерью за ней должен был отправиться и Александр: ему обещали место заведующего литературной частью. Но воссоединиться с женой так и не получилось.

Мать Фанни Борисовна, которая приглядывала за внучкой и души в ней не чаяла, вдруг заявила: «Не позволю таскать ребенка по «сибирям»!» И запретила сыну уезжать из Москвы. В семье был скандал, но Саша мать послушался. То ли потому, что не хотел ее расстраивать, то ли сам думал так же, то ли по причине охлаждения к жене. Валентине было сообщено: если она хочет жить с семьей, пусть немедленно возвращается в Москву – к мужу и ребенку. Свекровь даже обещала в первое время помогать им деньгами.

Однако Валентина рассудила по-своему – осталась в Иркутске. Так распался первый брак Александра Гинзбурга. После этого он «сменил фамилию», взяв себе литературный псевдоним Галич.

ПОЭТИЧЕСКИЙ БАБНИК

Новая любовь по имени Ангелина Шекрот (Прохорова) пришла в его жизнь весной сорок пятого. Она была дочерью бригадного комиссара и в те годы училась на сценарном факультете ВГИКа. У нее было много влюбленностей – ходили слухи о ее красивом романе с подающим надежды режиссером – и трехлетняя дочка Галя от брака с ординарцем собственного отца. Но в самом начале войны муж пропал без вести, и Ангелина осталась вдовой.

А потом в ее жизнь пришел Галич. Вот как пишет об их романе друг семьи Н.Милосердова:

«Их свадебная ночь прошла на сдвинутых гладильных досках в ванной комнате в доме их друга Юрия Нагибина. Аня была худой, утонченной, с длинными хрупкими пальцами. Галич называл ее Нюшкой. Еще у нее было прозвище Фанера Милосская. Она стала для него всем: женой, любовницей, нянькой, секретаршей, редактором. Аня не требовала от Галича верности, состояние влюбленности было для него естественным творческим стимулятором, никакого отношения не имеющим к их любви. Он был бабником в самом поэтическом смысле этого слова. Нюша его не ревновала, к романам мужа относилась с иронией. Скажем, однажды «возмутилась»: «Ладно бы выбрал себе кустодиевско-рубенсовский тип, можно понять. Но очередная пассия – такая же «фанера». И она решила «воздействовать» на даму – догнала их, собравшихся «погулять», и долго впихивала мужу разные лекарства, заботливо инструктируя даму, в каком случае что применять. Не помогло, дама разгадала ее ход: «Нюша, дайте еще клистир и ночной горшок, да побыстрее, а то мы не успеем полюбоваться закатом…»

Но никакая его пассия не могла помешать работе – вскоре Галич обрел поистине всесоюзную славу. В Ленинграде состоялась премьера спектакля по его пьесе «Походный марш». Песню из этой постановки, также написанную Галичем, «До свиданья, мама, не горюй» пела вся страна, она стала всесоюзным шлягером. Чуть позже состоялась еще одна триумфальная премьера – комедии, написанной в содружестве с его постоянным соавтором К. Исаевым «Вас вызывает Таймыр».

В начале 50-х Александр Галич – преуспевающий драматург, автор нескольких пьес, которые с огромным успехом идут во многих театрах страны. В 1954 году фильм «Верные друзья», снятый по сценарию Галича, собрал в прокате 30,9 млн. зрителей – седьмое место в рейтинге всесоюзной популярности. В 1955-м его принимают в Союз писателей СССР, а три года спустя и в Союз кинематографистов.

Его сценарии расхватываются режиссерами как горячие пирожки. Станислав Ростоцкий снимает лирическую картину «На семи ветрах», Эльдар Рязанов – комедию «Дайте жалобную книгу», Николай Розанцев – детектив «Государственный преступник». За эту работу Галич был удостоен премии КГБ. Потом он узнает эту всемогущую «контору» с другой стороны…

Казалось, жизнь удалась. Не было конца веселью и компаниям – бесконечные посиделки в домах своих коллег, которые он посещал вместе с Нюшей. Спиртное лилось рекой, и он к нему пристрастился. В 1962 году прозвенел «первый звонок» – у Галича случился инфаркт. Но и после больницы он продолжал дружить с «зеленым змием». Умудрялся напиваться даже под недремлющим оком своей Нюши. Та порой сетовала друзьям: «Я умираю, хочу в уборную, но боюсь отойти: Саше тут же нальют, он наклюкается, а ему нельзя, у него же сердце!»

