Валентин Гафт:

Когда артист говорит «я перевоплотился», «я сыграл другую роль», то есть я сыграл другого человека, - я с этим не согласен. Перевоплотиться нельзя. Это ты, только в других обстоятельствах. И всегда играть надо самого себя. Это мне так кажется. Обстоятельства меняют человека и это очень интересно. Меня всегда восхищал, и не только меня, гениальный артист Николай Олимпиевич Гриценко. Думаешь, вот перевоплощался-то, как это может быть? И все-таки мне кажется, что это был всегда он, хотя он был абсолютно разный. Великий артист, величайший артист. Пальчики оближешь! Мы говорим, американцы… Так вот, сначала Гриценко, а потом все остальные, с моей точки зрения. Хотя они все великие. Как это делается? Это тайна.

Есть такое понятие - актерский ум. Попробуй докопайся до него! Может быть, очень недалекий, глупый человек в жизни, и совершенно необыкновенно умен на сцене и мудр. Наоборот, очень умный, тонкий человек в жизни, на сцене этим не пахнет. Что это такое? Как угадать где, что происходит? Как быть легким, непосредственным и умным? Мне очень нравится «Идиот», который снял Бортко, и Женя Миронов - это один из лучших наших молодых артистов. Его уже молодым нельзя назвать, потому что, несмотря на свой возраст, он очень много сыграл. У него большой опыт. Он прекрасно играет Мышкина, но появляется Идиот-Смоктуновский, и не понимаешь, каким местом, куда надо опуститься, чтобы это достать. А Юра Яковлев в картине «Идиот»? Одна интонация стоит чего!

Да, я себя не смею сравнивать с теми, о ком я говорю. Работается и работается потихонечку. Но самое главное - это первое услышание роли. Имеет огромное значение первая читка, первое, о чем ты задумался. Может быть, совершенно не в ту сторону, но ты туда пустил корни. Если она лежит и тебя абсолютно не волнует, равнодушно, то очень трудно. Это я имею в виду театр, потому что в кино требуется больше, чаще всего типажность. Быстро и с ходу. Чтобы режиссеру особенно не возиться. А вообще, когда это получается, то, кажется, это легко. Каждый может выйти и повторить, и когда это не получается, далеко до этого, понимаешь, что это - самая трудная работа на свете. Вот вчера я смотрел американскую картину. В кадре Аль Пачино, уже немолодой. Какие глаза, как он слушает, какой покой и какие глаза!.. И это смотрится, и это нужно.

В студии, когда я туда пришел, был Евгений Евстигнеев. Гениальный артист, ему достаточно было просто выйти на сцену, и смотрели только на него, это тоже тайна таланта. Ничего больше не нужно было делать. Я снимался с ним в картине «Ночные забавы» у Ускова и Краснопольского. У него там была сцена с Алферовой последняя, очень трогательная и сильная. Я сказал, что хочу пойти посмотреть, как он будет играть. Он сказал: «Не ходи, не смотри. Ее надо пропустить через сердце, А я сейчас не могу. Что-то оно у меня сильно шалит». Это было незадолго до его смерти. У него действительно шалило сердце. Но я пошел, посмотрел, а потом увидел в кино - это было потрясающе, иначе он работать не мог. Вот профессия, связанная с важными органами человеческого организма. Таков был Женя.

Г.А. Товстоногов. Галина Борисовна пригласила в театр Георгия Александровича Товстоногова. Он у нас поставил спектакль, имевший громадный успех тогда. Сейчас мы его возобновили, но ничего похожего на старый спектакль не получилось, и мы его сняли. Тогда это было подобно взорванной бомбе и благодаря, конечно, героям социалистического труда Михалкова и Товстоногова этот спектакль жил. Там играли великолепно Петр Щербаков, Олег Табаков, Мягков Андрюша. Сейчас их нет, спектакля быть не может. И время ушло. Работать с ним было очень интересно, волнительно, рискованно - все-таки Товстоногов - и времени было мало, и время было непростое. Но спектакль получился. Говоря о Товстоногове, мне хочется сказать об одном из самых сильных его спектаклей, который я видел в своей жизни. К счастью, этот спектакль снят на телевидении. Это «Мещане» по пьесе Алексея Максимовича Горького - высокий образец и телевидения, и театра, и, вообще, режиссуры. С Георгием Александровичем у меня связаны тоже приятные воспоминания. Мы играли спектакль «Кто боится Вирджинии Вульф?» На следующий день утром звонок по телефону, говорят от Георгия Александровича Товстоногова. Сейчас он возьмет трубку. Боже мой! И вдруг Георгий Александрович мне говорит: «Извините, я вчера не зашел за кулисы, я опаздывал на поезд». И стал меня нахваливать, как я играл, сделал замечание. Это был звонок очень дорогой.

