Патриарх Никон и протопоп Аввакум - два огня, столкнувшиеся вместе в борьбе за веру Христову. Протопоп стоял за старое благочестие и двоеперстие, Никон отвергал прежнее, вводил троеперстие, исправлял тексты в божественных книгах и считал себя выше царствующей особы. Однако Иисусу поправками в книгах и троеперстием раны не излечить и мук на кресте не убавить. Реформы без крови не бывают. Непокорных убирают с пути.

- Други мои безъязычные: Епифаний, Федор и Лазарь, помолимся последнюю ноченьку и очистим души перед Всевышним, пусть услышит из недр земли молитвы наши и не предаст забвению житие наше, - хрипло сказал протопоп Аввакум, осеняя каждого из друзей двоеперстием.

Тусклое пламя догорающих свечей едва освещало покрытые чирьями, заросшие лица узников земляной тюрьмы, из глубины которой виделась им чернота неба с едва горящими точками звезд. Казалось, что сама Вселенная радуется их прожитой жизни и готова принять мятежные души в кладезь вечности и не забвения. Отвернувшись к стенам, узники стала молиться. Судя по ровному дыханию и монотонной молитве, благодарили Бога за долю, пославшую им.

Вот и новое солнечное майское утро. В промерзшей яме все как обычно, как и десять лет назад. Стражник вниз на веревке спустил глиняный горшок с дымящейся ухой, шматок сала, горбушку ржаного хлеба.

- Ужели будут есть? Им жить осталось всего ничего. Может они действительно святые? - вслух размышлял служивый.

Лазарь кое-как отвязал воспаленными пальцами провиант, поставил горшок на камень, лежащий посреди ямы.

- Отцы! Бог исподобился и послал нам на трапезу горяченькой ушицы, сальца, да часть тела своего - хлебушка. Не забывает он нас, - крестясь, произнес Аввакум.

Епифаний промычал что-то в ответ, и постучал деревянной ложкой по горшку.

Наступил полдень. Холодное солнце едва коснулось края ямы, но в глубине ее стало ярче, как от луча, который осветил Иисуса Христа при рождении.

На пустозерской площади у церкви Вознесения загодя сложили четыре поленницы. Народ торопился вокруг. Еще бы, не так часто в богом забытом крае сжигали заживо людей, да каких!

Приглушенные разговоры слились в гул толпы, среди которой наперевес с ружьями ходили стражники.

- Ведут! Ведут! - раздались мальчишеские голоса.

Все повернулись в сторону конвоя. Впереди размашисто, босой, в рваном рубище, шел длиннобородый протопоп Аввакум, двуперстием крестя баб с малолетками на руках, угрюмых мужиков, юродивых и иноверцев, зачем-то пришедших сюда. За ним, щурясь от яркого света, поддерживая друг друга, босиком в лохмотьях ковыляли Федор, Епифаний и Лазарь.

Воевода зычно прочитал указ царя о предании огню четверки ревнителей старины. Толпа загудела. Вперед вырвалась жена протопопа Настасья с малыми ребятишками. Упав на колени, заголосила. Стража ружьями теснила народ от осужденных, а они отвешивали поклоны на четыре стороны, будто бы приговор касался вовсе не их, и что им предстоит впереди долгая и радостная жизнь.

Взгляд Аввакум устремился вдаль. Что виделось ему в последние минуты только Богу известно. Вдруг лицо его обрело решимость, твердость. Воздав руки кверху, он начал последнюю свою проповедь.

- Помните! Можно убить, сжечь, четвертовать человека, но веру его уничтожить нельзя! Нельзя расколоть землю, вычерпать моря, извести леса, лишить природу воздуха! Человеки, как от сосцов любящей матери, вы питаетесь млеком сил Господних. Входя на Голгофу, Иисус думал о ваших грехах, заботах. С высоты креста своего он послал вам благословенье! Да святится имя его! Помните, все проходит, а истинная вера остается!

Осенив толпу крестным Знамением, повернулся к собратьям.

- Пошли, любезные, наш ждет Бог!

Помогая Епифанию, Лазарю и Федору взобраться на поленницы, он перекрестил, расцеловал, что-то сказал каждому ласковое и без тени страха взошел на настил.

- Зажигай! - крикнул воевода.

Но никто из поджигателей не тронулся с места.

- Запорю, сгною в яме! Зажигай, кому говорят! - Подбежав к солдатам, воевода наотмашь бил их кулаками по лицам.

Словно очнувшись от летаргии, несколько солдат, с раздуваемыми ветрам факелами, неуверенно пошли к помостам, облитыми смолой. Округа застыла, оцепенела. Настасья перестала голосить, перекрестилась, детишки вцепились в ее юбку. Где-то завыла собака, внезапно ударил гром, небо прошили молнии. От порыва ветра зазвонили колокола на звоннице. Страх парализовал толпу.

- Жги их, псов, жги! - с жутью в голосе кричал начальник.

Дрова не хотели загораться, продляя жизнь осужденным. Подбросили паклю. Она занялась огнем. Костры разгорелись. Из пламени и дыма послышался голос Аввакума.

- Свершилось!

Смерть, смертью поправ, четверка огнепальных ушла в вечность.