ПОКА НЕ ПЕРЕКРЫТЫЙ КИСЛОРОД

На дворе оттепель – начало 60-х. Он вдруг начал писать песни, и громоздкие катушечные магнитофоны (невиданное доселе новшество!) доносят его сатиру до всех и каждого. Самой первой песней была «Леночка». Он написал ее бессонной ночью в поезде «Москва – Ленинград» в 1962 году. Он ехал и под стук колес придумывал: как гость Советского правительства, наследный принц из Эфиопии, влюбился в работника ГАИ, сержанта милиции Леночку Потапову и увез ее к себе на родину, где она вскоре стала шахиней.

Потом он скажет, что с этой «невинной песни» начались все дальнейшие «извивы» в его биографии. Но песня только с виду была простенькой. Она нарушала все существовавшие тогда табу: нельзя было употреблять имени КГБ всуе, нельзя принижать чувство гордости за звание гражданина СССР, которое партия воспитывала в советских людях. А Леночка предпочла этому гордому званию положение негритянской жены… А ведь она комсомолка, дочь «гегемонов», сотрудник милиции, наконец!

В марте 1968 года Галича пригласили на фестиваль песенной поэзии «Бард-68», который проходил в новосибирском Академгородке. В самом большом из залов Дворца физиков, под названием «Интеграл», был аншлаг, люди стояли даже в проходах. На передних креслах сидели члены фестивального жюри. Галич вышел на сцену и запел «Старательский вальсок»: «Вот так просто попасть в первачи! Вот так просто попасть в палачи! Промолчи, промолчи, промолчи!»

А через несколько минут зазвучала другая песня: «Разобрали венки на веники, На полчасика погрустнели... Как гордимся мы, современники, Что он умер в своей постели!» Это было его личным ответом на маленькую и единственную публикацию, появившуюся в 1960 году в «Литературной газете»: «...правление Литературного фонда СССР извещает о смерти писателя, члена Литфонда, Бориса Леонидовича Пастернака, последовавшей 30 мая сего года на 71 году жизни, после тяжелой и продолжительной болезни, и выражает соболезнование семье покойного».

«Ах, осыпались лапы елочьи, Отзвенели его метели... До чего ж мы гордимся, сволочи, Что он умер в своей постели!» Все, кто был в зале, поднялись со своих мест и некоторое время стояли молча. А потом грянули громоподобные аплодисменты. Как участник фестиваля Галич получил приз – серебряную копию пера Пушкина и почетную грамоту Сибирского отделения Академии наук СССР, в которой было написано: «Мы восхищаемся не только Вашим талантом, но и Вашим мужеством...» В августе советские войска вошли в Чехословакию. Потрясенный Галич пишет «Петербургский романс» – вещь не менее крамольную, чем песня «Памяти Пастернака». «О, доколе, доколе, И не здесь, а везде Будут Клодтовы кони Подчиняться узде?! И все так же, не проще, Век наш пробует нас – Можешь выйти на площадь, Смеешь выйти на площадь В тот назначенный час?!»

Его вызывают на секретариат Союза писателей и делают первое серьезное предупреждение: мол, внимательнее относитесь к своему репертуару. Кислород ему тогда еще не перекрыли…

Жена Нюша, его Фанера Милосская, сердцем чует: грядут неприятности. Она просит Сашу быть благоразумнее, на какое-то время прекратить выступления, но Галич не может остановиться. Для него, человека пьющего (позднее в столичной тусовке будут ходить слухи и о его наркотической зависимости), домашние застолья и песни – единственный способ хоть как-то разрядиться. Видимо, понимая это и устав бороться, жена просит его хотя бы не позволять записывать песни на магнитофон. Галич дает слово, но обещания не держит. Магнитофонные записи с домашних концертов Галича продолжают распространяться по стране. Одна из них становится роковой.

ОДНАЖДЫ ПОСЛЕ СВАДЬБЫ

В начале 70-х дочь члена Политбюро Дмитрия Полянского выходила замуж за актера Театра на Таганке Ивана Дыховичного. После шумного застолья молодежь стала сначала танцевать, а потом слушать магнитофон: песни Высоцкого и Галича. В какой-то момент к молодежной компании вдруг подошел отец невесты. До этого, как ни странно, он никогда не слышал песен Галича, а тут послушал...

