Давно, не давно, а деды наши запомнят,-- захотел Господь Бог покарать людей за нечестие. И стал Он думать, как и чем их покарать, и держал о том совет со ангелы и архангелы.

Говорит Господу Богу архангел Михаил:

-- Тряхни-ка их, Господи, трусом. Отвечал Господь Бог:

-- Это дело пробованное. Кое время мы Содом-Гомору растрясли, а человеки от того умнее не стали: Содом-то Гомора теперь, почитай что, по всем городам пошла.

Говорит Гавриил-архангел:

-- А ежели глад?

Отвечал Господь Бог:

-- Младенцев бессловесных жалостно,-- за что младенцы погибать будут? Опять же и скотина кормов решиться должна, а ведь неповинная она, скотинка-то.

-- Потопом их потопи! -- Рафаил советует.

-- Никак невозможно,-- Господь Бог в ответ,-- потому что, первым делом, сам я клялся людям, что потопа больше не будет, а радугу в уверение давал. А второе дело -- грешник теперь, шельма, хитрый пошел: на пароход сядет, через потоп уплывет.

Смутились тут архангелы, приуныли, стали думать-гадать, головы ломать, каким злом-бедою можно грешный народ образумить и в совесть привести. Но как с испокон веку только на добро Господу Богу служивши, о всяком зле земном позабыли, то и ничего придумать не могли.

В эту самую минуту выходит вперед Иван-ангел, из простых, нашего русского звания, которого Господь Бог поставил мужицкие души ведать. Преклоняется с учтивостью и докладывает:

-- Господи! Там вас Шайтан-чумичка спрашивает. В рай не дерзает, потому от него дух нехорош,-- так в сенях дожидается.

Обрадовался Господь Бог:

-- Позвать сюда Шайтана-чумичку. Этот плут мне весьма известный. Очень он сейчас ко времени. Кто-кто, а уж эта бестия придумает.

Вошел Шайтан-чумичка: рожа черная, опойковая,-- из-под полушубка хвост торчит, голос сипкий.

-- Коли прикажете,-- сказывает,-- я всю вашу беду -- руками разведу.

-- Разведи, братец,-- оставлен не будешь.

-- Дозвольте,-- говорит,-- чтобы нашествие иноплеменников.

Господь Бог ручкою на него махнул:

-- Только-то от тебя и будет? А еще умный!

-- Позвольте,-- Шайтан ему насупротив,-- в чем же, однако, мое отсутствие ума?

-- А в том, что советуешь наказывать людей войною, когда они только того и ищут, как бы подраться между собою, народ на народ, и за это-то самое я их теперь и казнить хочу.

-- Это,-- отвечает Шайтан-чумичка,-- потому они войн ищут, что еще настоящего воителя не видали, а как пошлете вы им настоящего воителя -- они хвосты весьма поприжмут,-- взмолятся к вам: помилуй и спаси от мужа кровей и Ареда.

Удивился Господь Бог.

-- Как,-- спрашивает,-- братец, не видали воителей? И Ирод-царь воевал, Александр-царь дивии народы покорял, Иван-царь Казань разорил, и Мамай-царь нестовый с ордою приходил, и Петра-царь, и Анико-воин... какого же им еще воителя-богатыря нужно?

Шайтан-чумичка говорит:

-- Нужен Наполеондер.

-- Наполеондер? Откуда взял? Какой такой?

-- А такой,-- говорит Шайтан,-- мужиченко -- не то чтобы больно мудрящий, только оченно нравом лютой.

Господь Бог -- к архангелу Гавриилу:

-- Почитай в книге живота: где у нас записан Наполеондер?

Читал-читал архангел, ничего не вычитал.

-- Никакого Наполеондера в книге живота нету. Все врет Шайтан-чумичка. Нигде у нас не записан.

А Шайтан-чумичка -- вразрез:

-- Ничего нет удивительного, что Наполеондер у вас в книге живота не записан. Потому в книгу живота тех пишут, которые от отца-матери родились и пупок имеют, а у Наполеондора ни отца, ни матери не было, и пупка у него нет. Так что это довольно даже удивительно, и можно показывать его за деньги.

Очень изумилея Господь Бог:

-- Как же он, твой Наполеондер, в таком разе на свет произошел?

