Пятьдесят лет назад, в первой половине 1957 года, травля Бориса Леонидовича Пастернака в связи с его романом «Доктор Живаго» уже началась, вступила в свою первую фазу. Уже было написано письмо министра иностранных дел СССР Д. Шепилова в ЦК, после чего началась охота за рукописью. Прорабатывались совместно с «итальянскими друзьями» меры по «недопущению» публикации романа за рубежом. Уже прозвучала резкая оценка «клеветнического романа», вынесен приговор «литературоведов в штатском», стало ясно, что роман не может быть напечатан в «Новом мире»... Над головой автора прозвучали первые раскаты грома, но гроза еще была впереди…

Если бы знал Пастернак, чем все это закончится…

Начало мытарств

31 августа 1956 года министр иностранных дел СССР Д. Шепилов информировал ЦК о передаче Б. Пастернаком рукописи романа «Доктор Живаго» для публикации за границу. Его вывод звучал как приговор: «Роман Б. Пастернака – злобный пасквиль на СССР». К информации прилагалась подробная записка, которая должна была аргументировать этот вывод. В записке была кратко изложена история мытарств рукописи. В чем же виделся идеологический вред романа Пастернака рецензентам ЦК?

По их мнению, «Доктор Живаго» – это «враждебное выступление против идеологии марксизма и практики революционной борьбы, злобный пасквиль на деятелей и участников революции».

Пересказывая содержание романа, авторы записки комментировали его идейный смысл, «тайный замысел» Пастернака. Уже десятилетнему герою внушается мысль о том, что «стадность», коллективизм присущи неодаренным людям, истину же «ищут только одиночки». Носителем этой вредной философии является в романе дядя Живаго. Он же поучает своего племянника, что марксизм не наука, так как он необъективен, «не уравновешен», «плохо владеет собой», «отворачивается от правды» и т.д. Конечно, особенно возмущало рецензентов то, что в романе «Коммунистический манифест» ставится в один ряд с «Бесами» Достоевского…

Далее говорилось, что роман Пастернака изобилует злобными выпадами против революции как идеи, против революционеров. Во многих местах писатель развивает «троцкистскую идейку» о термидорианском перерождении революции, о том, что на смену робеспьерам – фанатикам революции приходят тупые люди, которые «поклоняются духу ограниченности».

При описании различных этапов революции, при изображении ее деятелей и участников, говорилось в записке, автор пытается подтвердить и иллюстрировать мысли, высказанные в общей форме, – о беспочвенности и бессмысленной жестокости революции, о перерождении советского общества, о фальши и приспособленчестве, пронизывающих всю советскую жизнь… «События революционных лет он видит глазами наших врагов...»

Бессмысленны мучения случайно схваченных людей, отправляемых на трудовую повинность, бессмысленна жестокость карательного отряда, расстрелявшего с бронепоезда деревню, отказавшуюся внести продразверстку, бессмысленна – в изображении автора – гражданская война, в которой «изуверства белых и красных» соперничали по жестокости…

Из всего сказанного следовал вывод, что в своем романе Б. Пастернак выступает не только против социалистической революции и советского государства, но и порывает с традициями русской демократии, объявляет фальшивыми и лицемерными всякие слова «о светлом будущем человечества, о борьбе за счастье народа».

И закономерный итог: «Роман Б. Пастернака является злостной клеветой на нашу революцию и на всю нашу жизнь. Это не только идейно порочное, но и антисоветское произведение, которое безусловно не может быть допущено к печати». В заключение предлагалось «принять меры» к тому, чтобы предотвратить издание за рубежом романа «Доктор Живаго».

Планов громадье...

Какие же меры предлагалось предпринять, чтобы не допустить публикацию романа «Доктор Живаго» за границей?

Судя по всему, у властей сложился целый план. Особое место в этом плане занимала индивидуальная «воспитательная» работа с самим писателем. Известно, что в самом начале 1957 года с Б. Пастернаком проводились беседы, после которых он «частично согласился с критикой его книги и признал необходимым переработать ее».