Я люблю Москву. Раньше я любил по ней просто гулять. Просто гулять, где попало. Конечно, прежде всего, наши Сокольники, которые я облазил вдоль и поперек. Сейчас Москва другая совсем, время другое, но любовь к ней неизменна. Подмосковье. Не то, что Одинцово и Рублевское шоссе.

Знакомство с Олегом Далем. Вы знаете, Даль был провокатор. Когда я репетировал Сатина в «На дне», и говорил: «Вот ты не будешь работать, ты не будешь работать, он не будет работать, что тогда будет? Умрем все». Я это никак не мог сказать, потому что никак не понимал, что это надо говорить, и он мне сказал: ты трус и никогда это не скажешь, - и показывал. Сколько бы он не показывал, повторить я не мог, потому что было другое содержание совсем и вообще многое говорило об артисте. Об артисте не показушнике, который ходит по улице, чтобы его узнавали. Тогда мы еще были помоложе. Это артист как Александр Вертинский. Намажет белым лицо, выйдет, и никто не знает кто это. Воздействует, потом уходит, умывается, выходит в зрительный зал, его никто не узнает.

Говорили много о музыке. Он очень был музыкальный человек. Музыкант - это артист. У кого-то надо учиться слушать друг друга. Они слушают эти дольки друг у друга и счастливы, что попадают. В театре можно врать и проехаться. А в музыке соврать нельзя. Надо учиться слушать у них. Слушать партнеров. Он (Даль – прим. ред.) был этим очень увлечен. Но он не находил себе места нигде. Ему не нравилось нигде. Я его понимаю. Он не дожил немножко до наших дней. Наступило совершенно другое новое время. Это не значит, что оно не такое сложное и простое. Потому что мы очень зависимы от публики, к чему мы ее приучили, и она требует, что хочет. Потому что поп-культура заняла слишком большое место. И удивляешься, когда смотришь телевидение, над чем люди смеются, и от чего они хохочут, рыдают и хлопают. Они свободны. Я не против этого, но жаль, что этого так много, потому что оно тормозит развитие человеческое. Делает человека тупым и необразованным.

В зависимости от настроения мне нравится классическая музыка, потому что хорошо, что есть сейчас культура на радио, также, как и на телевидении, они передают прекрасную музыку. Рядом повернешь - там джаз. Я люблю очень это. Музыка разного качества, качества хорошего, мне нравится. Ее очень много, и она зависит от того, что требует твое настроение и состояние. Она тебя ведет, она в тебе сидит. Ты являешься проводником любой музыки.

Поклонниц у меня было очень мало, и было несколько сумасшедших. Мне везло. Но таких людей очень много около театра. Для которых театр что-то перевернул, и они уже кажутся несколько странными. Кроме этого у них ничего нет. К таким людям надо относиться очень внимательно, не обидеть их. Я бы не сказал, что у меня было много поклонниц, по-моему, их было чрезвычайно мало. Но это не беда. Я вижу, сколько поклонниц у других. Это тоже надо уметь терпеть, уделять внимание.

Вы знаете, судьбу нельзя клянуть. Она зависит от тебя самого. Если у меня были неудачи, и если я чего-то такое не учел по глупости... Я очень от много отказался. Я, например, отказался сниматься у Захарова, в «Мюнхгаузене» - играет Кваша. Я отказался сниматься с Далем в картине, где он играет нашего разведчика, похожего на Штирлица. Играет вместо меня Васильев. Я отказался один раз сниматься у Криштофовича, у Данелия в «Кин-Дза-Дза». Вот в голову ударяло что-то такое. Я не очень избалован замечательными режиссерами. Отказался играть во МХАТе «Тринадцать». Прекрасный спектакль, который поставил Машков. Эту роль играет Леонтьев. Сейчас отказался играть в «Золотом теленке» Паниковского по разным причинам: и плохо себя чувствовал, и потом, после Гердта играть это очень тяжело - будут сравнивать, и длинная версия - 12 серий - это многовато даже для Ильфа и Петрова. Потому что просто пересказ написанного утомителен, несмотря на то, что там будет играть Остапа замечательный артист - Меньшиков. Так что все зависит от тебя. От твоего взгляда на сегодняшний день.