Шайтан отвечает:

-- А так и произошел, что свил я его себе на забаву куклою из песку морского. А ты, Господи, в те поры личико свое святое умывал, да не остерегся, водицею брызнул,-- прямо с небеси Наполеондеру в мурло попал: он оттого и стал человеком и ожил {Таков миф о сотворении человека у чувашей, черемисов, мордвы и всех обруселых поволжских и заволжских инородцев. (Прим. автора.)}. И обитает он теперича не близко, не далеко -- на Буян-острову, посередь окиян-моря. Земли на том острову верста без сажени, и живет по ней Наполеондер, морских гусей сторожит. За гусями ходит, а сам не ест, не пьет, не спит, не курит -- одно в мыслях держит -- как бы ему весь свет покорить.

Подумал Господь Бог, приказал:

-- Веди его ко мне.

Доставил Шайтан Наполеондера в рай. Посмотрел на него Господь Бог: видит -- человек военный, со светлою пуговицей.

-- Слышал я,-- спрашивает,-- что ты, Наполеондер, весь свет завоевать хочешь?

Наполеондер отвечает:

-- Точно так. Оченно как хочу.

-- А думал ли ты, Наполеондер, о том, что когда воевать будешь, то много народа побьешь, реки крови прольешь?

-- Это,-- говорит Наполеондер,-- мне, Господи, все единственно. Потому -- мне главное дело, чтобы весь свет покорить.

-- И не жаль тебе, Наполеондер, будет убитых, раненых, сожженных, разоренных, голодающих?

-- Никак нет,-- говорит Наполеондер,-- чего жаль? Я это не люблю, чтобы жалеть. Как себя помню, никого не жалел и вперед не стану.

Обернулся тогда Господь ко ангелам и сказал:

-- Господа ангелы! Парень этот к делу весьма подходящий.

А -- к Наполеондеру:

-- Прав был Шайтан-чумичка: достоин ты быть казнью гнева моего. Потому что воитель безжалостный хуже труса, глада, мора и потопа. Ступай на землю, Наполеондер,-- отдаю тебе весь свет, тобою весь свет наказую.

Наполеондер говорит:

-- Мне бы только войско да счастье, а уж я рад стараться.

А Господь и положил на него заклятие:

-- Будет тебе и войско, будет и счастье,-- непобедим ты будешь в боях. Но -- памятуй: покуда ты безжалостен и лют сердцем,-- до тех пор тебе и победы. А как только возжалеешь ты крови человеческой, своих ли, чужих ли, тут тебе и предел положен. Сейчас тебя враги твои одолеют, полонят, в кандалы забьют и пошлют тебя, Наполеондера, назад на Буян-остров гусей пасти. Понял?

-- Так точно,-- говорит Наполеондер.-- Понял. Слушаю. Не буду жалеть.

Стали спрашивать Бога ангелы и архангелы:

-- Господи, для чего ты Наполеондеру такое страшное заклятье положил? Ведь этак-то, не жалеючи, он всех людей на земле переколотит, не оставит и на семена.

-- Молчите! -- отвечал Господь,-- не долго навоюет. Храбер больно: ни людей не бойся, ни себя самого. Думает от жалости уберечься, а не знает того, что жалость в сердце человеческом всего сильнее, и нет человека, который бы ее в себе хоть крошечку не имел.

Архангелы говорят:

-- Да ведь он песочный.

А Господь им наперекорку:

-- А что он от живой воды моей дух получил, это вы ни во что почитаете?

Набрал Наполеондер несметное войско, дванадесять язык, и пошел воевать. Немца повоевал, турку повоевал, шведа, поляка -- так и косит: где ни пройдет -- гладко. И уговор помнит крепко: жалости -- ни к кому. Головы рубит, села жжет, баб насилует, младенцев копытами коней топчет. Разорил-погубил все басурманские царства -- все не сыт: пошел на крещеный край, на святую Русь.

На Руси тогда был царь Александр Благословенный, что теперь в Петербурге-городе на Александровской колонне стоит и крестом благословляет,-- оттого Благословенный и имя ему. Как напер на него Наполеондер с дванадесять язык, увидал Благословенный, что всей Расее конец приходит, и стал спрашивать своих генералов-фельдмаршалов:

-- Господа генералы-фельдмаршалы! Что я с Наполеондером могу возражать? Потому что он несносно напирает.

Генералы-фельдмаршалы отвечают:

-- Ничего мы, ваше величество, с Наполеондером возражать не можем, потому что ему от Бога дано слово.

-- Какое слово?

-- А такое: Бонапартий.

-- Почему же оное слово, господа генералы-фельдмаршалы, столь ужасно, и что оно обозначает?