Далее было признано «целесообразным» направить от имени Пастернака письмо или телеграмму итальянскому издателю с предложением возвратить рукопись. Тут же рекомендовалось «договориться» «с т. Лонго», который прибывает в Москву, о содержании обращения Пастернака к издателю Фельтринелли и порядке отправки его адресату.

Предлагалось также поставить перед все тем же т. Лонго «вопрос о необходимости принять срочные меры по линии итальянских друзей в целях изъятия рукописи Пастернака и возвращения ее в СССР».

Очевидно, что главной целью для властей была не «переработка» рукописи Пастернака, а немедленное возвращение ее из Италии…

Но роман был все-таки опубликован за границей. План не сработал, и для Пастернака вскоре наступили еще более трудные времена…

Прошел всего год с небольшим, и в начале апреля 1958 года стало известно, что «определенные элементы» зарубежной общественности собираются выдвигать роман Пастернака «Доктор Живаго» на Нобелевскую премию, конечно же, «имея в виду использовать его в антисоветских целях».

И тут власти решают осуществить еще один хитроумный план. Вместо Б. Пастернака они предлагают выдвинуть кандидатом на награждение Нобелевской премией другого советского писателя – М. А. Шолохова, благо его поддерживает не только Советский Союз, но и «прогрессивные круги» мировой общественности. Эта своеобразная операция под кодовым названием «троянский конь», в основе которой лежит проверенный практикой принцип «клин клином вышибают», должна была быть подкреплена целым рядом мероприятий подготовительного характера.

Прежде всего было необходимо, по мнению исполнителей этой стратегической операции, «подчеркнуть положительное отношение советской общественности к творчеству Шолохова и дать в то же время понять шведским кругам наше отношение к Пастернаку и его роману».

В частности, с этой целью поручалось газетам «Правда», «Известия», «Литературной газете», а также журналу «Новое время» опубликовать материалы, посвященные значению творчества и общественной деятельности М. А. Шолохова.

Одновременно было решено действовать через советское посольство в Швеции, через близких нам деятелей культуры, через «прогрессивную» шведскую общественность, дабы опять-таки дать всем понять, кто есть кто. А именно – чтобы все поняли, что Пастернак как литератор «не пользуется признанием у советских писателей и прогрессивных литераторов других стран» и выдвижение его на Нобелевскую премию было бы воспринято как недоброжелательный акт по отношению к Советскому Союзу. Вместе с тем следовало всячески подчеркивать «положительное значение» деятельности М. Шолохова как писателя и общественного деятеля...

«Я был слеп и заблуждался»

Время ускоряло свой ход, и на этот раз прошло всего полгода до того момента, когда было принято постановление президиума ЦК «О клеветническом романе Б. Пастернака» (23 октября 1958 года).

В этом постановлении отмечалось, что присуждение Нобелевской премии роману Пастернака является «враждебным по отношению к нашей стране актом и орудием международной реакции, направленным на разжигание холодной войны».

Постановление обязывало «организовать и опубликовать» выступления «виднейших советских писателей», в которых следовало оценить присуждение премии советскому писателю… как стремление «разжечь холодную войну»… Втягивание в политическую травлю коллег Б. Пастернака, каких бы они взглядов ни придерживались, вовлечение их в круговую поруку было давно испытанным методом власти, который так любил еще Сталин в пору культа личности.

...А казуистические «планы» обработки Б. Пастернака в духе «отречений» и признания своих «ошибок» и «преступлений» требовали все новых свершений и подвигов.

Примерно в это же время, около 25 октября 1958 года, была предпринята попытка (не первая и не единственная) заставить Б. Пастернака отказаться от Нобелевской премии. Это деликатное дело было поручено К. А. Федину. Как сообщается в записке ЦК по этому поводу, К. Федин «осуществил разговор» с Пастернаком.