На следующий день завертелось пропагандистское колесо. На Политбюро был поднят вопрос об «антисоветских выступлениях» Галича. Ему припомнили все: и выступление в сибирском Академгородке, и выход на Западе, в издательстве «Посев», сборника его песен, и многое-многое другое, на что власти до сих пор закрывали глаза.

29 декабря 1971 года его вызвали в Союз писателей – исключать. Он пришел на секретариат, заседание длилось часа три, где выступали все по кругу, каждый должен был выступить обязательно. Это как положено, чтобы все были замазаны... Всего четыре человека проголосовали против: писатель Валентин Петрович Катаев, старенькая поэтесса Агния Барто, прозаик Рекемчук и драматург Алексей Арбузов. Этот бывший учитель и друг орал в лицо Галичу: «Ты никогда не сидел, о чем ты поешь?! Ты присвоил себе чужую биографию!» Он кричал о том, что Галича, конечно, надо исключить, но те долгие годы, что он его знает, не дают ему права и возможности поднять руку за исключение…

«Четверку непокорных» пригласили в другую комнату, где бывший генерал КГБ, а теперь секретарь союза, писатель Ильин, начал обработку: «Вы, очевидно, не в курсе – там просили, чтоб решение было единогласным». Повторное голосование дало ожидаемый результат...

Через полтора месяца его тихо исключили и из Союза кинематографистов. Заочно – он не пошел на это сборище, «собрание нечестивых». Происходило все по-домашнему, буднично. В тот день на заседание секретариата было вынесено 14 вопросов по проблемам узбекского кино и пятнадцатый – исключение Галича. И вновь единогласно.

После этих событий положение Галича стало катастрофическим. Еще совсем недавно он считался одним из самых преуспевающих литераторов, получал приличные деньги, которые от души тратил в дорогих ресторанах и заграничных вояжах. Теперь все в одночасье исчезло. Договора были тут же расторгнуты. Производство снимающихся фильмов остановлено. Из давно вышедших фильмов вымарали его имя как сценариста. Во всех театрах перестали идти его пьесы…

Он потихоньку распродает свою богатую библиотеку, становится «литературным негром» – улучшает чужие сценарии, дописывает сцены. Друзья устраивают ему домашние концерты, после которых собирают деньги – по три рубля за вход. Жена академика В. Лебедева Алиса Григорьевна создала тайный фонд помощи бедствующим исключенным литераторам и анонимно посылала по сто рублей Галичу, Солженицыну, Войновичу, Дудинцеву.

Но денег все равно не хватало. Все это, естественно, сказалось на здоровье. В апреле 72-го – еще один инфаркт. Обходными путями – друзья помогли – он оформляет инвалидность. И пенсию – 54 рубля. Деньги смешные, прожить нельзя, но все-таки хоть что-то…

ЕЗЖАЙТЕ НАСОВСЕМ!

Власти подталкивали его к тому, чтобы он покинул СССР. Но Галич сопротивлялся. Летом 1972 года он крестился у своего друга, священника Александра Меня.

В 1974 году за рубежом вышла его вторая книга песен под названием «Поколение обреченных» – это был новый сигнал для атаки на Галича со стороны властей. Когда его пригласили в Норвегию на семинар по творчеству Станиславского, ОВИР отказал ему в визе. «Зачем вам виза? – сказали ему. – Езжайте насовсем». КГБ пообещал оперативно оформить все нужное для отъезда. И Галич сдался. 20 июня он получил документы на выезд и билет на самолет. Отлет состоялся через пять дней.

Дочь, Алена Архангельская-Галич, так вспоминала про его отъезд: «Его провожало много народу. Когда отец выходил из дома, во дворе все окна были открыты, многие махали ему руками, прощались... Была заминка на таможне, когда ему устроили досмотр. Уже экипаж и пассажиры сидели в самолете, а его все не пускали и не пускали. Отцу велено было снять нательный крест, который ему надели при крещении, дескать, золотой и не подлежит вывозу. На что папа ответил: «В таком случае я остаюсь, я не еду! Все!» Были длительные переговоры, и, наконец, велено было его выпустить. Отец шел к самолету совсем один по длинному стеклянному переходу с поднятой в руке гитарой».