-- Ужасно оно тем, что как, скажем, видит он в сражении, что неприятель очень храбрый, и его сила не берет, и все евонное воинство костьми ложится -- сейчас он этим самым словом -- Бонапартием -- себя и проклянет. А едва проклянет, тотчас все солдатики, которые когда ему служили и живот свой на полях брани за него оставили, приходят с того света. И ведет он их на неприятеля снова, как живых, и никто не в силах устоять пред ними: потому что -- рать волшебная, нездешняя. Означает же слово Бонапартий -- шестьсот шестьдесят шесть, число звериное.

Опечалился Александр Благословенный. Однако, подумавши, сказал:

-- Господа генералы-фельдмаршалы! Мы, русские, народ чрезвычайно какой храбрый! Со всеми мы народами воевали -- ни супротив кого себя в грязь лицом не ударили. Коли привел теперь Бог с упокойниками воевать -- Его святая воля: постоим и супротив упокойников.

И повел он войско-армию на Куликово поле и стал ждать здесь Наполеондера. А Наполеондер-злодей шлет ему посла с бумагою:

-- Покорись, Александр Благословенный, я тебя за то, не в пример прочим, пожалую!

Но Александр Благословенный, как был государь гордый и амбицию свою соблюдал, с послом Наполеондеровым говорить не стал, а взял тое самую бумагу, что посол привез, нарисовал на ней кукиш да Наполеондеру в отместку и отослал.

-- Этого не хочешь ли?

И дрались они, рубились на Куликовом поле, и, долго ли, коротко ли, начали наши Наполеондора одолевать. Поприрубили, попристреляли всех его генералов-фельдмаршалов, на самого наседают:

-- Конец тебе, изверг Наполеондер! Сдавайся! -- кричат.

А он, Наполеондер, на коне, как сыч, сидит, буркалами ворочает да ухмыляется:

-- Погоди, говорит, не торопись. Скоро сказка сказывается, дело творится мешкотно.

И крикнул свое вещее слово:

-- Бонапартий! Шестьсот шестьдесят шесть, число звериное!

Потряслась земля, загудело славное Куликово поле. Глянули наши, да -- все и руки врозь: со всех-то краев поля -- грозные полки идут, штыки на солнце горят,-- знамена рваные над шапками страшными, мохнатыми треплются,-- идут, трах-тах, трах-тах, шаг отбивают,-- молча идут, а рожи у всех, как пупавка, желтые, а глаз-то подо лбом и в помине нет...

Ужаснулся Александр, Благословенный царь. Ужаснулись его генералы-фельдмаршалы. Ужаснулась вся российская сила-армия. И дрогнули они, не выдержали покойницкой силы, пустились бежать куда глаза глядят. А вор Наполеондер, на коню сидя, за бока держится, хохочет-заливается:

-- Что,-- кричит,-- не по зубам вам мои старички пришлись? То-то! Это не с мальчишками в бабки играть. Ну-ка, господа честные упокойнички! Я никогда никого не жалел, так и вы врагов моих не жалейте; задайте им по-свойскому.

Покойники говорят:

-- Покуда так, мы твои слуги довечные.

Бежали наши с Куликова поля на Полтав-поле, с Полтав-поля на славный тихий Дон, с тихого Дона на Бородино-поле, под самоё Москву-матушку. И -- как до какого поля добегут -- сейчас к Наполеондеру лицом обернутся и идут на него врукопашь. Так что сам Наполеондер, на что злодей, очень ими восхищался.

-- Помилуй Бог, какой храбрый русский солдат! В чужих краях я таких не видывал.

Но при всей большой нашей храбрости никак мы с Наполеондором возражать не могли,-- потому на слово его слова не знали. Во всех сражениях бьем его, гоним, вот-вот на аркан зацепим, в полон возьмем,-- ан тут-то он, плут-идол беспутный, и спохватится. Крикнет-гикнет Бонапартия: упокойнички и лезут из могилок во всей амуниции, зубом скрипят, начальство взором едят -- где прошли, трава не растет, камень лопается. И так наши напугались этой силы нечистой, что уже и воевать с нею не могли. Как только заслышат проклятого Бонапартия, как завидят мохнатые шапки да желтые рожи, все ружья побросают, бегут в леса прятаться.

-- Как хошь,-- говорят,-- Александр Благословенный, а под упокойника мы не согласны.