Если доверять автору записки, «поначалу Пастернак держался воинственно, категорически сказал, что не будет делать заявления об отказе от премии, и могут с ним делать все что хотят. Затем он попросил дать ему несколько часов времени для обдумывания позиции. После встречи с К. А. Фединым Пастернак пошел советоваться с Всеволодом Ивановым»... Вскоре, однако, К. А. Федин вынужден был сообщить, что в условленное время Пастернак не пришел для продолжения разговора. «Это следует понимать так, что Пастернак не будет делать заявления об отказе от премии», – был сделан небезосновательный вывод…

Между тем наступал кульминационный пункт планов тех, кто хотел во что бы то ни стало поставить на колени непокорного писателя. На этот раз было решено провести операцию по исключению Б. Пастернака из членов Союза писателей.

27 октября 1958 года, в день, когда решался вопрос об исключении Б. Пастернака, сам он не смог приехать на заседание союза и написал письмо. Объясняя свое отсутствие болезнью, он писал, что «искренне хотел прийти», но неожиданно «почувствовал себя плохо», и просил не считать свое отсутствие «знаком невнимания». Исходя из своего – более широкого – понимания «прав и возможностей» советского писателя, Пастернак заявлял, что, по его мнению, «можно быть советским человеком и писать книги, подобные «Доктору Живаго».

«Я думал, – писал он далее, – что радость моя по поводу присуждения мне Нобелевской премии не останется одинокой, что она коснется общества, часть которого я составляю. В моих глазах честь, оказанная мне, современному писателю, живущему в России и, следовательно, советскому, оказана вместе с тем и всей советской литературе. Я огорчен, что был так слеп и заблуждался».

Но Пастернак «был слеп и заблуждался» и в другом – в том, что его коллеги по цеху способны прислушаться к его объяснениям, понять его…

Что же касается премии, то он не может «признать эту почесть позором и оказанную мне честь отблагодарить ответной грубостью». В то же время Пастернак готов попросить Шведскую академию внести деньги в фонд Совета мира, не ездить в Стокгольм за получением премии или вообще оставить ее в распоряжении шведских властей…

Не случайно это письмо у участников «расправы» вызвало «гнев и возмущение». Возмущались твердостью духа, «самомнением» поэта, сутью и тоном письма, автор которого находил в себе силы говорить не только на равных, но и с позиции вечности. Пастернак не просил, не унижался – он говорил не как побежденный и поверженный «враг», а как победитель. И он еще смеет утверждать, что никогда не страдал самомнением…

Решение Союза писателей об исключении Б. Л. Пастернака из творческого союза было принято 25–27 октября 1958 года. Сначала состоялось собрание партийной группы писателей-коммунистов, а затем совместное заседание руководства СП СССР, РСФСР и Московской писательской организации.

Единодушное мнение всех выступавших сводилось к тому, что «Пастернаку не может быть места в рядах советских писателей».

Вместе с тем в ходе прений «некоторые товарищи» высказывали мнение о том, что Пастернака не следует исключать из членов Союза писателей немедленно, «так как это будет использовано международной реакцией в ее враждебной работе против нас».

Разумеется, заседание столь же единодушно, как и собрание партийной группы за день до этого, единодушно приняло решение об исключении Б. Пастернака из членов Союза советских писателей.

Поэт осужден

Запрещение публикации романа «Доктор Живаго», возня вокруг присуждения Нобелевской премии (он уже принял решение отказаться от нее), исключение из Союза писателей…

Но и это еще не все. Пастернак узнает: В.Семичастный (тогда первый секретарь ЦК комсомола) во всеуслышание сказал, что правительство «не чинило бы препятствий» его выезду из СССР. Его хотят попросту изгнать, отправить в эмиграцию; он же не мыслит свою жизнь вне родины…

«Для меня это невозможно, – пишет Пастернак в письме первому секретарю ЦК Н. С. Хрущеву. – Я связан с Россией рождением, жизнью, работой…»

Далее Б. Пастернак сообщал, что он принял добровольное решение отказаться от Нобелевской премии и уже поставил об этом в известность Шведскую академию наук.

До сих пор он держался, но теперь он готов сдаться…

А еще через неделю (6 ноября) «покаянное» письмо Б. Пастернака было опубликовано в «Правде».

