В первый раз Жванецкий выступал в Симферополе полуподпольно, причем в Доме культуры УВД. Ажиотаж был неслыханный, зрители заполняли даже сценический люк.

Михаил Жванецкий хоть и обладает почетным званием «дежурный по стране», вряд ли по-настоящему нужен этой самой стране. В эпоху «Камеди-клаб» и «Нашей Раши», «новых русских бабок» и прочего неуемного кривляния умный юмор Жванецкого кажется слишком мудреным, непозволительно умным и поэтому устаревшим. Что не делает Жванецкого ни лучше, ни хуже: Мих.Мих. — величина постоянная.

Рома, Витя и Аркадий Исаакович

К тому же отмечающий в марте 75-летие Михаил Михайлович прекрасно понимает: какой юмор в 75 лет? В 75 — глубинная мудрость и все понимающая улыбка. В его знаменитом портфеле не появляются нынче произведения, подобные тем, которые принесли ему когда-то бешеную славу. Жванецкий в этом не виноват. Сегодня не его время, хотя он шутит по-прежнему здорово и печально. Очень трудно настоящему сатирику и юмористу в эпоху, когда все разрешено, нет никаких нравственных шлагбаумов и в моде юмор исключительно ниже пояса с матерком. Можно, конечно, привычно и талантливо острить по любому поводу, обслуживая сильных мира сего, но неужели эта участь может быть благодатью для когда-то опального, очень смелого и любимого многими Михаила Михайловича?

Конечно, в судьбе Жванецкого были счастливые моменты — например, когда он попал в театр к великому Аркадию Райкину и стал одним из лучших, если не лучшим автором Райкина за все годы, пока не потянулся на вольные хлеба. Но вот ведь в чем парадокс — он и тогда не был по-настоящему нужен Райкину, не был стопроцентно его писателем, его пером. Да, Райкин с блеском исполнял и «Дюфицит», и «В греческом зале», и «Авас», но все время чувствовалась некоторая натяжка — казалось, уважаемый седовласый Аркадий Исаакович, которому в те годы было разрешено многое, чего не разрешали другим, примеривал не совсем свой костюм. Костюмчик, конечно, был замечательный, эксклюзивный, сидел элегантно, но какой-то дискомфорт все же чувствовался.

Конечно же, артистами, просто созданными для того, чтобы не просто читать, но и исполнять Жванецкого, в чем-то обогащая его, были Виктор Ильченко и Роман Карцев, сформировавшиеся вместе с ним, вместе с ним работавшие у Райкина. И то, что Аркадий Исаакович все-таки уволил Михаила Михайловича, связано не только с тем, что у Миши выросли крылья, он стал все чаще смотреть на сторону и выступать самостоятельно, причем не только выступать, но и иметь успех. Умный Райкин прекрасно почувствовал, что внутри его театра неумолимо зреет новый театр из двух артистов и одного автора, и эта троица абсолютно самобытна, ярка и неповторима, к тому же более остра, чем сам Райкин. Вот почему Ильченко с Карцевым тоже не задержались у мэтра и дружно ушли в никуда, как и Жванецкий.

Втроем им было вроде бы хорошо. Они были полуразрешены-полузапрещены, но очень желанны — их часто и охотно приглашали на концерты, как только поняли, что это за троица — два артиста, совершенно не похожих друг на друга, из которых складывается образ, мир, стиль третьего — Михаила Жванецкого.

Когда пришло время расстаться и им, это было несколько драматично, но вполне закономерно. Михаилу Михайловичу поднадоело слышать в народе собственные остроты, ему как бы и не принадлежащие. Раньше зрители считали, что это великолепно пошутил Райкин, позднее относили успех шуток к «сухому» Ильченко и «малому» Карцеву. Жванецкому вполне объяснимо захотелось на авансцену успеха, и он торжественно выкатился на нее со своим знаменитым портфельчиком, набитым замечательными остротами, запечатленными на бумаге. Страна с восторгом встретила своего будущего дежурного: писатель стал артистом, отказавшись от проводников-переходников своего юмора, и тут же был негласно, а затем и гласно утвержден в образе эдакого остреца-мудреца, прорицателя с перчиком, единственного и неповторимого, самого-самого, ставшего своим не только в Одессе, но и во всей стране. Эта страна принялась говорить словами Жванецкого, фразами Жванецкого, и тут уже началась не только популярность, а форменная слава. Может быть, она пришла к нему слишком поздно? Нет, кажется, вовремя.