Александр же Благословенный плакался:

-- Братцы, повременим бежать! Понатужимся еще чуточку. Не все же ему, собаке, над нами кружиться. Положен же ему последний предел от Господа. Ноне его, завтра его, а там, даст Бог, и наша авоська вывезет.

И поехал он ко старцам-схимникам, в пещеры киевские, на острова валаамские -- митрополитам-архимандритам в ножки кланялся:

-- Молитесь, святые отцы, чтобы перестал на нас гнев Господень, потому что нету нашей силы-мочи отстоять вас от Наполеондера.

И молились старцы-схимники, митрополиты-архимандриты со слезами и коленопреклонением, так что на лобиках синяки набили, а на коленках мозоли выросла. И молился со слезами весь народ русский, от царя до последнего нищего. И заступницу Скорбящих, Божью Мать Смоленскую, в слезах, подняли и понесли на славное Бородино-поле -- и вопили:

-- Пресвятая Богородица! Ты еси упование и живот! Заступи и скоро помилуй!

И у самой свет Пресвятой Богородицы из-под серебряной ризы, из-под жемчужного подниза, по темному лику -- слезы закапали. Весь народ Божий, вся сила-армия видела, как святая икона плакала,-- и ужасно это было всем, и умильно. Внял Господь Бог русскому воплю и молитве пресвятой Богородицы, Смоленской Божьей Матери, и вскричал ко ангелам и архангелам:

-- Миновал час гнева моего. Довольно претерпели человеки за грехи свои и все в сквернах своих предо Мною покаялись. Довольно Наполеондеру народ губить,-- пора узнать и милосердие. Кто из вас, слуги мои, на землю сойдет, кто примет труд велик -- умягчить сердце воительское?

Вызвался Иван-ангел:

-- Я пойду.

А Наполеондер на ту пору большую победу одержал. Едет он по бранному полю на борзом коне, копытами конскими мертвецов давит,-- и никого ему не жаль, одну думу в голове держит: "С Расеей порешу, на китайского царя и бел арапа пойду,-- тогда уж как есть до остатка весь свет покорю!"

Только слышит он, вдруг зовет его некто:

-- Наполеондер, а Наполеондер!

Оглянулся Наполеондер: ан поблизости, на пригорке, под кусточком, русский солдатик лежит -- раненый -- и рукою ему машет. Удивился Наполеондер: что русскому солдатику от него надобно. Поворотил коня, подъехал.

-- Чего тебе?

-- Ничего мне,-- солдатик отвечает,-- от тебя не надобно, только одно слово спросить. Скажи мне, пожалуйста, за что ты меня убил?

Еще большие удивился Наполеондер: сколько лет он воевал, сколько людей убил-ранил, а никто его никогда ни о чем таком не спрашивал. А и солдатик-то не мудрый: молоденький, белобрысенький, -- видать, что новобранчик, из деревни, от сошки взят.

-- Как за что, братец? -- говорит Наполеондер.-- Не мог я тебя не убить. Присяга твоя такая, чтобы убиту быть,

-- Я, Наполеондер, присягу знаю и убиты быть не супротивничаю. Но ты-то за что меня убил?

-- Как же мне тебя не убить, коли ты мне неприятель -- сиречь враг: воевать со мною на Бородино-поле вышел.

-- Окрестись, Наполеондер, какой я могу быть тебе враг? Никаких промеж нас с тобой спора-ссоры никогда не было. Покуда ты в нашу землю не пришел да в солдаты меня не забрили,-- я о тебе отродясь не слыхивал. А ты меня, кто я есмь человек, и по сейчас не знаешь. И все-таки ты меня убил. И сколько других таких же убил.

-- Убил,-- говорит Наполеондер,-- потому что мне надо весь свет покорить.

-- А мне-то что до этого, что надо тебе свет покорить? Покоряй, коли охота есть,-- я в том тебе не препятствую. Но меня-то за что ты убил? Нешто от того, что ты меня убил, свету тебе прибавилось? Нешто он мой, свет-то? А ты меня убил! Нерассудительный ты, Наполеондер, братец. И неужели думаешь ты чрез то, что народ бьешь и увечишь, в самом деле свет покорить.

-- Очень даже думаю.

Улыбнулся солдатик.

-- Совсем ты глупый, Наполеондер. Жаль мне тебя. Разве весь свет покорить можно?

-- Все царства завоюю, все народы в цепи закую, один на всей земле царем буду.

Покачал головою солдатик.