Я пропустил очень много времени, упустил много возможностей. Наверстать это невозможно. Все время жалеть о том, что там что-то было не так, тоже нельзя. Вознаградит судьба, если ты будешь верить. Энергия нужна, нужен режиссер, нужен материал. Мне кажется, что я к этому стремлюсь и к этому подойду. Мне хочется именно такой спектакль. То, что хотелось, я не буду говорить. Это очень опасно. Но надо торопиться. Уходит… Вот Валя Никулин умер, тоже мой партнер, интересный тип. Жаль, очень жаль. Это тоже сложной судьбы человек. Но он был украшением театров в каких-то спектаклях. В «На дне» он играл грандиозно актера и, вообще, краска редкая. Земля ему пухом...

Эльдар Александрович Рязанов для меня, пожалуй, единственный режиссер, который сделал мне какое-то имя в кино. Так или иначе, случайно или неслучайно, но я попадал к нему в картины. Его картины замечательные. Они живучие. Они имеют свойство набирать со временем больше, чем в них бывает заложено. Их любит публика. Там прекрасно играют актеры. Они неровные. Но у него (у Рязанова – прим. ред.) несколько шедевров, о которых все мы знаем. Даже если бы он снял только их, то этого было бы достаточно для того, чтобы сказать, что Рязанов прекрасный режиссер. Я ему очень благодарен за то, что он меня брал к себе в кино. Рязанов не похож на театрального режиссера. Наоборот, он всем кричит: «Вы прекратите свой МХАТ, когда начинаете играть и декламировать!» Он не любит, когда на площадке начинается театр. Но он любит артистов и, вообще, обаятельнейший человек, умница.

«Здравствуйте, я ваша тетя!» - это было очень давно. Ее снимал Титов, прекрасный режиссер. Эту роль играл другой артист, потом его сняли с роли и пересняли меня. «Здравствуйте, я ваша тетя!» - это переделанная «Тетка Чарлея». Роль у меня, казалось бы, там такая незаметная. Но благодаря Вите Титову, в ней что-то появилось. Говоря о Вите Титове, я могу сказать, что свои лучшие роли я сыграл у него в картине «Жизнь Клима Самгина». Я не помню, в каких я там сериях, но это роль, которая мне нравится. Витя, к сожалению, тоже умер, сравнительно молодым человеком.

Зарубежные гастроли. Я ездил сниматься с Желакявичюсом. Это была Мексика, Колумбия, Чехословакия. С «Современником» это была Венгрия, Чехословакия, Румыния. Однажды нас пригласили в Швецию и Норвегию. И на многих из нас, в том числе на меня, были написаны анонимки. В основном на меня. И сказали - театр пусть едет, а вот этот и еще там один не поедет. Театр отказался от поездки вообще: либо все вместе, либо никто. Вот такой наш театр. Так поступила Галина Борисовна. Самолет улетел пустой.

В Америку я ездил. В Америке имели большой успех «Три сестры». Галина Борисовна даже получила там «Оскара» театрального, за лучший заграничный спектакль. Это были хорошие гастроли. Очень хорошо принимали американцы. Мы играли на Бродвее, потому что гастроли в Америке это чаще всего наши, так называемые, русские. Но интересно играть для американцев, которые по-русски понимают через микрофон. После одного из спектаклей Аль Пачино разговаривал три с половиной часа с нашими актерами. Говорят, он вообще ни с кем не разговаривает, а он говорил три с половиной часа о театре и об искусстве. Я помню, на спектаклях, когда я там играл, было пол-Голливуда. Публика замечательная. Публика у нас прекрасная, но там замечательная. Они заплатили деньги, и они пришли выжать все, за что они заплатили. Они очень внимательны. Они очень собраны. Очень добры, реагируют буквально на те вещи, на которые здесь не было реакции никогда, и очень благодарят, потом безумные аплодисменты, восторги, рецензии прекрасные. Причем очень самобытные. Видим, что это не выдуманное, а от того, что человек почувствовал и увидел, то и написал в таких крупнейших газетах как Нью-Йорк Таймс, Вашингтон пост. Там играли мы «Крутой маршрут» и «Три сестры».