К слову, Ильченко и Карцев, оставшись без автора, несколько побледнели. Они искали себя в пограничных жанрах, обращались к произведениям А. Чехова, Д. Хармса и других очень уважаемых авторов, но ничего лучше, чем «Собрание на ликероводочном заводе», «Кассир и клиент», «Ставь птицу» и т.п., так и не исполнили.

Потом Виктор Ильченко умер, Роман Карцев остался в печальном одиночестве, даже подался в киноактеры. Выход из этого одиночества он увидел в том, чтобы стать писателем. Он начал сам сочинять и исполнять. Он захотел быть вторым Жванецким, только без привычной лысины и портфеля. Но Жванецкий — один, как бы ни рассказывал уважаемый Роман Андреевич о том, каким успехом у слушателей пользуются его рассказы. Он в это верит. А мы?

Что ему делать со своей славой?

Разве можно забыть первый сольный концерт Михаила Жванецкого в Симферополе? Неслыханный ажиотаж вокруг полуподпольного выступления, переполненный зал хорошо знакомого крымчанам Дома культуры УВД (неплохое местечко для пропаганды смелого юмора, а?!), зрители, набившиеся даже в сценический люк. Ловили не только каждое слово — дыхание Жванецкого.

В последующие, куда более свободные времена он приезжал уже как мэтр, и сценические площадки были другие. Он все так же легко общался со зрительным залом, так же слегка недоумевал, когда зал этот с заметным опозданием реагировал на его фирменные шутки. Он с большим удивлением слушал на пресс-конференции некоторые вопросы, похоже, они производили на него неизгладимое впечатление, но поскольку Мих.Мих. все же воспитанный человек, родился в семье врачей и был инженером-механиком подъемно-транспортного оборудования портов, то и смотрел на иных окружающих, как на безнадежно больных: мол, спрашивайте, мальчики-девочки, спрашивайте… Это было вскоре после того, как у Жванецкого украли автомобиль, и некоторые злословили: дескать, писатель-сатирик приехал в Симферополь зарабатывать на новое авто…

Думаю, ему и без Симферополя есть где заработать на средство передвижения, и не только на него.

Жванецкому, позволю заметить, нравится его слава (а кому она бы не нравилась?). Он терпеливо переносит, когда водружают на пьедесталы неказистые памятники его портфелю, обреченно давит босыми ногами виноград на образцово-показательных смеховых мероприятиях, четко исполняет обязанности дежурного по стране, абсолютно мудро определяя, в чей адрес в этой стране шутить можно, а в чей нежелательно. Он умудряется красиво балансировать между Украиной и Россией, являясь народным артистом одной страны и заслуженным деятелем искусств другой. Он никогда не скрывал, почему не покинул в свое время СССР. Ни в каком зарубежье, ни у какой другой, даже самой влюбленной и ностальгирующей эмигрантской публикой он никогда не имел бы такого оглушительного успеха. Шутить здесь, дома, шутить тогда, когда, казалось бы, совсем тяжело было остро шутить, — в этом особый кайф. Это была ни на что не похожая страна, где многое жестко запрещали, а потом запрещавшие в узком кругу искренне восхищались тем, что сами запрещали.

Жванецкий был нужен той стране, хотя дежурным он стал уже в совсем другом государстве. Что ж, и в 70, и в 75 можно уже выбирать, по какой стране дежурить. Тем более такому неповторимому экземпляру, как Михаил Михайлович Жванецкий. Хотя Родину, говорят, не выбирают…