Накануне отлета он говорил друзьям, которые пришли с ним прощаться: «Я ведь, в сущности, не уезжаю. Меня выгоняют. Добровольность этого отъезда – фиктивная, вынужденная. Но это земля, на которой я родился. Это мир, который я люблю больше всего на свете, мой мир, потому что я могу с ним разговаривать на одном языке. Это тот клочок большого неба, которое накрывает всю землю, но это мой клочок. И поэтому единственная моя мечта, надежда, вера, счастье и удовлетворение, что я все время буду возвращаться на эту землю. А уж мертвый я вернусь наверняка…»

ЛЮТАЯ ТОСКА

Сначала они прилетели в Вену. Потом отправились во Франкфурт-на-Майне, затем в Осло. Там прожили целый год – Галич читал в университете лекции по истории русского театра. Затем переселились в Мюнхен. И наконец, переехали в Париж, где стали жить в небольшой квартирке на улице Маниль.

Галич работает много и неистово: дает концерты в Париже, Израиле, Америке, Франции; издает книги стихов, пьес и воспоминаний («Матросская тишина», «Генеральная репетиция»); выпускает грампластинки; работает над фильмом «Беженцы ХХ века»; ведет на радиостанции «Свобода» свою авторскую программу.

«Бьет ключом» и его личная жизнь. Галич по-прежнему остается «поэтическим бабником». Все его пассии, их поступки и подробности очередного романа живо обсуждаются в эмигрантской среде. Говорили, что одна из его любовниц, не в силах вынести разлуки, уехала из СССР вслед за ним. Муж другой, уличив жену в неверности, вместо того чтобы как следует наказать изменницу или, в крайнем случае, подать на развод, по старой советской привычке пошел жаловаться на Галича на радиостанцию «Свобода», по месту работы. По словам поэта Наума Коржавина, тамошние менеджеры «совершенно охреневали от этого».

У Ангелины Николаевны – его Фанеры Милосской, Нюши, Ани – после всех перенесенных переживаний начались проблемы со здоровьем. Если раньше она спасала Галича от пьянства, то теперь сама полюбила спиртное. Иногда дела обстояли совсем плохо – то и дело она вынуждена была проходить курс лечения в психиатрической клинике.

Вот как описывает в своих «Дневниках» тогдашнюю жизнь Галича друг молодости, писатель Юрий Нагибин:

«После тихой (весьма относительно тихой, поскольку Аня уже познакомилась с клиникой) жизни в Норвегии они подались в Париж. Туда же последовала новая мюнхенская влюбленность Саши – мужняя жена. Аня лежала в психиатрической больнице. Очень дорогой и комфортной – Саше пришлось подналечь на работу, чтобы содержать там Аню. Ужасная и горестная жизнь, что там говорить. Саша разрывался между работой, концертами, бедной возлюбленной – мюнхенский муж громогласно объявил, что едет в Париж иступить хорошо наточенный резак: он был мясником по роду занятий. И на все это путаное, тягостное существование накладывалась гнетущая тоска по России, неотвязная, как зубная боль. Он свободно пел свои песни, печатал стихи, был признан, уважаем, любим, знал, что и дома его помнят, но ни один человек из тех, кого я расспрашивал о Саше, не сказал мне, что он был счастлив, весел, хотя бы покоен. Конечно, его угнетали Анина болезнь и вся нелепость обстоятельств, но главное было в том, что Саша не мог и не хотел перерезать пуповину, связывающую его с родиной. А это единственный способ смириться с жизнью в изгнании. Я не видел таких, кто бы вовсе не скучал по России, но видел многих, кто склонен был преувеличивать свои изгнаннические муки, это тоже входит в эмигрантский комплекс. Саша ничего не преувеличивал, не угнетал окружающих подавленностью, не жаловался, молчал и улыбался, но в стихах звучала лютая тоска».

Судьба отпустила Галичу всего лишь три с половиной года жизни за границей. Финал наступил в конце 1977 года.

ТАКАЯ СМЕРТЬ ЕМУ НЕ ПОДХОДИТ

В тот день, 15 декабря, в парижскую квартиру Галича доставили стереосистему «Грюндиг». Прислали друзья из Италии, там аппаратура была дешевле. Это чудо техники включало в себя магнитофон, телевизор и радиоприемник. Люди, доставившие аппаратуру, сказали, что подключать будут завтра – придет специальный мастер. Но у Галича горел глаз и чесались руки. Он решил опробовать новинку немедленно. Благо, Нюша на несколько минут только что выбежала в булочную и за сигаретами – никто не будет мешать ему советами в сугубо мужском деле. Он сказал ей вслед: «Придешь, послушаем отличное звучание».

