По теории вероятности, если в бедной-бедной семье рождается 14 детей, а затем 12 из них рано умирают, то хотя бы у одного из двух оставшихся обязательно проклюнется недюжинный талант. Так случилось и с Александром Довженко. Иначе с какого такого панталыку бедный мальчонка, прошедший и через комиссарство, и через увлечение идеями Симона Петлюры, выбьется в не только в начинающие дипломаты и коммерсанты, но и в художники, искусствоведы, поклонники театрального реформатора Леся Курбаса?

Режиссер и сценарист Довженко — это, как бы сейчас сказали, украинский брэнд. Примерно такой же, как Шевченко. Юбилеи для того и существуют, чтобы об этом вспомнить, если забыли, и больше не забывать. И не думать, что Довженко — это только крымский врач, кодировавший от алкоголизма. Александру Петровичу Довженко, творцу мирового масштаба, в эти дни исполнилось бы 110 лет.

От марки до киностудии

Впервые я услышал о Довженко в юном возрасте, собирая марки. Полезное, надо заметить, дело. Поневоле расширяешь свой кругозор и одновременно повышаешь интеллектуальный уровень. С маленькой марочки смотрел достаточно суровый мужчина, смотрел в профиль, не вызывая у меня абсолютно никаких эмоций. Я положил крошечного Довженко в альбом для марок («кляссер» — какое забытое название!) и закрыл его для себя, казалось бы, навсегда.

Позднее я узнал, что есть, оказывается, в СССР киностудия, названная в честь моей марки. Про нее в народе говорили какие-то странные вещи: «Есть киностудии средние, есть плохие, а есть — имени Довженко». То есть совсем швах. Не думаю, что так печально обстояло дело с этой самой киевской киностудией. Но то, что фильмы на ней делались абсолютно нетипичные, — это уж точно. Или с густым национальным колоритом — парубки и девчата, рушники, вышитые рубахи, ленточки и веночки, в общем — «тени забытых белых птиц с черной отметиной накануне Ивана Купалы». Или — с таким же густым революционным: комиссары в пыльных шлемах и без, обязательно с горящими глазами и страшной верой в светлое будущее, непременно голодные и босиком (особенно на такие роли подходил Иван Миколайчук). Кстати, ранний «Павел Корчагин» с юным Василием Лановым снимался именно на этой киностудии, да и более поздний с Конкиным — тоже. И знаменитый сериал «Рожденная революцией» — здесь же. И даже суперпопулярная комедия «За двумя зайцами» со звездным Олегом Борисовым и смешной Маргаритой Криницыной — тоже отсюда, как и многие другие толковые фильмы. Но об этом тогда как-то не думалось. Как не думалось и о том, кто же такой этот самый Довженко.

Сашко, Александр, Александр Петрович

Многообразие профессий, широта поиска своего предназначения в жизни неожиданно привели Довженко в места совершенно экзотические по тем временам — в кинематограф. Вначале он пробовал себя как сценарист, затем как сорежиссер и, наконец, пришел к авторскому кино, позволяющему выразить себя максимально полно, без остатка.

В «Сумке дипкурьера» он попробовал и актерский хлеб, сыграв роль кочегара. Снял комедийную короткометражку «Ягодка любви», сделав главным героем проходимца-парикмахера, не желающего платить алименты. Знаменитый Свирид Петрович Голохвастый из комедии М. Старицкого снова пригодился своему народу.

Все это было кинематографической разминкой и должно было вот-вот взорваться недюжинным талантом. Взорвалось — в «Звенигоре», которую он не снял, а «пропел как птица». Продолжилось в еще более талантливом «Арсенале», снятом в необычном стиле и напряженном ритме. Это было не просто начало блестящей творческой карьеры Довженко. Начиналось настоящее украинское кино. Фильм «Земля» вначале можно было близоруко принять за банальную агитку: враги зверски убивают молодого тракториста Василя. Но из этой агитки вырастала такая поэтическая история, рассказанная высоким стилем, где все образы — волы и кони, поля и подсолнухи — достойны были самых выразительных эпитетов и переводили агитку в глубокий библейский сюжет.

Как-то незаметно Довженко стал своим в кинематографической элите, уверенно вошел в компанию таких асов, как Сергей Эйзенштейн, Всеволод Пудовкин и многие другие.