С Аксеновым встречался. Его пьесу должен был ставить Эфрос. Странное дело, Эфрос ее потерял, и Вася не возобновил ее. С Васей Аксеновым я познакомился на бегах в Москве. Потом я провожал Васю Аксенова вместе с Табаковым. Когда он уезжал, в Доме литераторов был вечер, который по чьему-то приказу был прекращен. А когда мы были в Америке просто с выступлениями, Вася Аксенов нашел какую-то школу? где мы тоже встречались. Вася Аксенов - это замечательный писатель. Прекрасный. Я помню его, когда еще работал у Андрея Александровича Гончарова. Помню этого молодого человека, который рассуждал о современном искусстве уже тогда так, что просто рты открывали. Но это было очень давно.

У меня немного книг. Одна книга, одна и та же, переиздается без моего разрешения и очень часто. Я даже подавал в суд. Платят они чрезвычайно мало, перепечатывают. Продается она везде, но, во всяком случае, мне не хотелось бы ее тиражировать. Эта книга для себя, для подарков, для товарищей, и я ни в коем случае к себе не отношусь как к поэту. Там масса ошибок - я знаю, что такое настоящая поэзия. Поэтому я этим сейчас не занимаюсь, я уже 5 лет ручки в руки не беру. Любимых поэтов много. Я очень люблю Маяковского. Эта фигура мне очень нравится. Влюбленный, бешеный, противоречивый, запутавшийся, но честный человек.

Родители мои в театр не ходили. Отец умер рано, к сожалению. Он прошел всю войну, был ранен, переживал за меня, считал внутри, что я не тем занимаюсь… Несколько раз мне говорил: «Вот Миша Козаков - это артист! Посмотри на него, как он одет, как он разговаривает!» Для него это был в какой-то степени эталон - Мишка Козаков. У нас была простая семья, где любили слушать «Театр у микрофона». Где мама рассказывала, как к ним, а она жила в далекой провинции на Украине, приезжали театры, актрисы с тройными фамилиями и актеры. Это запало, я очень любил оперетту. У нас в оперетте, у тетки моей в буфете, работала женщина, которая продавала мороженое. Я туда ходил, потому что любил мороженое. Кроме того, я водил очень многих своих товарищей из класса вечером в театр, и мы знали, что после первого действия протянется рука этой милой женщины, и у нас будет очень много изумительных шариков в вафлях. Но постепенно меня все-таки пересилил театр. Меня туда тянуло. Это был такой синтетический, настоящий театр. Они играли прекрасно, пели и танцевали. Такие актеры, как Ярон, Аникеев, Володин были замечательными комиками. Я у многих оперетт не только музыку, но и тексты знал наизусть. Рубан, Лебедева, Качалов - это герои-любовники. И публика была очень интересной в оперетте. Тогда в театре появилась Шмыга. Впоследствии мы стали друзьями. Она производила очень сильное впечатление уже тогда, в молодости. И театр был, был хороший текст, музыкальный, очень много было сильных драматических артистов.

Знакомство с клоуном Карандашом. Как-то в Сочи, сидели несколько вечеров за столиком. Он говорил что простаков должны играть аристократы. А когда простак играет простака - это совсем другой вид. Там нужна утонченность человеческая, определенный юмор, вкус, тонкость. И это было.

В Ленкоме была замечательная атмосфера, там работали Гиацинтова, Соловьев, Пелевин. Вот и Пелевин играл Мольера, когда мы играли Мольера, и Эфрос к ним относился с громадным уважением. Там они не были забыты. Артисты были потрясающие. Я играл и с Вовси, и с Соловьевым, и с Гиацинтовой. Это было украшение театра. И там никогда не было конфликта между молодежью и стариками. Закрыли и этот театр. Выгнали. Потом назначали одного, второго, третьего, и тоже повыгоняли их, потому что время было странное. Не мог руководить Ленкомом Эфрос. Не соответствовал. Сейчас Марк Захаров, слава Богу, Ленкому соответствует. До Марка Захарова театр разрушался. Потом с приходом Марка это стал большой, настоящий, крупный театр. Вот с кем мне никогда не приходилось работать, а я очень хотел.

Вы знаете, я не общался так, у меня не было ни встреч со стариками, ни разговоров, только репетиции и работа. Но этого уже было достаточно. А так каждый занимался своим делом. Я тогда молодой человек был, дружбы у меня со стариками не было. С какой стати? Не приходилось. Грим-уборные у них были отдельные. Они были народные артисты, индивидуальности. Они были отделены.

С 1941 года я помню, когда объявили войну, мы в этот день должны были ехать в Киев. Если бы мы поехали, нас разбомбили, случайно остались. Я помню, как мы с теткой днем 22 июня ходили в булочную за хлебом. И с этой же теткой мы ходили 9 мая в 1945 года на Красную площадь. И все было спокойно. Все было как в кино. Висели чьи-то башмаки, кто-то потерял. Висел портрет Сталина на дирижабле. На воздушном шаре. Играли гармошки. Никто никого не трогал, не толкал. В метро спокойно доехали - никакого хулиганства. Радость!

