Мир знал немало самозабвенных курильщиков, но этот одетый с иголочки темноглазый строгий доктор, всегда державшийся пуританином и не позволявший себе почти никаких излишеств, – был не просто большим любителем сигар. Для него это была не привычка, не стиль жизни, не удовольствие. Это была страсть, непреодолимая, разрушительная, смертельная.

Пациенты, побывавшие на приеме у Фрейда, всегда вспоминали одну и ту же картину: отец психоанализа неизменно встречал их в своем кабинете, окутанный густым сигарным дымом. Он курил сигары всю жизнь, выкуривая до двадцати штук ежедневно.

Создатель мифологии инстинктов, он, конечно, нашел в своей догматичной системе местечко и для сигары, превратив ее в один из характерных символов. Но это был, пожалуй, тот единственный символ, про который сам его изобретатель, не допускавший отступлений от правил и не терпящий оппонентов, мог сказать: «Иногда сигара – это просто сигара. И ничего, кроме сигары». И тем самым поставить ее над всем прочим упорядоченным мирозданием.

Строго по Фрейду

Психоанализ не оставляет вопросов без ответов. Если вы курите, значит, есть причина. Дедушка Фрейд построил для нас универсальный стенной шкаф из доисторических досок. В нем десяток-другой грубо сколоченных полочек, по которым бесчеловечно разложены все сокровища человеческой психики: поступки, порывы, мечты, сны.

Психоаналитик обращается к младенчеству. Не слишком ли рано мать отняла вас от груди? Судя по всему, она поторопилась. Вы недополучили свою порцию материнского молока, вы были травмированы, произошла фиксация на оральном компоненте детской сексуальности. Вот вам невроз, курение – его сублимация, подмена сигарой материнской груди. Да, кроме того, не забудем об онанизме, «главном наркотике» человечества. Все прочие наркотики, в том числе алкоголь и табак, – это всего лишь его замена, совершаемая из страха перед карающей кастрацией. Эта версия незаменима, если мать кормила вас грудью до трехлетнего возраста, а вы все-таки не расстаетесь с сигаретой. Если же добавить, что сигара еще и очевидный фаллический символ, курение окончательно утрачивает характер невинного удовольствия.

Но Фрейд умер, и голос возвысили фрейдисты. Они пошли дальше учителя, позволили себе отвлечься от темы неврозов и извращений. Их ассоциации закрепились в культуре, и учение приобрело слегка прикладной характер. Теперь мы знаем, что, куря сигару, мужчина демонстрирует свою мужскую сущность и намекает на истинные желания. Спрашивая у дамы разрешения закурить, он явно неискренен. Он флиртует с ней, их диалог – тайный сговор. Если же женщина сама курит, это выглядит совсем откровенно.

Но вернемся к тому, с чего начинали. «Иногда сигара – это просто сигара». Особенно тогда, когда ее курит сам психоаналитик.

Просто сигары

Про Фрейда говорили, что он зависел в жизни только от двух вещей – от младшей дочери Анны и от сигар, причем дочь появилась в его жизни значительно позже, чем привычка к курению. Он пристрастился к сигарам очень рано и не мог отказаться от них даже тогда, когда этого требовали здоровье или крайняя бедность.

В юности, будучи младшим врачом общей больницы и получая унизительно скудную зарплату, он с иронической гордостью писал своей невесте, что потратил «шесть пенсов на сигары и два пенса на шоколад». Во время Первой мировой, зимой 1918-го, когда в Вене не было даже топлива и приходилось рубить на дрова заборы, когда ежедневный мучной рацион был снижен с двухсот граммов до ста пятидесяти, картофель был на вес золота, варенье варили из репы, а самые бедные венцы уже начали есть кошек и собак, в списке необходимых продуктов, составленном в доме Фрейдов, сигары стояли на первом месте, а после них шли мука, жир и бекон (к тому времени доктор Фрейд врачевал души весьма состоятельных пациентов).

В тридцать восемь впервые дало знать о себе сердце: нарушения сердцебиения, слабость, подавленность, затрудненность дыхания. Пришедший врач наложил на сигары строжайший запрет. Но период воздержания продлился недолго. Фрейд жаловался, что, отлученный от сигарного дыма, он «абсолютно неработоспособен, просто убит». Он верил, что именно сигарам обязан «колоссальной интенсификацией» своего труда, что без них он не может написать ни строчки.

