Константин Райкин считает, что есть вещи поважнее славы и денег

В преддверии Международного дня театра столичные театралы получили замечательный подарок: в Киеве показывали спектакль Московского театра "Сатирикон" "Контрабас". Единственную роль в монопьесе Патрика Зюскинда исполнил художественный руководитель театра Константин Райкин.

"Контрабас" актер играет уже четвертый год. Готовиться к нему начал в 26 лет, а на публику в роли обиженного на жизнь музыканта вышел в 50. Солировать на протяжении двух часов, увлекая зрителя в путешествие по самым интимным тайникам души героя, купаясь в его изменчивых настроениях от восторженной радости и почтения перед чарующей красотой музыки до приступов мизантропии и отчаяния, вызванных осознанием собственной ничтожности, — лучшего подарка для артиста в день его юбилея не придумать. Райкин на сцене подобен фокуснику, магу, который из воздуха извлекает огонь, из пустоты достает различные предметы, а комок рваной газеты превращает в белоснежного голубя. С таким же знанием потаенных, лишь ему ведомых секретов актер сбивчивый, рваный монолог превращает в проникновенную историю о страдающем от одиночества, отсутствия любви и смерти человеке. Как и все мы, он уязвлен тем, что его не ценят и не любят. Этого прописавшегося в романах и повестях русских классиков маленького человека Райкин играет столь мощно, отчаянно и широко, что даже не замечаешь отсутствия партнеров. Будучи на сцене самодостаточным человеком-театром, актер без смущения достает из старого пыльного театрального сундука приспособления и приемы, которые другие, менее одаренные его коллеги, приверженные бытовому правдоподобию, давно объявили рутиной и штампами. Он не боится гротеска, знает, что бутафорский живот и смешная утиная походка не помешают ему передать правду жизни человеческого духа, смущенного своей ненужностью, страдающего от своей неспособности совершить поступок, вырваться из того футляра, из той матрицы, куда себя добровольно заточил. И себя же лишил права на полет, предпочтя ему порабощающую привязанность к тысяче привычных вещей, к комфорту, к гарантированным работе и зарплате. Райкин играет спектакль о том, что эта болезненная привязанность и подрезает нам крылья, превращая жизнь в непосильную обязанность, а нас — в посредственность…

Встретившись с Райкиным накануне Дня театра, когда у нас традиционно вручают "Киевскую пектораль", я задал ему несколько вопросов.

- Константин Аркадьевич, как вы относитесь ко всякого рода соревнованиям и премиям в искусстве?

— Премии, конечно же, каждому приятно получать, но к подобным мероприятиям нужно относиться с иронией. Потому что в искусстве любые сравнения и соревнования являются глупостью. Я в свое время это тяжело переживал, поскольку меня постоянно сравнивали с отцом. Кто-то еще не успевал сравнить, а я уже думал, что нас сравнивают. Для меня наглядным примером несостоятельности всякого рода соревнований послужил тот случай, когда в свое время на "Оскара" в номинации "Лучший фильм года" одновременно претендовали картины "Весь этот джаз" Боба Фосса и "Апокалипсис сегодня" Фрэнсиса Копполы. Но получила "Оскара" в тот год "Крамер против Крамера" — очень средняя картина, бытовая, однозначная, немножко слезливая история. И в этом я вижу мудрость американской Киноакадемии, которая решила не ссорить два очень сильных фильма. Сейчас люди с ума сошли от раскладывания всех по полкам: этот лучший, этот худший… В искусстве так не должно быть. К этому надо относиться очень осторожно.

- Раз уж речь зашла об американском кино, может быть, расскажете, как вам удалось отказаться от съемок в Голливуде?

— Я получил приглашение от Спилберга, думаю, что был первым и последним в истории этой фирмы актером, который сразу сказал нет и даже не стал вести переговоры. Они, наверное, подумали, что я из какой-то глубокой провинции, что я не знаю, кто такой Спилберг, и начали объяснять. Но я отказался — у меня начинались новогодние елки. Директор мне потом сказал, что мы могли бы еще один театр на эти деньги открыть. Согласившись на предложение, я бы получил 17 миллионов долларов. Такую сумму мне обещали (смеется).

- Не удивительно, что вы теперь не снимаетесь у своих соотечественников. Но ведь вы отказываетесь не только от денег, но и от всенародной славы…

— Я пережил время славы, и она длилась не несколько лет, а, наверное, десятилетие. Я был очень популярным артистом, мне довелось прочувствовать, что такое проснуться знаменитым. Это случилось после фильма "Труффальдино из Бергамо", который прошел на телеэкранах, и на следующий день меня уже знали все: от мала до велика. Всенародная популярность поначалу даже нравится. Но наступает время, когда начинаешь понимать, что есть вещи поважнее. Когда ты всерьез занимаешься театром, то приходит понимание, что слава не имеет отношения к делу, к твоим умениям, к твоим задачам, к тем высотам, которые тебе хочется покорить. Узнаваемость и даже любовь к тебе людей — это все очень хорошо, ты ведь работаешь для них, но важнее, чтобы на каждом спектакле ты и себе, и им, и Богу показывал что-то сокровенное. И путь этот бесконечен, он не обязательно связан с буквальным узнаванием, с популярностью. Потому что я вижу по телевизору, как становится популярным огромное количество малодостойных людей. Какую-нибудь среднюю певичку N, которую раскрутил богатый знакомый, любовник, папа или муж, знают все. Но что значит для меня ее популярность? Я просто вижу, как она изо дня в день по всем каналам демонстрирует свою посредственность. И эта ее слава сродни позору.