Кроссворд-кафе Кроссворд-кафе
Главная
Классические кроссворды
Сканворды
Тематические кроссворды
Игры онлайн
Календарь
Биографии
Статьи о людях
Афоризмы
Новости о людях
Библиотека
Отзывы о людях
Историческая мозаика
Наши проекты
Юмор
Энциклопедии и словари
Поиск
Рассылка
Сегодня родились
Угадай кто это!
Реклама
Web-мастерам
Генератор паролей
Шаржи

Новости

Гимн загадочной свободе (Французский поэт Артюр Рембо)


Биография Рембо
Новости
Французские поэты
Биографии поэтов
Весы (по знаку зодиака)
Известные французы

Добавить отзыв о человеке

В 1908 году несколько молодых писателей и художников, объединенных стремлением к независимости от «денежного мешка» и к устранению от борьбы за место под солнцем, организуют в снятой под Парижем заброшенной усадьбе нечто вроде коммуны, члены которой добывали бы средства к существованию исключительно трудом рук своих. Коммуна просуществовала недолго, ибо она была, по удачному выражению одного литературоведа, «муравейником, населенным стрекозами». Но опыт ее оказался во многих отношениях весьма поучительным. Активный участник «аббатства», позже — автор знаменитой «Хроники семьи Паскье» и многих других произведений Ж. Дюамель в романе «Бьеврская пустыня» довольно точно описал его, но здесь мы остановимся лишь на эпизоде, представляющем для нас особый интерес.

С благоговением слушают «аббаты» гимн «загадочной свободе, прекрасную песню, которую все знали наизусть как любимую молитву», и были в ней, в частности, такие слова:


 Теперь я весь свой груз спустил бы задарма -
 Фламандское зерно и английские ткани.
 Пока на берегу шла эта кутерьма,
 Я плыл, куда несло, забыв о капитане.
                  
                         (Перев. Д. Самойлова) 

Странная молитва... Но это не было ни гимном, ни песней, но лишь словами из, быть может, самой удивительной поэмы самого удивительного французского поэта XIX в., Жана-Артура Рембо, поэмы «Пьяный корабль», которая до сих пор будоражит умы и воображение многих поколений читателей и обросла бесчисленным количеством комментариев.

Путь поэта к «Пьяному кораблю» был по времени поразительно кратким, но вобрал в себя столько, сколько другим, пожалуй, не удавалось пройти и за десятилетия. Путь? Собственно говоря, какой путь, если к моменту создания «Пьяного корабля» Рембо было всего 17 лет! И все же... Именно он увидел и с необыкновенной силой выразил нечто, что становилось необходимостью, некую потребность в общественном обновлении и вместе с тем в том, что было для него неотделимо от самой жизни — обновлении поэзии и поэтического языка.

Гении рождаются редко; кто знает, чем руководствуется природа, создавая их и принося в дар человечеству, но помимо природы есть еще и обстоятельства времени, помогающие нам понять характер творчества гения и смысл послания, обращенного им к нам, простым смертным.

Рембо родился в 1854 г., а его школьные годы в небольшом провинциальном городке Шарлевиле пришлись на время заката II Империи, разгула «космополитического мошенничества» буржуазии, нравственного упадка Французского общества, которое судьба вела в позорному поражению в войне с Пруссией. В 1871 г. произошли события Парижской коммуны, закончившейся кровавой майской неделей. Рушились представления о неотвратимости победы Добра над Злом, света над тьмой, о возвеличивающем человечество Прогрессе. Мимо происходивших изменений, определявших духовную атмосферу Франции первой половины и середины XIX в., не прошла французская литература, открывавшая новые, пугающие горизонты. Ее реакция на события нередко принимала подчеркнуто трагический характер, и творчество Рембо стало одним из ее наиболее ярких проявлений.