Сигары могли быть спасением, могли быть опасностью. В январе 1911-го, работая по вечерам за столом в кабинете, Фрейд снова стал чувствовать себя нехорошо. По ночам его мучила головная боль, днем – забывчивость, и Фрейд в панике решил, что это знаки наступающей старости (в тот момент ему было пятьдесят четыре, и он очень боялся смерти). Но тут кто-то обнаружил утечку газа из резиновой трубки его настольной лампы. Каждую ночь он медленно отравлял себя. Узнав об этой истории из его письма, Юнг удивился:

– Неужели никто не слышал запаха газа?

– Я сидел, окутанный дымом сигары, – объяснил Фрейд. И прибавил, что очень гордится тем, что не приписал своих недомоганий неврозу.

Университет Кларка в Вустере, штат Массачусетс. Фрейд приглашен сюда для чтения лекций. Он впервые в Америке, и его здесь принимают как знаменитость. В здание университета он входит, куря сигару. Нужно подняться на третий этаж. Женщина-швейцар вежливо указывает ему на табличку с просьбой: «Не курить». Фрейд кивает и идет дальше, не оставляя сигары. Эта сцена повторялась в течение трех дней, после чего женщина отступила.

Не то чтобы он был дурно воспитан. Точно так же четверть века назад в Париже он принимал кокаин для поддержания духа, чтобы свободно общаться с богатыми и знаменитыми гостями своего учителя, профессора Шарко. «В Европе я чувствовал себя так, словно меня презирают, а в Америке меня принимали как равного выдающиеся люди». Без допинга его нервы не могли этого вынести, потому что его собственное подсознание было напичкано невротическими фиксациями. Портрет курильщика Фрейда – это портрет человека и его комплексов.

«Золотой» Зиги

Мама Амалия всегда называла его «золотым Зиги» – несмотря на то, что он с рождения был черноволосым. Первенец, он всегда был ее любимцем. Зиги родился «в рубашке», и акушерка, принимавшая роды, решила: быть ему великим человеком. Несколько лет спустя странствующий поэт, на ходу писавший стихи для посетителей кафе, предсказал Зиги будущность министра. Родители верили в предсказания и лезли из кожи вон ради старшего сына. Оплата университетского обучения, счета в книжной лавке, микроскопы Если в семье появлялись лишние деньги, они всегда тратились на него. Зиги был самой большой надеждой. Все были заинтересованы в том, чтобы этот мальчик преуспел, и он считал такое положение вещей совершенно естественным.

Девочки семейства Фрейд, многочисленные сестры Зиги, как и все венские девочки середины XIX века, мечтали играть на фортепиано. В один счастливый день у них дома появился-таки музыкальный инструмент, купленный на скопленные всей семьей деньги. Но надолго не задержался.

Брат жаловался, что не может жить в одной квартире с пианистками: музицирование мешает его мыслительной деятельности. У него был свой кабинет, правда небольшой, но все же отдельный от остальных. Однако стены оказались слишком тонкими, чтобы блокировать детские гаммы и этюды. Девочки вздохнули, и отец Якоб Фрейд вернул фортепиано в лавочку. Мыслителю в то время было десять лет.

Одна из сестер, Анна, вспоминала впоследствии, как домашний тиран Зиги запретил ей читать Бальзака и Дюма, дабы литература не повредила ее нравственности. Ей было пятнадцать, тирану – семнадцать. Год спустя он сыграл главную роль еще в одном важном событии ее жизни. Богатый дядюшка из России приехал в Вену просить руки Анны Фрейд. Дядюшка был немолод, имел детей от предыдущего брака, зато предлагал невесте роскошь и уверенность в будущем. Вряд ли его возраст и дети были бы серьезной помехой для брака: Якоб Фрейд сам был на двадцать лет старше жены Амалии и имел двух сыновей ее возраста.

Фрейды были довольны открывавшейся финансовой перспективой, дядюшка – невестой. Но нужно было посоветоваться со старшим сыном, который уже учился на первом курсе Венского университета. Зигмунд сказал, что дядюшка – старый греховодник и лучше ему сразу убраться обратно в Россию. Оспорить его решение никто даже не пытался.

Аскетизм и либидо

Консервативные современники считали Фрейда извращенцем и чуть ли не сексуальным маньяком. А что еще они могли думать о человеке, который свел смысл вселенной к учению об основном инстинкте? Они были очень наивны, эти современники. Трудно даже представить себе, как глубоко они заблуждались.