Во МХАТе Топорков и педагоги, конечно, с нами разговаривали о разном. Но, прежде всего - это театр. Спектакли, режиссура, личности Станиславского, Немировича, их партнеров. О Булгакове мы не говорили почти что. Потому что они мало что знали, а если знали, то молчали. Топорков давал часто деньги для того, чтобы собраться, поесть, выпить, пел, играл на гитаре. С завистью смотрел на молодых людей, хотя сам в это время женился на очень интересной и красивой женщине. Ему лет тогда было меньше чем мне, но мне казалось - о-о-о! Он приводил в театр, в студию, Вертинского, который нам рассказывал о своей жизни, о своих путешествиях. Потом случайно в книжке Вертинского, в его дневнике, я нашел запись, что «вчера был в Школе-студии МХАТ. Какие они все дураки!» Открыли занавес, сидел Вертинский. Как мамонта показали. Он не пел. Это я помню очень хорошо. Но они все эти мхатовцы казались уже какими-то восковыми фигурами. Они все были уже не людьми. Один раз видел Книппер-Чехову - маленькая старушка, совсем маленькая в соломенной шляпке. На втором этаже что-то кричало: «Любите МХАТ! Любите! Любите!..» - маленькое, в синем длинном платье. Это была жена Антона Павловича - маленькая, сморщенная, усатая.

Дмитрий Николаевич Журавлев - это один из самых лучших людей, которых я встречал в своей жизни. С ним заниматься было одно удовольствие. Как он учил разбираться в тексте, в содержании! Обаяния невероятного и умения потрясающего. Для меня, например, чтение Журавлевым Антона Павловича Чехова - это лучшие фильмы, которые я смотрел в своей жизни. Потому что забываешь, не смотришь, не видишь Журавлева, а видишь просто кино, видишь каждое движение действующего лица. Видишь движения гораздо больше, чем можно снять на пленке. Это как стихи Бродского, которого нельзя уловить. Ни один фотоаппарат, ни одна кинокамера не может передать мгновения, которые ты получаешь от чтения стихотворений. Больше таких чтецов я не знаю. Он не только Чехова, но и Пушкина читал грандиозно, и Бабеля, и чего только он не читал.

Встреча с Андрониковым. Когда я решил поступать в артисты, мой товарищ Володя Круглов сказал: «Давай поедем к Андроникову, возьмем у него устные рассказы». А до этого мы Андроникова подследили, когда он выступал в клубе университетском и попросили его провести в клуб, он нас провел. Спустя год мы позвонили ему по телефону, и он тут же сказал: приезжайте. Это было на Беговой. Мы приехали. Подождали немножко в коридоре, он принял нас в кабинете. Кабинет - огромное количество книг, кожаные кресла. Мы объяснили, чего мы хотим, а он стал нам рассказывать вообще о театре. Я помню, о Шаляпине. Долго говорил, а потом сказал: да не надо вам в артисты. Что вы будете играть рабочих и крестьян? Подошел ко мне, взял за головку и сказал: «Отелло Вы никогда не сыграете». Мы попросили у него «Устные рассказы», он сказал: не могу дать, потому что они не записаны, поэтому они «Устные» и называются. Вот так закончилась эта встреча. Потом я узнал, что он как-то следил за мной. Мы несколько раз с ним встречались в метро. Он на эскалаторе выше, я - ниже. Потом в Доме актера. Когда его не стало, я попал к ним в дом. Вот такая история с Андрониковым. Так он сказал нам: «Вы знаете, артисты ведь люди необразованные, они книг не читают. Вы возьмите что-нибудь расскажите просто от себя, ну, придумайте автора и скажите, что это отрывок из произведения такого-то...» В этом что-то было, но мы так не сделали. Вот чему учил Андроников Ираклий Луарсабович.

С Окуджавой. Окуджава подарил мне книжку с прекрасным названием и прекрасной надписью, потому что я ехал в Ленинград и на вокзале передал лекарства какому-то его другу. Окуджава как-то сидел со мной на одном концерте локоть в локоть. С ним общаешься, когда слушаешь его. Он создан для этого. Потрясающий поэт, потрясающий музыкант.