В ощущении неблагополучия нравственного уклада современной жизни, несоответствия сложившихся в ней традиций и форм искусства Рембо не был, разумеется, одинок. Крик отчаяния издает приехавший из далекой Южной Америки в Париж для продолжения занятий юный Изидор-Люсьен Дюкасс (1846-1870), под именем графа Лотреамона опубликовавший свои исполненные горечи «Песни Мальдорора» (1869). Конечно, есть что-то незрелое, мальчишески нигилистическое и вместе с тем симптоматичное в его обращении к читателям: «Глупая раса идиотов! Ты еще раскаешься за свое поведение. Это я тебе говорю. Ты раскаешься... Вся моя поэзия будет атаковать всеми способами это дикое животное, человека, и Творца, который не должен был порождать подобную гнусность. До конца моей жизни станут громоздиться один том за другим, но в них будет только эта единственная идея, всегда присутствующая в моем сознании». Лотреамону не довелось создать эти тома, но есть основания полагать, что уже в первый свой визит в Париж Рембо познакомился с «Песнями Мальдорора». Хотя ни о каком влиянии их на него говорить не приходится.

Другим современником поэта, сумевшим многое разглядеть в подлинном содержании своей эпохи, был человек удивительной судьбы, потомок участников крестовых походов граф О. Виллье де Лиль-Адан (1838-1889), всю жизнь проведший в нищете, но которого его друзья - Ж. К. Гюисманс, С. Малларме, М. Метерлинк не без основания считали гениальным провидцем. Виллье и Рембо никогда не встречались, но в том, что они создавали, было немало точек соприкосновения. Оба они не поддаются привычной классификации, и не случайно их наследие на протяжении десятилетий растаскивали в разные стороны романтики и символисты, сюрреалисты и даже поэты католической ориентации.

Вероятно, следовало бы упомянуть и Ш. Бодлера с его «Цветами зла» как прямого предшественника Рембо (да и Виллье), но разговор об этом мог бы увести нас далеко в сторону, тем более, что главное заключается в том, насколько глубоко усваивал Рембо опыт старшего поколения, в частности, романтиков и парнасцев, которым довольно успешно подражал в юношеских стихах. Подражал и почти одновременно отбрасывал то, что казалось ему архаичным или искусственным. Уже современники заметили, каким причудливым образом в ранних стихах поэта сосуществуют очевидная подражательность, следование образцам и ирония, карикатура, пародия на эти самые образцы, если не прямое их отрицание.

Вот характерный пример. В августе 1871 г. Рембо посылает своему недавнему кумиру парнасцу Т. де Банвилю письмо с большим стихотворением «Что говорят поэту о цветах». Есть в нем и такие строки:


 Растенья Франции смешны,
 Тщедушны, вздорны, неуклюжи
 И таксы в них погружены
 По брюхо, словно в мелкой луже...

Впрочем, все стихотворение написано в таком же тоне; Рембо издевается над тематикой поэзии парнасцев и иронически предлагает писать совсем о другом: «про хлопководство, про табак при урожае небывалом»; хорош был бы и «сюжет из нескольких чудес: о сахаре, о каучуке».

Однако здесь мы забегаем несколько вперед. В самом Рембо, в его характере была заложена некая двойственность, во многом определившая и особенности его поэзии, и, пожалуй, всего образа его жизни, отношения к окружающему миру. В автобиографическом стихотворении «Семилетние поэты» есть и такие «самокритичные» строки: «...умен не по своим годам; но были скрыты в нем черты угрюмости и лицемерья злого». В нем, действительно, было что-то от неиетового анархиста, готового ко всеобщему разрушению (по свидетельству одного из его друзей, уже в 13-14 лет Рембо мечтает о том, чтобы силой изменить общество, в котором он живет, и вынашивает план чего-то вроде «коммунистической» конституции), и вместе с тем нечто от человека, пытающегося упорядочить жизнь, установить некую систему (и в повседневном поведении и в поэзии). До поры до времени он не чуждается «красивостей» и изящества парнасцев, а у романтиков, прежде всего у Гюго, которому Рембо был многим обязан, он усваивает гражданский пафос и интерес к революционной истории Франции («Погибшим в 92 и 93 годах», «Кузнец», в котором, правда, слова «Да, мы рабочие. Рабочие! Мы будем господствовать, когда наступит новый век» - всего лишь громкая, хотя и искренняя фраза).

Юный Рембо читает сочинения Сен-Симона, Анфантена и других социалистов-утопистов, Ж. Мишле, позже интересуется идеями Л. Блана, а оказавшись в Лондоне, ищет сближения с эмигрировавшими туда после поражения Коммуны ее активными деятелями Вермершем и Валлесом, но все это еще впереди.