Что бы там Фрейд ни писал о человеческой сексуальности, в этом вопросе он был теоретиком, а не практиком. В тридцатилетнем возрасте он женился по любви на девушке из приличной мещанской семьи, с которой Фрейды дружили домами. Брака пришлось ждать четыре года – Зигмунд был слишком беден, чтобы заводить семью. Все это время влюбленные обменивались письмами, в которых жених вел себя довольно-таки истерично: ревновал невесту к собственным фантазиям, упрекал в чрезмерном послушании матери, поучал, угрожал разрывом и суицидом, а в качестве утешения засыпал в конверты кокаин – для бодрости.

Марта была первой и единственной женщиной его жизни. Им потребовалось восемь лет брака, чтобы произвести на свет шестерых детей, и на этом они остановились. Беременности были куда продолжительнее секса и переносились куда тяжелее, ртов в семье становилось все больше, любые виды контрацепции доктор Фрейд считал чрезвычайно опасными для психики, и уж конечно еще опаснее был постоянный страх зачать очередного потомка. В итоге в семье было принято решение раз и навсегда оставить половую жизнь, и один из друзей Фрейда получил письмо, сообщавшее: «Я перестал заводить детей».

Декадентская Вена рубежа XIX–XX веков отнюдь не отличалась строгостью морали. Как и во многих городах того времени, здесь снисходительно относились к мужчинам среднего класса, желающим поразвлечься. Сибаритствующие горожане с легкостью прощали себе многие грешки. Состоятельным мужчинам было несложно найти молоденьких и миловидных актрис, белошвеек, продавщиц, которые так нуждались в деньгах!

Для всеобщего удобства было придумано множество важных мелочей: маленькие гостиницы, закрытые купе, холостяцкие квартиры, отдельные кабинеты в ресторанах. Солидные семьи брали в услужение здоровых и привлекательных молодых женщин, чтобы подрастающие сыновья постигали азы сексуальной жизни в безопасном родительском доме.

С обычной проституцией тем более не было проблем. Серьезные скандалы из-за прелюбодеяний были редкостью. Вена считалась городом удовольствий, оставаясь при этом сердцем империи и культурной столицей. И только дом на Берггассе, где жил основатель психоанализа, был последним оплотом венского аскетизма. Его обитатели исповедовали принцип сдерживания страстей, доведенный до абсурда.

Антигиппократ

Зиги с детства легко давалось учение. В университете он изучал все подряд: анатомию, логику, физику, зоологию, математику, философию, литературу. И ни на чем не мог остановиться. Во-первых, из-за разносторонних способностей. А во-вторых, потому, что в конечном счете для него важна была не наука, а стремление стать великим ученым. Зиги хорошо помнил предсказание акушерки. И не торопился заканчивать образование, даже когда все-таки остановил свой выбор на медицине. Он учился и учился, хотя каждый университетский год стоил его семье все дороже. Когда Зиги захотел жениться, пришлось задуматься над тем, как самостоятельно содержать семью. Перед Фрейдом встала необходимость заняться частной практикой, и эта необходимость была для него по-настоящему печальной.

Четыре нищих года в общественной больнице Вены, самой крупной европейской больнице такого рода, не способствовали филантропии. Огромные полуразрушенные здания, слабо освещенные палаты, нехватка сестер. Больные давали взятки обслуживающему персоналу, когда им требовалось особое внимание, и неприязненно ежились, когда к ним вваливалась очередная группа студентов-практикантов.

Фрейд относился к пациентам так же равнодушно, как и остальные врачи. Эти плебеи будили в нем досаду: ему пришлось бросить блестящую карьеру ученого, чтобы возиться здесь, на окраине города, с типическими случаями обыденных болезней. Позднее он скажет, что ему не хватило «внутреннего садизма», чтобы стать хорошим врачом. Ведь желание помогать больным – это, по психоанализу, сублимированное стремление причинять им боль.

В свободное время Фрейд отчаянно искал сенсационное открытие, которое могло бы его прославить. Новых идей не было, жажды успеха – сколько угодно. Как раз тогда в моду – и в его жизнь – вошел кокаин, и Фрейд отчаянно уцепился за чудодейственный порошок, объявив его чем-то вроде панацеи. Через пару лет, когда свойства кокаина были изучены достаточно хорошо, он чуть было не поплатился научной репутацией за свои легкомысленные статьи. В то же время открытие об анестезирующих свойствах кокаина сделал другой молодой врач, коллега Фрейда.