И засучил рукава. Он перепутал антенное гнездо и вместо него вставил антенну в отверстие в задней стенке приемника, коснувшись ею цепи высокого напряжения. Его ударило током, он упал, упершись ногами в батарею, замкнув цепь. Вернувшись, Ангелина Николаевна увидела своего Сашу лежащим на полу с проводами, зажатыми в руке. Удар током, больное сердце не выдержало. Он улыбался…

Смерть Галича вызвала противоречивые отклики в эмигрантской среде. Самой распространенной версией была гибель от длинных рук КГБ. Этой версии придерживались многие. В том числе и дочь, Алена Архангельская-Галич. Вот как она потом вспоминала об этом:

«Летом 1977 года мы говорили с ним по телефону, и он сказал, что сейчас стало спокойнее, и он надеется, что я как сопровождающая бабушку (а бабушку-то уж точно выпустят к нему!) смогу приехать. Он не знал, что за несколько месяцев до этого бабушка получила письмо без штемпеля, в котором печатными буквами, вырезанными из заголовков газет, было написано: «Вашего сына Александра хотят убить». Мы решили, что это чья-то злая шутка. Кто же это прислал? Может, это действительно было предупреждение? Ведь он погиб при очень загадочных обстоятельствах, в официальной версии концы с концами не сходятся. Специалисты утверждают, что напряжение было не настолько большим, чтобы убить. Ангелины не было всего пятнадцать минут. Улица была узенькая, напротив дома находилась пожарная охрана, первыми, услышав крик Ангелины, прибежали пожарные, они вызвали полицию, полиция вызвала сотрудников радиостанции «Свобода». Почему? Почему не увозили его, пока не приехала дирекция «Свободы»? И никто не вызвал «Скорую»?..» Известный писатель Владимир Войнович придерживается иной версии:

«Его смерть – такая трагическая, ужасно нелепая. Она ему очень не подходила. Он производил впечатление человека, рожденного для благополучия. Но ведь смерть не бывает случайной! Такое у меня убеждение – не бывает. Судьба его была неизбежна, и это она привела его к такому ужасному концу – где-то в чужой земле, на чужих берегах, от каких-то ненужных ему агрегатов. Я спрашивал: у тамошних людей нет никаких сомнений, что эта смерть не подстроенная».

22 декабря 1977 года в переполненной русской церкви на улице рю Дарью произошло отпевание. На нем присутствовали руководители, сотрудники и авторы журнала «Континент», издательств «Посев» и «Русская мысль», писатели, художники, общественные деятели, друзья и почитатели, многие из которых прибыли из-за границы – из Швейцарии, Норвегии. Вдова Галича получила большое количество телеграмм, в том числе и из СССР: от А. Д. Сахарова, А. Марченко, Л. Богораз.

Помянули покойного и в Советском Союзе. На следующий день после кончины Галича сразу в двух московских театрах, на Таганке и в «Современнике», в антрактах были устроены короткие митинги памяти. Еще в одном театре – Сатиры – после окончания спектакля прошел поминальный вечер…

Через девять лет в эту же могилу на русском участке кладбища Сен-Женевьев дю Буа под Парижем легла и Ангелина Николаевна. Его Аня, Нюша, Фанера Милосская. В дневниках Юрия Нагибина так написано о ее смерти: «Конец Ани был нелеп и ужасен. После смерти Саши она бросила пить, очень подтянулась, стала заниматься общественной деятельностью, литературным наследством мужа. Затем пришла весть о скоропостижной смерти ее дочери Гали. Известие ее потрясло. Аня «развязала». А тут, как на грех, приехала ее старая приятельница и бывшая собутыльница. Однажды Аня заснула с непогашенной сигаретой в руке. Затлело ватное одеяло. Аня почти не обгорела, она задохнулась во сне».

Так трагично закончилось то, что началось молодо и счастливо – в Кривоколенном переулке и на гладильных досках в нагибинском доме по улице Горького. А Александр Галич вернулся в свою страну, в свою Москву, как и хотел. Вернулся песнями и стихами, пьесами и фильмами. Вернулся громко, открыто, уверенно, как победитель. Пусть и после смерти…