-- А Бога завоюешь?

Смутился Наполеондер:

-- Нет, Божья воля над всеми нами, все мы в Божьей деснице живем.

-- Так что же и пользы тебе весь свет завоевать? Все он, значит, не твой будет, а Божий. И покуда Бог тебя терпит, потуда только ты и цел.

-- Это я и без тебя знаю.

-- А коли знаешь, зачем же ты с Богом не считаешься? Разве дозволил Он человеку неповинную кровь лить? За что ты меня убил?

Нахмурился Наполеондер.

-- Ты, брат, мне этих слов не говори. Я таких ханжей слыхивал. Напрасно. Не проведешь. Я жалеть не умею.

-- Ой ли? -- спрашивает солдат.-- Смотри: много ты форсу на себя напускаешь. Без жалости человеку, врешь, прожить нельзя! Что жалость, что душа -- все едино. Душа-то есть у тебя аль нету?

-- Известно, есть. Нельзя без души.

-- Ну вот видишь: душу имеешь, в Бога веришь,-- как же тебе жалости не узнать? Узнаешь. И я так даже думаю, что вот и сейчас ты стоишь надо мною -- только вида показать не хочешь, а про себя, в душе, смерть как меня жалеешь: за что ты меня убил?

Рассвирепел Наполеондер:

-- А, такой-сякой, типун тебе на язык! Вот я тебе покажу, как тебя жалею.

Вынул пистолет и прострелил раненому голову. Обернулся к своим упокойникам, говорит:

-- Видели?

-- Видели. Покуда так, мы твои слуги довечные.

Поехал Наполеондер дальше по бранному полю... Ночь прошла -- сидит Наполеондер в шатре золоченом, один-одинешенек, и больно ему не по себе. И что ему сердце грызет -- сам понять не может. Который год воюет, а -- впервой это дело: никогда такой жути на душе не было. А назавтра утром -- бой ему начинать, последний, самый страшный бой с Александром, Благословленным царем, на Бородине-поле.

"Эх,-- думает Наполеондер,-- покажу я себя завтра, каков я есть молодец. Православную силу-армию кое копьем приколю, кое конем стопчу, Александра-царя в полон возьму, весь русский люд убью-расшибу".

Но на ухо ему -- кто-то опять будто:

-- А за что?

Потряс головою Наполеондер:

-- Знаю, чья штука. Опять солдат давешний. Ладно! Не поддамся ему. За что? За что? Эка -- пристал. Почем я знаю, за что? Кабы знал, за что,-- так, может быть, и не воевал бы.

В постелю лег. Едва заведет глаза под лоб -- стоит перед Наполеондером вчерашний солдат. Молоденький, кволенький, волосы русые, а усы еще не выросли -- только белым пухом губа обозначилась. Лоб бледный, губы синие, глаза голубые меркнут... а на виске дырка черная, куда евонная -- Наполеондора -- пуля прошла...

-- За что ты меня убил?

Ворочался-ворочался в постели Наполеондер. Видит: плохо дело,-- нет, не избыть ему солдата. И сам на себя дивуется:

-- Что за оказия? Сколько миллионов всякого войска перебил,-- всегда в мыслях свободен был,-- тут вдруг один какой-то паршивый солдат, а какую мне завязку в голове делает.

Встал -- и нестерпимо ему в золоченом шатре. Вышел на вольный воздух, сел на коня и поехал к тому пригорку, где он досадного солдата из собственных рук пристрелил.

"Слыхал я,-- думает Наполеондер,-- что -- коли мертвец мерещится -- надо ему засыпать глаза землею: тогда отстанет".

Едет. Месяц светит. Тела мертвые грудами лежат. Синий свет по ним бродит. Едет Наполеондер, тлен смотрит, тден нюхает.

-- Все это -- я побил!

И дивно! кажется ему, будто все они, побитые, на одно лицо -- русые да безусые, молодые, голубоглазые -- и смотрят все на него жалостно и ласково, как тот солдат смотрел, и шевелят бескровными губами и лепечут укор беззлобный:

-- За что?

Стеснилось у Наполеондера воительское сердце. Не имел он духа доехать до пригорка, где тот солдат лежал, повернул коня, поехал к шатру... И -- что ни покойник на пути -- снова слышит он:

-- За что?

И уже не стало у него азарта-прыти, как прежде, пускать коня -- скакать по мертвым ратникам, но объезжал он каждого упокойника, на поле брани живот свой честно положившего, с доброю учтивостью, а на иного взглянет да еще и перекрестится:

-- Эх, мол, этому жить бы да жить... Молодец-то какой бравый! А я его убил. За что?