Бунтарь, неистовый обличитель пошлости и убожества буржуазного существования, провинциального жизненного уклада Рембо долго (если слово долго вообще уместно по отношению к стремительному взлету и столь же внезапному исчезновению его с поэтического небосклона) сохранял и ностальгически берег общение с природой, со всеми ее естественными проявлениями — сиянием солнца, тихими речками родного края, цветами, свежей травой. «...Пойду я вдоль межи, ступая по траве подошвою босою» («Ощущение») - уже здесь звучат как будто интонации «Яств земных» А. Жида, которого в ранние его годы сближало с Рембо неприятие современной обесчеловечивающей цивилизации, или Ж. Жионо, страстно влюбленного в природу родного Прованса. Не мог Рембо не видеть, как все яснее проступали черты чуждого естественному человеку (а поэт еще в школьные годы был внимательным читателем Руссо!) уклада жизни, все более хрупким становился его контакт с живой природой, а в поэзии все сильнее звучали ноты сарказма, издевки, отвращения к тем его современникам, в которых он видел носителей пошлости, нравственного уродства, лицемерия. С каким неистовством, обращенным к окружающим вызовом разрушает он в своих стихах подчас то, чему, кажется, еще совсем недавно готов был поклоняться: любовь, простые человеческие привязанности, мирные провинциальные радости. Вот описание вокзальной площади Шарлевиля с его нарядными самодовольными буржуа и смеющимися над робкими ухажерами девчонками («На музыке»), а вот рядом в стихотворении «Venus Anadyomene» - отвратительная старая проститутка; любовь-игра, веселый флирт, очарование молодости, женские прелести («Первое свидание», «Плутовка», «Ответ Нины» и др.) и опять-таки рядом - «Мои возлюбленные крошки» - стихи о продажных девицах, от которых следует держаться подальше. Все чаще в поэзии Рембо появляются образы тупых, отвратительных буржуа, увиденных и показанных в самые неподходящие, унизительные для них, непристойные моменты, под пером поэта становящиеся обычными, характерными, определяющими в жизни подобных людей («Сидящие», «Приседания»).

Все это создается в страстном напряжении эмоций, в неистовом порыве вдохновения, поэтической лихорадки — и вместе с тем при сохранении трезвого, холодного взгляда на несовершенство мира и человека.

Рембо бежит из неприемлемого для него мира - бежит и в переносном и в прямом смысле этого слова, открывая еще одну тему литературы XX в., тему бегства. И в XIX в. французские писатели выезжали за границу, но это были почтенные путешественники, привлеченные экзотикой далеких стран: Флобер и М. дю Кан, Жерар де Нерваль и А. Дюма... Юный Рембо, словно влекомый неведомой силой, бежал прочь от застойной провинциальной жизни, бежал без копейки в кармане, в Париж, в никуда, как будут бежать полвека спустя герои Хемингуэя, Ремарка, Жида, Сименона и скольких еще других писателей нашего времени!

Рембо бежал и возвращался, или его насильно возвращали домой, поэта-бродягу, заставлявшего нас еще раз вспомнить А. Жида с его историей блудного сына: тот, вернувшись под отчий кров, остается там, но подбивает на бегство младшего брата, как призывал в путь других не желающий смириться со своей участью Рембо. Сам он снова и снова принимается бродяжничать:


 В карманах продранных я руки грел свои;
 Наряд мой был убог, пальто — одно названье;
 Твоим попутчиком я, Муза, был в скитанье...
 
                                 (Перев. А. Ревича) 

Как говорит он в одном письме: «Я погибаю, я разлагаюсь в пошлости, в дурных склонностях, в серости. Что вы хотите? Я страшно упрям в своем преклонении перед свободной свободой (la liberte iibre).