У доктора-новичка, не успевшего ничем себя зарекомендовать, не сразу появляется солидная клиентура. В начале своей карьеры, негодуя и проклиная судьбу, Фрейд ходил по мрачным лестницам чужих домов и плевался от презрения к живущим здесь людям, бедноте «с толстой шкурой и легкомысленными привычками». Подумать только, в этих домах не было даже плевательниц! Консьержки громко жаловались, убирая за ним лестницу, ворчали пациенты, когда он следил на их нехитрых коврах. Все это было так неинтересно! Однако приносило годовой доход в сорок пять тысяч фунтов.

Это потом, когда родился психоанализ, страдающие «нервами» аристократы стали съезжаться в Вену со всего мира. С их визитами можно было смириться: гонорары многократно выросли, а сами клиенты давали богатый клинический материал для новых исследований. А если кто-то из них вдруг находил поставленный диагноз абсурдным, Фрейд называл это «сопротивлением бессознательного» и назначал дополнительную порцию «лечения разговорами». Он был ученым-фанатиком, не стеснявшимся подгонять живых людей под свои теории, и не испытывал угрызений совести, когда ставил эксперименты на своих пациентах.

Вот вам показательная история. Однажды к Фрейду обратилась женщина по имени Эмма Экштейн. На ее несчастье, среди прочих проблем у нее обнаружились нарушения женского цикла. Фрейд отослал даму к своему другу, отоларингологу Вильгельму Флису. У них были кое-какие общие идеи. В частности, тот как раз установил мистическую связь между женскими половыми органами и носом. Это была интересная теория. Флис тут же прооперировал Эмме Экштейн нос, вследствие чего тридцатилетняя женщина чуть не умерла от кровотечения. Фрейд никогда не винил друга за эту бессмысленную и неудачную операцию. Ведь они двигали вперед науку. Только это и было для них по-настоящему важно.

Комплекс Рима

На самом деле Фрейда звали Сигизмундом. Это имя родители дали ему при рождении, и, как назло, это имя фигурировало в ту пору в большинстве немецких анекдотов про евреев. Достигнув шестнадцатилетия, Фрейд сменил Сигизмунда на более благозвучное Зигмунд. Однако проблему таким образом не решил.

Фрейд был евреем, что в националистической Вене времен Австро-Венгерской империи само по себе было достаточно плохо. Кроме того, и по отцовской, и по материнской линии он был выходцем из восточных австрийских провинций, а уж хуже этого трудно было что-либо придумать. Чем «восточнее» был еврей, тем больше «подозрений» он вызывал. Умозрительность этих подозрений ничуть не облегчала жизнь «подозреваемого».

С детства Фрейд питал такую жгучую ненависть к восточным евреям, словно каждый из них был лично виноват в его принадлежности к их несчастному племени. Он хотел быть «другим» евреем.

Однажды отец рассказал Фрейду, как в молодости, во Фрайбурге, он вышел прогуляться в субботу, надев новую меховую шапку. Какой-то агрессивный христианин сбросил с него шапку в грязь и приказал убираться с тротуара.

– Что же ты сделал?

– Вышел на дорогу и подобрал шапку.

Отцовское унижение было шоком для сына. Душа Зиги жаждала мести, католики должны были понести наказание. С возрастом эмоции оформились в доктрину. «Впервые я стал понимать, что значит принадлежать к чуждой расе, и антисемитские настроения среди остальных подсказали мне, что нужно занимать твердую позицию. От меня ожидают, что я должен чувствовать себя ниже их, поскольку я еврей. Я отказался унижаться». Начитанный юноша представлял себя Ганнибалом, воином семитов-карфагенян, с которого отец взял клятву отомстить римлянам. Но, с триумфом переправившись через Альпы со всей своей армией и слонами, Ганнибал заколебался и так никогда и не вошел в Рим. Фрейд должен был сделать это за него.

Это было непросто. Странный «римский комплекс» не давал ему приблизиться к городу. Много раз собирался он в эту поездку и много раз снова откладывал ее. Во время частых путешествий по Италии он иногда останавливался в каких-нибудь 70 километрах от Рима – гораздо ближе, чем Ганнибал, – и с тоской поворачивал назад. Рим снился ему по ночам. Со временем Вечный город стал обозначать для него неисполненные желания.