Общение было с Володей Высоцким. В разное время - разное. Мы учились в студии в одно и то же время. Я его помню в артистическом кафе, гитара на одном стуле, твидовый пиджачок серенький в крапинку. Рюмочка, что-то ест. Потом познакомились. Меня Володя пригласил на спектакль режиссера Яловича, он тогда никуда не мог устроиться, играл он замечательно. Так случилось, что в предпоследнее лето мы случайно оказались вместе в Сочи. Володя был здоров, крепок. Я тогда восхищался его силой физической. Он был стойкий, легкий, веселый, ничего не пил, играл, был как все. Мы играли спектакль «Как брат брату», который поставил Анджей Вайда. Мы играли там. Эта пьеса была для нас чужая, потому что мы еще не знали, что такое Афган, не говоря о Чечне, она была такая вьетнамская. Там возвращался солдат из Вьетнама, и эти ужасы преследовали дома. Это шоу - еженедельная телевизионная семья, развлекающая. И вот к этим развлекающимся родителям приезжает из Вьетнама слепой сын, который изводит их до такой степени, что они его просто убивают. Дают бритву, чтобы он себе вены вскрыл. Вайда это делал потрясающе. Он бритвой разрезал себе вены, и капала вода - кровь в тазике, это была подготовка определенная. Кричали в основном мужчины.

Я не считаю себя киноартистом. В кино иногда взяли, и то хорошо. Там часто снимаешься без партнеров. Например, озвучиваешь тоже без партнера, даже не видишь. Мне очень нравится артистка Купченко, с которой я снимался, не бог знает в какой картине «Старые клячи», но и в других картинах. Это изумительная актриса кино. Вот она мне очень нравится. Мне нравятся спектакли Гинкаса. Мне нравится «Черный монах», «Дама с собачкой». Это интересные спектакли. Някрошюс. Нина Чусова и Кирилл Серебренников. Не видел ни того, ни другого, к сожалению, но слышал разное. Надо смотреть собственными глазами. Но то, что там играет замечательная Чулпан Хаматова, это точно.

О сегодняшнем дне. Я вам должен сказать, что время, действительно, очень меняется, и мы не успеваем за очень многими вещами, которые диктует нам новая политика, экономика, и связи между людьми - то, что было государственным, становится частным. Мы издаем законы, которые по старинке не действуют, к которым надо привыкнуть, нужны примеры и доказательства, что эти законы существуют. Идет сопротивление времени, появляются новые люди. Я не имею ввиду новых русских. Хотя, это тоже. Появляется новое поколение людей, которых мы не знали в нашей стране. Появляются новые чиновники, появляются новые капиталисты, купцы, народ живет плохо, очень много бедных людей. И искусство не поспевает оценивать и анализировать все, что происходит. Нужно время для того, чтобы это все пережить и написать пьесы такие, какие написал Володин, такие, как «Пять вечеров». Они должны появиться, и тогда театр очень многое сумеет организовать в этой довольно сложной непонятной жизни, где очень много дефективности. Поэтому очень много у нас убийств, крови, и люди уже начинают привыкать к этому, если уже не привыкли. Это обычно, когда начинается сюжет, лежит окровавленный человек, кончается картина, в общем, ничего особенного не произошло. Человеческая жизнь обесценивается, и мы привыкаем к ужасам, а ужасы в искусстве всегда поражали, и может так случиться, что они не будут поражать в чистом виде ни в театре, ни в кино. Значит, для этого нужно очень хорошо понять, что происходит. Нужно поверить, нужны примеры во всех областях, о которых я говорю, и доказательства, что это существует на самом деле, а не просто выдумано кем-то... Очень сильное влияние нашего прошлого, от него избавиться невозможно и не нужно. Нужно сохранить то хорошее, что всегда было на все времена. Потому что человек нашей страны это совершенно другой человек. Чтобы стать человеком мира с нашими качествами нужно очень много времени. Но страна богатейшая, несмотря на утечку умов, талантливых людей огромное количество и гении, которые это все осознанно передадут, появятся. Поэтому сейчас очень много формального, условного, оголенного, похабщины огромное количество. Все это пройдет.

В доме присутствие Ольги Михайловны Остроумовой является самым главным, спасительным, решающим. Я понимаю, что уже надоел своей семье, своими болячками, своими стонами, своими какими-то дурацкими требованиями. Но она мудрая, она очень помогает и, если бы я ее слушал, ничего бы этого не было. Она умница, она красавица. Мне не хотелось бы ее потерять.

(По материалам программы «Театральная летопись»)
Общероссийский государственный телеканал «Культура»