Особо следует сказать об отношении Рембо к церкви, к христианству, на которое распространяется его неистовое бунтарство: он поразительно рано расстался с детской верой, увидев в религии некое заблуждение ума, сознательный обман, унижающий человека, лишающий его этой самой «свободной свободы». Все вызывает отвращение поэта («в провинции меня воротит от церквей*): лицемерие служителей церкви, ложная значительность религиозных таинств и предметов культа («Дева Пресвятая становится опять картинкою дрянной... а риза золотая — медяшкой тусклою, нелепой стариной»). Вместе с девочкой, наивно ожидающей первого причастия, поэт богохульствует и отвергает Христа, испоганившего ее своим лобзанием.

Страшную, отталкивающую картину являют собой собравшиеся в церкви бедняки; «как скопище скота среди скамей дубовых», они сидят «в тупом убожестве, в своем блаженстве плоском с потешным трепетом взывая к небесам...» Мессией, несущим новое освобождающее слово, должен стать поэт - как Прометей, дарующий людям живительный огонь. Но об этом - несколько слов будет сказано в другом месте: отношения Рембо с Богом были достаточно сложны - особенно к концу его поэтической деятельности.

Естественно, что во франко-прусской войне Рембо по возрасту не участвовал и не мог участвовать, но и его она задела своим крылом, оставив резкий и глубокий след. Когда мы перечитываем посвященные войне стихотворения Рембо, мы в который раз с удивлением отмечаем, как поразительно близки их интонации, их пафос поэзии XX в. Разумеется, мы не забываем, что имеем здесь дело с переводами, в той или иной степени придающими стихам Рембо некий «русский» колорит, и все же есть в них строки, которые неожиданно заставляют нас вспомнить строки то А. Блока, то Маяковского, то других поэтов, писавших о войне. Вот, например, к какому времени следует отнести строки из стихотворения «Зло» о том, как «красная харкотина картечи со свистом бороздит лазурный небосвод... меж тем как жерноаа чудовищные бойни спешат перемолоть тела людей в навоз»? (Смеем заверить читателей, что перевод здесь очень точен).

А разве не из нашего времени «Спящий в ложбине», что «крепко спит», «не слышит запахов и глаз не поднимает и в локте согнутой рукою зажимает две красные дыры меж ребер на груди» - обобщенный образ «молоденького солдата», убитого на бессмысленной войне? Другим событием, способствовавшим стремительному, непостижимо быстрому становлению Рембо, смене поэтических ориентиров стала Парижская коммуна. Рембо не был ее участником, но все его симпатии принадлежали коммунарам; в отличие от большинства писателей-современников поэт проявил незаурядное политическое чутье и понимание значения происходящих событий. Не только разочарование, но и, в первую очередь, гнев и возмущение его вызвали победа версальцев и кровавая расправа с восставшими парижанами. Вершиной страстной обличительной гражданской лирики Рембо становится его стихотворение «Парижская оргия, или Столица заселяется вновь», которое сближали с «Возмездием» В. Гюго, но справедливости ради следует подчеркнуть, что Рембо пошел дальше своего великого современника в решительном, бесповоротном отрешении от общества, торжествующего в поверженном Париже. Он проклинает его и клеймит позором; говоря о нем, он сознательно подбирает самые отвратительные слова, граничащие с непристойностями, каждая строка его стихотворения бьет противника без пощады — шута и короля, придурка, лизоблюда, лакеев, шулеров.

И все же Рембо хочется сохранить веру в грядущую победу к он обращается к столице:


 Поэзия к тебе сойдет средь ураганов.
 Движенье сил живых подымет вновь тебя, -
 Избранница, восстань и смерть отринь, воспрянув,
 На горне смолкнувшем побудку вострубя! 

Упоминание поэзии здесь не случайно, это не дань возвышенному порыву со стороны вдохновенного юноши. Рембо мог сочувствовать социальному движению коммунаров, а знакомство с произведениями социалистов-утопистов, упоминавшееся выше, не прошло для него даром прежде всего при оценке современного состояния поэзии; конечно, ни о каком практическом освоении Рембо социальных идей говорить не приходится. Применения своего поразительного гения Рембо искал на совсем других дорогах.