Прошло много времени, прежде чем Фрейд-младший взял реванш за фрайбургский инцидент. Тем летом он отдыхал с семьей на озере Тумзее. Возвращаясь с сыновьями с рыбалки, он столкнулся с толпой деревенских жителей, издалека кричавших на них: «Евреи! Воры!» В тот же день, чуть позже, целая компания, вооружившись палками и зонтиками, пыталась преградить путь отцу с детьми. Фрейд замахал тростью и пошел прямо на них. Толпа замолкла и безропотно разошлась. Это был триумф Ганнибала, его Альпы. Еще каких-нибудь двадцать лет, и Зигмунд Фрейд наконец оказался в Риме. Комплекс Рима, комплекс национальной неполноценности стал его единственным неврозом, который ему удалось преодолеть.

В 1930-е годы, перед тем как покинуть захваченную нацистами Австрию, Фрейд всячески подчеркивал свое еврейское происхождение. Он называл себя евреем-фанатиком. С этой стороны он был полностью здоров.

Эрос и Тантос

Зигмунд Фрейд был странным сыном, странным мужем и странным врачом. Точно так же и курильщиком он был очень странным. Сигары – утонченное удовольствие для гурманов – для Фрейда были чем-то вроде допинга.

От 30-х годов нам остался немой кинодокумент, показывающий Фрейда в приватной обстановке – в рабочей комнате, у окна, в саду, с собаками. И повсюду – с сигарой. Уже сама манера его курения, хорошо заметная на этой съемке, говорит о многом. Вот сигара описывает стремительную дугу, вот она у рта, тут же вырывается наружу облако дыма, а губы уже сложены в трубочку для очередной затяжки. Торопливые движения, короткие интервалы, автоматизм повторяющихся жестов. Выкуривая по двадцать сигар в день, трудно помнить цену наслаждению.

Он использовал сигары как проверенный рецепт вдохновения, как средство самоутверждения и самозащиты. Без «горящих предметов во рту» Фрейда просто не существовало. Можно предположить, что без них не существовало бы и психоанализа. Он и сам приписывал все свои научные успехи именно сигарам. В самом деле, нет ни одной книги или статьи, написанной без их помощи.

Чувство меры было ему неведомо. Об осторожности он не помнил. Вся его жизнь проходила в сизом сигарном дыму. Он как будто бы продал сигарам душу. Он был в них слепо влюблен, даже приписывал им чудодейственные свойства. «Я был ворчливым и усталым, у меня было сердцебиение и увеличились болезненные опухоли десен Потом один пациент принес мне пятьдесят сигар, я закурил, повеселел, и раздражение десен моментально спало! Я бы не поверил, если бы это не было так заметно».

Невроз навязчивых состояний – так бы он сам определил свою проблему, если бы видел себя со стороны. Врач видел чудесное исцеление в том, что на самом деле было развивающейся болезнью. Через пять лет у шестидесятисемилетнего Фрейда был обнаружен рак нёба.

Дальше было шестнадцать лет непрерывных страданий. Более тридцати сложных хирургических операций, грубый протез, заменяющий удаленные ткани между ротовой и носовой полостями, сложности с речью и с приемом пищи, постоянная мучительная боль. Но все это вместе взятое так и не заставило его отказаться от курения.

Когда рот уже не открывался достаточно широко для сигары, Фрейд разжимал себе челюсти с помощью прищепки. Сигары были для него важнее жизни. Все получилось точно по Фрейду: по ту сторону Эроса скрывался Тантос, по ту сторону принципа удовольствия пряталось непреодолимое влечение к смерти. Которая и наступила в 1939 году в Лондоне после двойного укола морфием, сделанного лечащим врачом по просьбе измученного восьмидесятитрехлетнего старика. По сию пору это один из самых известных случаев эвтаназии.

Тантос восторжествовал над Эросом, но незадолго до этого дня Зигмунд успел поздравить брата Александра с днем рождения. В подарок он отправил ему весь свой довольно большой запас «гаван» – несколько ящичков и коробок. В сопроводительном письме значилось: «Твой семьдесят второй день рождения, кажется, станет датой нашей разлуки. Возможно, мы еще встретимся, возможно – нет. Поэтому я передаю тебе самое дорогое мое владение – эти сигары. Они помогали мне в жизни и в работе. Наслаждайся ими. Я уже не могу».

Это не было похоже на капитуляцию.