Бауман сел на своей жесткой койке и вытянул худую, длинную шею. В камере было тихо, в коридоре -- тоже. Где-то далеко, должно быть, там, где коридор А кончается и начинается коридор Б мягко капала вода из плохо привернутого водопроводного крана. Это была усовершенствованная тюрьма, и стоила она немало денег. Пожалуй, больше, чем стоил бы университет, которого в этом городе не было.

Бауман долго вглядывался в полумрак и долго прислушивался. Потом он повернулся лицом к стене и костяшкою указательного пальца правой руки четыре раза коснулся стены. Это ничего не обозначало. Это был только вызов к разговору. Потом он прильнул ухом к определенному месту стены, и в ухо к нему вползли ощущение холода и четыре ответных стука. Кузнецов принял вызов. Тогда Бауман уселся поудобнее и начал выстукивать быстро и нервно, забывая об интервалах. Он выстукивал так же, как говорил -- горячо и быстро, волнуясь и заскакивая. И это было истинное мучение -- перестукиваться с ним. Стоило на секунду отвлечься, чтобы почесать себе спину или переменить положение, и уже ничего нельзя было понять. Он не говорил, а несся, и точно так же стучал.

-- Плеханов сам сидит между двумя стульями, -- выстукивал Бауман, -- и события застали Плеханова столь же мало подготовленным, как и его верноподданных единомышленников, работавших здесь на месте...

Это было сорок третье, по точному счету, продолжение спора, в который они вступили ровно два месяца назад, когда впервые познакомились путем перестукивания -- сорок третья полемическая схватка через бетонную стену. И до конца спора было еще так же далеко, как и в самом начале, когда они в первый раз обменялись взглядами и убедились, что принадлежать к двум враждующим фракциям. Да и, по правде сказать, ни одному из них не хотелось, чтобы спор окончился. Он придавал известный смысл нелепому пребыванию в каменной клетке, он наполнял жизнь, опустошенную регламентом и отсутствием деятельности. Они жили днем для того, чтобы спорить ночью, и спорили ночью для того, чтобы было чем жить днем.

Днем каждый в своей камере готовился к ночному диспуту. Бауман ставил себя на место своего противника и сам себе делал ряд возражений. Это продолжалось до обеда. После обеда он становился самим собой и готовил контр-возражения. Эти упражнения делали его неуязвимым, и самый, казалось бы, неожиданный, самый саркастический выпад противника он парировал немедленно, не задумываясь. Это смущало Кузнецова, и каждый раз, когда еще с утра заготовленная им полемическая стрела возвращалась к нему обратно, он сердился и на четверть часа прекращал перестукивание. В эти минуты он старался представить себе, каков из себя Бауман. И Бауман казался ему высоким, стройным, с откинутыми назад черными волосами, как тот молодой меньшевик, который три года назад приезжал из Швейцарии. Между тем, Бауман был худ, как скелет, и на голове у него было очень мало волос.

После одиннадцатого разговора между ними произошла страшная ссора. Бауман позволил себе совершенно невозможную выходку: назвал большевиков стадом, покорно плетущимся вслед за ослепшим бараном. Кузнецов вспыхнул от такой обиды и простучал: "благодарите стену: она спасает вас от пощечины". Бауман ответил, что с кретинами он не перестукивается. И разговоры через стену прекратились ровно на две недели. В первые дни после ссоры оба были нервно настроеньи, и у обоих были стычки с начальством.

У Баумана дело чуть было не дошло до голодовки.

Ровно через две недели Бауман четыре раза коснулся стены и Кузнецов ответил.

-- Хотите пива? -- простучал Бауман.

Кузнецов побледнел. Он решил, что Бауман сошел с ума.

-- Хотите пива? -- повторил Бауман.

-- Давайте, -- ответил Кузнецов, вспомнив, что сумасшедшим следует поддакивать.

-- Мне только что приснилась целая бочка пива, -- простучал Бауман и, чтобы шутка стала совершенно ясной, простучал:

-- Ха-ха-ха.

Добрые отношения восстановились, и спор возгорелся с новой силой. А когда не в мочь становилось спорить, они шутили.

-- Хотите индейки с трюфелями? -- выстукивал Кузнецов.

-- Хочу, -- отвечал Бауман. -- А вы хотите шампанского?

Так жили они втроем: большевик, меньшевик и стена.

1911