Сам трудящийся люд, непосредственные участники Коммуны, фабричные рабочие, ремесленники, городская беднота не нашли достойного места в поэзии Рембо. Тема бедняков, их покорности судьбе, долготерпения в его стихах могла бы стать предметом специального рассмотрения, но - по разным причинам - мы этого делать не будем: пусть читатель внимательно всмотрится, например, в стихотворение «Бедняки в церкви». И все-таки, словно отвечая на возможные обращенные к нему упреки, Рембо создает стихотворение — великолепный гимн простой женщине-работнице, поэтический гимн труду, достойный войти во все антологии французской поэзии XIX в.— «Руки Жанны-Мари». Это руки коммунарки, державшие митральезу, руки труженицы -и «...целовал Повстанец гордый ладони смуглых этих Рук».

Поведение Рембо в дни Коммуны внешне поражает своей странной непоследовательностью, которая нуждалась бы в обстоятельном комментарии. В самом деле: поэт с энтузиазмом приветствует восставший народ, и в то же самое время заявляет о том, что «ничего не должен обществу» и отделяет себя от него: в прямом социальном действии он участвовать не будет.

На май 1871 г. приходится то, что можно было бы назвать переломом, очередным поворотом в творчестве Рембо, потребовавшим изменения и в его поведении, во всем образе жизни. Та двойственность в характере Рембо, о которой уже говорилось, не противоречила основной, определяющей цельности, единству жизненного проекта, которым руководствовался Рембо: «Я хочу быть поэтом», и этому желанию подчинялись его поступки даже тогда, когда они вступали в видимый конфликт друг с другом.

Каким бы решительным ни был поворот, произошедший в поэзии Рембо, ему предшествовал ряд стихотворений, уже как бы возвещавших или сопровождавших его. Среди них наибольшее значение имел «Пьяный корабль», сложное по смыслу стихотворение, неоднократно комментированное его исследователями и толкователями. Перед читателем проносятся фантастические видения, за каждым из которых угадывается нечто в судьбе поэта. Стихотворение приобретает характер то исповеди мятущегося человека, то мрачного пророчества, то гимна ничем не ограниченной свободе. Сложная символика «Пьяного корабля» привлекает необыкновенной страстностью, причудливыми образами, неистовым ритмом сменяющих друг друга картин, в которые каждый читатель мог вкладывать что-то свое.

К маю 1871 г. относятся знаменитые письма Рембо к его друзьям -Ж. Изамбару и П. Демени, раскрывающие смысл того, чего же, в конечном счете, добивался поэт, и объясняющие его «асоциальность». Единственная форма участия в общей жизни - поэтическое ясновидение, цель которого — открытие «неизвестного», преодоление субъективности современной поэзии, прорыв в объективный мир, в непознанное.

Первый этап — самопознание: человек, который хочет стать поэтом, должен прежде всего узнать самого себя, всего, пишет Рембо Полю Демени, изучить свою душу, подвергая ее искушениям, испытывая ее, подвергая различным формам «любви, страдания, безумия», в том числе и погружаясь в «бездепие и дебош», нарушая установленные правила и нормы поведения. Этому и должно было служить сознательное «расстройство чувств», о котором Рембо говорил уже Верлену, - с помощью алкоголя, наркотиков, утомительных ночных бдений и т. п. Конечно же, подобный образ жизни вступал в противоречие с тем, что делал, искал, создавал Рембо; он сам требовал от поэта упорного труда, позволяющего открывать новые «идеи и формы». Неизведанное, непознанное «требует новых форм» - повторяет Рембо. От полного «расстройства чувств» он смог уберечь себя.

В «ясновидении» рождается целый цикл «Озарений», особого рода гениальной «поэзии в прозе», сложных, подчас как будто простых, чаще загадочных и закрытых для поверхностного понимания фрагментов, картин, символов и аллегорий. Мир часто предстает в «Озарениях» как сцена, театр, где разыгрываются гнусные комедии и все идет на распродажу, возникают воспоминания о прошлом и звучат пророчества, появляются фантастические видения и образы вполне реальных городов, по которым бродит поэт. Есть в «Озарениях» и Красота, но ее надо найти, подобрав к ней специальный подход. «Я изобретатель, достойный иного, чем все мои предтечи, музыкант, открывающий нечто вроде ключа любви», говорит Рембо, как бы призывая читателя неторопливо всматриваться в каждый созданный, нарисованный им образ.