И сам не заметил воитель Наполеондер, как растопилось и умилилось его сердце и возжалел он убитых врагов,-- а вместе с тем заклятье его отошло от него, и стал он такой же, как все люди.

А назавтра бой.

Выехал Наполеондер на Бородино-поле к ратям своим, туча тучею -- все семьдесят сестер-лихорадок его треплют. Посмотрели на него генералы-фельдмаршалы -- ужаснулись:

-- Ты бы, Наполеондер, водки, что ли, выпил. На тебе лица нет.

Как двинулись русские на Бородине-поле супротив наполеондеровской орды, она -- сразу и врассыпную пошла. Стали генералы-фельдмаршалы Наполеондеру советовать:

-- Плохо дело, Наполеондер: больно сердито бьются сегодня русские. Говори свое слово. Зови упокойников.

Начал Наполеондер кричать Бонапартия, шестьсот шестьдесят шесть, число звериное. Однако, сколько ни кричал, только галок вспугал, а упокойники на зов не пришли -- не откликнулись. И остался Наполеондер посередь Бородина-поля как перст один, потому что все генералы-фельдмаршалы бежали от него, как от чумового. И сидел он на коне один, и орал один, а покуда орал -- откуда ни возьмись, встал пред ним вчерашний убитый солдат...

-- Не надсажай себя, Наполеондер: никто не придет. Потому что возжалел ты вчера меня и побитых братьев моих,-- и, за жалость твою, не послушают тебя упокойники: вся твоя сила над ними отошла от тебя.

Заплакал тогда Наполеондер:

-- Погубил ты меня, солдатище несчастный!

Но солдатик -- а был это не солдатик, но Иван-ангел -- отвечал:

-- Не погубил я тебя, но спас. Потому что, если бы продолжал ты свой путь беспощадный, безжалостный -- не было бы тебе прощения ни в сей жизни, ни в будущей. Теперь же Господь дает тебе срок покаяния: на сем свете тебя казнит, но на том -- коли грехи замолишь -- помилует.

И стал невидим.

А на Наполеондера наскочили наши донские казачки, сняли его с коня, отвели к Александру Благословенному. Кто говорит: Наполеондера убить-расстрелять; кто говорит: Наполеондера в Сибирь сослать. Но Александру Благословенному укротил Господь сердце милостью. Не позволил он Наполеондера убить-расстрелять, не позволил в Сибирь сослать, а велел посадить его в железную клетку и возить-показывать по ярмаркам. И возили Наполеондера по ярмаркам тридцать лет и три года, покуда не состарился. А как состарился, отослали его на Буян-остров -- гусей пасти.

Примечания

Содом и Гоморра -- города в древней Палестине, разрушенные за грехи их жителей огненным дождем и землетрясением (Бытие, 19, 24--25).

Аред (Иаред) -- библейский патриарх.

Ирод-царь -- в Евангелии -- царь Иудеи, отдавший приказ об "избиении младенцев"; синоним тирана, изверга.

Александр-царь -- имеется в виду Александр Македонский.

Иван-царь -- Иван IV Грозный, взявший Казань, столицу Казанского ханства, которое было присоединено к Русскому государству (1552).

Петр-царь -- Петр I.

Анико-воин (Аника-воин) -- персонаж русского фольклора, богатырь, отличавшийся огромной силой; в ряде духовных стихов представлен нечестивцем, разоряющим города и церкви.

Александр Благословенный -- император Александр I (1777--1825).

Александровская колонна -- памятник Александру I, сооруженный на Дворцовой площади в Петербурге французским архитектором О. Монферраном в 1834 г. Колонна увенчана фигурой ангела с крестом.

Означает же слово Вонапартий -- шестьсот шестьдесят шесть, число звериное,-- Распространенное поверье о том, что в Наполеоне воплотился апокалиптический Зверь; это подтверждалось подсчетами (число "666").

Куликово поле -- Куликовская битва произошла в 1380 г., когда русский князь Дмитрий Иванович одержал победу над войсками монголо-татарского хана.

Киево-Печерская лавра и остров Валаам -- святые обители русской церкви.

Икона Смоленской Божьей Матери -- Смоленская Божья Матерь считалась покровительницей русского войска в Бородинской битве.

1901

Источник: http://az.lib.ru/