Он встретил в это время свою любовь — Юлию Солнцеву, с которой прожил до конца жизни. Это было не просто сильное чувство, сильное влечение — как оказалось, Александр Петрович Довженко встретил тогда не только женщину своей судьбы, но и соавтора, художника, продолжившего его дела, завершившего после его смерти «Поэму о море» и другие довженковские проекты.

Он, Довженко, достойно перенес скандал, возникший после того, как сценаристы «Звенигоры», возмущенные своеволием режиссера, сняли свои фамилии из титров картины — Александр Петрович стал снимать фильмы только по своим сценариям.

Он, Довженко, достойно перенес приливы славы и ее отливы тоже, когда «Землю» с восторгом принимали на кинофестивале в Брюсселе и не принимали дома, упрекая режиссера в недостаточном показе в картине руководящей роли родной коммунистической партии. Мужественно перенес нападки на следующий свой фильм — «Иван».

Потом ему недвусмысленно намекнули сверху: «Переезжай в Москву». Солдат кинематографа исполнил этот приказ.

Друг Иосиф Виссарионович

Довженко не был борцом с коммунистическим режимом. Он пользовался благосклонностью Сталина, поддерживавшего его кинематографические начинания. При этом оставался, бесспорно, честным художником, не приемлющим хамство, равнодушие, грубость. И беззащитным — потому что талантливым.

Сталин часто вызывал его к себе. Любил ночами гулять с Довженко и долго разговаривать. Давал ему наказ снять «украинского «Чапаева» — фильм о герое Гражданской войны Николае Щорсе (почтовые марки с изображением Щорса и Чапаева тоже, кстати, до сих пор хранятся в моей коллекции). Наградил Александра Довженко за талантливое исполнение этого наказа Сталинской премией.

Но не все было столь безоблачно. На обсуждении картины «Украина в огне» Берия орал на Довженко: «Пожалели десять метров пленки для изображения товарища Сталина?! Учить вас надо, как снимать кино! По фильму надо разбрасывать — тут серпочек, там молоточек, тут серпочек, там молоточек… Будем вправлять мозги!» Что мог ответить на это Александр Петрович? В дневник такую сцену записать — и то страшно: вдруг обнаружат. Опубликовали эти записи только в 1987 году, когда стало можно.

Забытый шаман Даниил Демуцкий

Давно нужно было бы вспомнить и о Данииле Демуцком — талантливом украинском операторе. В этом году исполнилось 50 лет, как его не стало. Кинооператоров называют шаманами. Он был шаманом из шаманов.

Демуцкий — замечательный фотограф и кинооператор, снимал приемом, который назывался «киномонокль», работал с Довженко на «Васе-реформаторе», потом, уже в Киеве, на «Арсенале», «Иване», «Земле». В этой самой «Земле» он гениально снимал пыль, сделав ее образом картины. Пыль как образ героя, природы, золотая пыль украинского кинематографа, снятая на контровом свете.

Демуцкий и обнаженная натура — это особая тема. Он не подсматривал за обнаженным женским телом, он любовался им трепетно и самозабвенно, будучи совершенно далек от примитивного натурализма.

Его арестовывали, сажали, причем неоднократно, ссылали в Ташкент — обвиняли в связи с белоэмигрантами и еще Бог знает в чем. Довженко просил у Сталина освободить Демуцкого — тщетно. Его призвали, когда в годы войны надо было срочно поднять дух советского народа: Довженко поручили снять «Украину в огне».

Потом Демуцкий снимал «Насреддина в Бухаре», «Тахира и Зухру» (вот она, ссыльная Средняя Азия где откликнулась), «Тараса Шевченко» с молодым Сергеем Бондарчуком в главной роли. И даже знаменитый «Подвиг разведчика», который мы смотрим и пересматриваем до сих пор, цитируя и «вы болван, Штюббинг!», и «за нашу Победу!», и «здесь продается славянский шкаф?». Не Демуцкий все это сочинил, но снял все это именно он. Профессия оператора вторична, но как часто фильм выигрывает прежде всего благодаря таланту этого самого «вторичного» члена съемочной группы.

В квартире Даниила Демуцкого уже после его смерти долго висела фотография улыбающегося Александра Довженко.