И в «Озарениях», и в следующем цикле, «Пора в аду», тайна гения Рембо в большой степени заключается именно в том, что «поле его поэтического действия» - не в непосредственных данностях видимого, осязаемого, а весь мир, космос, беспредельные дали, то, что еще будет; «аеоциальноеть» Рембо — в обращении не столько и не прямо к тем, кто живет, страдает или торжествует рядом с ним, в каждый данный момент, а ко всему человечеству, и потому так неопределенны большей частью место, пространство, о котором речь идет в его стихах; столь же неопределенно в них и время — сегодняшнее и загадочное будущее, время, реально существующее и лишь угадываемое и предсказываемое поэтом («Я упраздняю категории времени и пространства, соединяю самые несхожие, контрастные элементы, море и небо, конкретное и абстрактное»). Все это и делало «Озарения» источником тех новых «форм и идей», о которых говорил сам Рембо.

Очень точно и глубоко охарактеризовал значение «Озарений» для французской поэзии и прежде всего для своего творчества другой поэт, Поль Клодель: «"Озарения" совершенно потрясли абсурдную и жесткую философскую систему, на которую я пытался опереться,-вспоминал Клодель в «Импровизированных мемуарах».- "Озарения" открыли мне, если так можно сказать, сверхъестественное, которое всегда сопровождает естественное». Рембо сломал многие установленные традиционные формы и правила французского стихосложения, проложив в нем новые, нахоженные дороги.

Это признание тем более примечательно, что сделано оно было ревностным католиком, твердо верившим в незыблемость существующего порядка, человеком, чьи взгляды были, в сущности, противоположны взглядам антиклерикала и «антихристианина» Рембо.

«Озарения» не смогли решить вопросы, стоявшие перед Рембо, и общий итог периода работы над ними, связанный также со странной и тягостной дружбой с Верленом, оказался отрицательным. В 1873 г. Рембо пишет цикл «Пора в аду» (возможно, отдельные его фрагменты создавались и в другое время) — произведение безжалостной, беспощадной самокритики, вызванной едва ли не в первую очередь горьким ощущением своей отделенности от общества пусть отвратительного и достойного осуждения, чувством одиночества. «Пора в аду» — как бы судебный процесс, осуществляемый поэтом над самим собой, собственным искусством, образом жизни. Здесь есть и попытки возвращения к некой «изначальной вере», к недостижимой чистоте чувств и помыслов, и гнев по отношению к заполонившей все черни, «теперь величаемой народом», и поиски родственной души. Поэту «нечем дышать, даже кричать нет сил».

Отвергая церковь, ее унижающие человека запреты и ограничения, ее лицемерие, Рембо не ставит под сомнение существование Бога, но спорит с ним, ибо совсем недавно сам хотел быть Богом, Творцом (еще Изамбару он писал: «Страдания безмерны, но нужно быть сильным, быть от рождения поэтом, а я сознаю себя поэтом... Я тот, кто создаст Бога»). Рембо то прославляет созидательный труд, науку, прогресс, то проклинает их.

Временами ему кажется, что наступит когда-нибудь «Рождество на земле», придет конец суевериям, исчезнут тираны и демоны и воссияет свет. В заключительном стихотворении «Прощай», исполненном неизбывной горечи, Рембо писал: «Я вызвал к жизни все празднества, все триумфы, все драмы. Я силился измыслить новые цветы, новые звезды, новую плоть и новые наречия... И что же? Теперь мне приходится ставить крест на всех моих вымыслах и воспоминаниях! ...Ни единой дружеской руки! Где же искать поддержку?» «Жизнь моя кончилась» - говорил поэт, которому было тогда едва девятнадцать лет. Но это было правдой. Закончился поэтический путь Рембо. Началась другая жизнь — жизнь скитаний и приключений, о которой, рассуждая о творчестве поэта, большей частью мы или почти умалчивали, или отделывались почти ничего не говорящими фразами. Книга Ж.-М. Карре существенно восполняет этот недостаток.