«Присуждение Нобелевской премии я воспринял как отличие литературное, обрадовался ей и выразил это в телеграмме секретарю Шведской академии Андерсу Эстерлингу. Но я ошибся», – писал Пастернак.

Но чаша еще не вся была испита. Власти готовят новые унижения и испытания.

14 марта 1959 года Б. Л. Пастернак был приглашен к генеральному прокурору СССР Р. А. Руденко.

Прокурор сообщал своим хозяевам, что Б. Пастернак вел себя на двухчасовом допросе «трусливо», и высказывал уверенность, что последний «сделает необходимые выводы из предупреждения об уголовной ответственности». Причиной вызова в прокуратуру и допроса явилась передача и публикация стихотворения Пастернака «Нобелевская премия» за границей.

Судя по протоколу допроса, Руденко действительно в какой-то мере удалось запугать поэта и вынудить его признаться в своем «обмане» и «двурушничестве», неправильном поведении, заслуживающем уголовного наказания…

В первом же вопросе была задана исходная установка обвинения: «Общеизвестно, что Ваше сочинение «Доктор Живаго», содержащее клеветнические измышления, порочащие общественный и государственный строй СССР, использовано международной реакцией в проведении враждебной деятельности против СССР. Ваши действия образуют состав особо опасного государственного преступления и в силу закона (ст. 1 закона о государственных преступлениях) влекут уголовную ответственность. Я спрашиваю прежде всего, действительно ли искренним было Ваше заявление, опубликованное в ноябре 1958 года, о своем патриотизме и осуждении своих ошибок и заблуждений?».

Ответ Пастернака краток: «Да, это заявление с моей стороны было вполне искренним».

Во втором вопросе генерального прокурора, столь же безапелляционном и казуистичном, как первый, уже звучит формула обвинения, выдвинутого писателю: «Вы, злоупотребив гуманным отношением, проявленным со стороны Советского правительства, и, несмотря на публичное заверение о своем патриотизме и осуждении своих ошибок и заблуждений, которое, как Вы сейчас утверждаете, было искренним, стали на путь обмана и двурушничества, тайно продолжали деятельность, сознательно и умышленно направленную во вред советскому обществу. Ответьте, передавали ли Вы после этих публичных заверений кому-либо из иностранных корреспондентов свои антисоветские сочинения?»

В ответе на этот вопрос Пастернак объяснил, что действительно «имел место случай неосторожной передачи» нескольких стихотворений, в том числе стихотворения «Нобелевская премия», корреспонденту английской газеты, который посетил его на даче в феврале 1959 года, но никаких публикаций в зарубежной прессе он в виду не имел.

...В заключение следуют «разъяснения» прокурора – в духе приговора. Руденко предупредил, что вышеназванные действия образуют «состав преступления», и если они не будут прекращены, то в соответствии с законом поэт будет привлечен к уголовной ответственности…

Был ли он советским человеком…

… Б. Л. Пастернак умер в ночь на 31 мая 1960 года.

Он был похоронен в Переделкине.

На похоронах собралось около 500 человек, в том числе 150–200 престарелых людей, очевидно, из числа старой интеллигенции; примерно столько же было молодежи, в том числе небольшая группа студентов художественных учебных заведений, Литинститута и МГУ.

Ожидалось выступление К. Паустовского и народного артиста СССР Б. Ливанова. Однако оба они в последний момент выступить отказались, сославшись на нездоровье…

Последним выступил искусствовед профессор Асмус. Он говорил о Пастернаке как о гениальном переводчике и писателе, заявив в заключение, что, пока на земле будет существовать русский язык и русская поэзия – будет жить имя Пастернака.

Одна из женщин, стоявшая с ребенком на руках, громко сказала: «Какой же это писатель, когда он против советской власти пошел!» После того как гроб был предан земле, большинство публики покинуло кладбище... А на наивный и недоуменный вопрос женщины с ребенком – о святая простота! – уже ответил сам Б. Л. Пастернак: «Можно быть советским человеком и писать книги, подобные «Доктору Живаго».

Но ему не верили…