Щорс и Мичурин — оба красные

Мы сегодня тоже можем улыбнуться, пересматривая фильмы мэтра Довженко. Я специально предался этому занятию, благо телевидение навстречу юбилею показало и «Щорса», и более позднего «Мичурина».

Его сценарий повествования о Щорсе, написанный после внимательного знакомства с 35 объемными папками архивных материалов, поражает вдохновенным поэтическим языком и откровенным призывом подойти к созданию картины с горячим сердцем и чистыми руками. Призыв призывом, но воплощение не расходится с замыслом.

«Щорс» — совершенная кинопоэма, романтизирующая героев Гражданской войны. Главный персонаж в исполнении Евгения Самойлова — популярнейшего артиста тех лет — светится особым сиянием. Под стать ему и соратники — то ли шевченковские гайдамаки, то ли запорожские казаки из «Тараса Бульбы». Сочные характеры бурной эпохи. С такими лучше не враждовать в чистом поле.

Блестящая работа Демуцкого. Сильнейшие кадры фильма — похороны соратника Щорса Боженко, когда бойцы длинной змеей идут в скорби по многострадальной земле. Великолепный художественный образ — громадные подсолнухи. Уж не у Довженко и Демуцкого позаимствовал ли их известнейший итальянский режиссер Витторио де Сика, снявший десятилетия спустя фильм с Софи Лорен и Марчелло Мастроянни, который так и назывался — «Подсолнухи»? Начинаешь понимать: правы те, кто называл Довженко одним из основоположников итальянского неореализма.

С «Мичуриным» сложнее. С первых кадров возникает неприятие. Даже не с кадров — с титров, где вначале указан всесоюзный староста Калинин и только за ним — главный герой картины Иван Мичурин. При царизме великому садоводу (у него в фильме усы стрелками — совсем как у Кисы Воробьянинова) живется тяжело, никто его не понимает. Прозорливые американцы предлагают ему переехать в Америку, где создадут все условия для работы. Мичурин резко отказывается — он патриот. И говорит судьбоносную фразу: «Приезжайте лет через 20 — поговорим». Совсем как Ленин — фантасту Герберту Уэллсу.

Ильича в этом фильме, слава Богу, нет, но упоминания о нем постоянны. Как только произошла революция — Мичурин ожил и с новой силой начал скрещивать персик с миндалем и выращивать необыкновенной величины и вкуса яблоки. Белые сады под бесконечным красным кумачом — это и очень красиво, и идеологически верно. В общем, произошла великая октябрьская садоводческая революция, молодежь массово едет в дальние края с именем Мичурина на устах, ученый может умирать спокойно.

В общем, с первого взгляда — полнейшая клюква. Но если присмотреться повнимательнее — обращаешь внимание на сам образ Мичурина. Он получился в фильме совершенно не идеальным, колючим, даже неприятным. У него умирает любимая жена, а до него это не доходит, он делает в это время какие-то научные записи в дневнике. Он слышит только самого себя, он чуть ли не отрешенный от мира самодур.

Но этот одиночка со злыми глазками — единственное живое, что есть в фильме. И лучшие сцены в картине, получившиеся подлинно художественными, — сцены простого человеческого горя, а не бесконечные пикировки с попами, менделистами-морганистами и недалекими теоретиками. Да, в фильме получился «бешеный Иван», как задумывал Довженко, но режиссера вынудили нашпиговать экранное повествование примитивнейшими штампами. Хотели превратить Мичурина в слезливого сентиментального дедушку, но до конца у них это не получилось, даже среди этой фальши звучит чистая довженковская нота.

У каждого своя судьба. Мичурин прожил «жизнь в цвету», отгороженный от всего мира своим садом. У Довженко тоже был свой сад — его фильмы, которые он пытался увязать с окружающей его жизнью и со своим талантом до тех пор, пока сердце выдерживало. Оттого-то он так серьезен на маленькой почтовой марке. Оттого-то он так улыбается на фотографии в кабинете своего оператора Демуцкого.

СЕРГЕЙ ПАЛЬЧИКОВСКИЙ
Первая крымская N 42, 17 СЕНТЯБРЯ/23 СЕНТЯБРЯ 2004