По-разному объясняли то, что произошло с Рембо, принятое им решение в неполных двадцать лет окончательно оставить поэзию, решение, которому он не изменил до самой смерти. Поэзия не дала ответа на мучившие его вопросы, ей не было суждено изменить мир. Разумеется, было и желание утвердить себя в «традиционном», т. е. буржуазном смысле слова: найти свое место среди «обыкновенных», реально существующих людей, каким бы ни было отношение поэта к ним. Вероятно, присутствовала и мысль о том, чтобы найти себя, разбогатев, в коммерции упрочить свое положение, поставить точку в трудной жизни, в которой он ощущал себя безнадежно одиноким.

Быть может, в какой-то мере к Рембо применимы слова, сказанные Клоделем в его «Импровизированных мемуарах» о самом себе: «Речь идет о том, чтобы не быть таким, каким я знал несчастного Верлена или Виллье де Лиль Адана, встреченного мною у Малларме, то есть побежденным. Я хочу быть победителем». Не хотел быть побежденным и Рембо, но и победителем в той титанической борьбе, которую он вел, он не мог стать.

Как магнитом, притягивала поэзия Рембо еще одного писателя-католика, тщетно сопротивлявшегося этому притягиванию, ы+ф- Ф. Мориака, ибо, как и в случае с Клоделем, она казалась чуждой всем жизненным установкам знаменитого романиста. Но вот мы раскрываем тома его «Блокнотов», а там имя Рембо будет встречаться десятки раз, сопровождаемое небезынтересными примечаниями . «Каждый раз, - говорит Мориак,— когда мы перечитываем его, нам кажется, что это только что написано, настолько вечной мы ощущаем свежесть его поэзии ...Достаточно одного стихотворения из "Озарений", двух строчек из "Поры в аду", строфы из "Пьяного корабля", чтобы Рембо навсегда стал во главе всех остальных. Он сделал то, что может быть и не хотел, то, о чем мы мечтали все и что большей частью мы не делали. Он создал то, что существует помимо него, несмотря на него, без него...»

На страницах этой небольшой статьи мы называли имена А. Жида, П. Клоделя, Ф. Мориака; можно было бы привести имена и других поэтов, романистов, на чьих творчестве и мысли Рембо так или иначе оставил свой след. Согласимся с мнением одного из наиболее известных исследователей поэзии Рембо, Сюзанны Бернар: «Величие Рембо в том, что он все время заставляет нас вместе с самим собой ставить под вопрос не только то, что, как нам кажется, мы знаем о мире, но и самый мир».


Виктор Балахонов

* * * * *


Как хорошо показано в книге Ж-М. Карре, в этих скитаниях большую роль сыграли не только условия убогой провинциальной жизни, но и сложные отношения юного Рембо с матерью. Вот еще одно признание поэта: «Родители, вы сделали меня несчастным, но это же стало и вашим несчастьем!». «Семьи! Я ненавижу вас!» — словно подхватит слова Рембо молодой А. Жид.

Дважды напоминает Мориак, что название его романа «Пустыня любви» заимствована им у Рембо, а в начале войны алжирского народа за независимость, размышляя о жестокостях, которыми она сопровождалась, записал: «Исполнилось пророчество Рембо: "Пришло время убийц"», и эти слова, взятые из стихотворения «Хмельное утро» («Озарения»), он повторит еще не раз.


Журнал «Костер»


Добавить комментарий к статье


Добавить отзыв о человеке    Отзывов пока нет.


Последние новости

2007-11-12. Лондонский дом Верлена и Рембо спасен от разрушения
Дом в центре Лондона, где в 1872 году жили выдающиеся французские поэты Артюр Рембо и Поль Верлен, не будет снесен: его выкупил состоятельный любитель поэзии, который намерен превратить здание в культурный центр. В защиту дома от сноса ранее выступали писатели Джулиан Барнс и Стивен Фрай, актер Саймон Кэллоу, певица Патти Смит, отмечает газета The Independent.

2007-03-27. На аукцион выставлены школьные рисунки Артюра Рембо
Парижский аукционный дом Pierre Berge et associes выставил на продажу школьные рисунки поэта Артюра Рембо. Торги откроются среду, 28 марта, в отеле Дюро, пишет Le Monde.





Биография Рембо
Новости
Французские поэты
Биографии поэтов
Весы (по знаку зодиака)
Известные французы


Ссылка на эту страницу:

 ©Кроссворд-Кафе
2002-2024
dilet@narod.ru