Я шёл по опушке Хаджибейского парка. Как вдруг из куста вылетел молодой человек.

Я даже вздрогнул:

-- Бешеный!

Без шляпы. Костюм в клочьях. Зрачки глаз расширены от ужаса. Мокрые волосы прилипли ко лбу.

И прямо мне в ноги:

-- Ради Бога!.. За мной гонятся!.. Я кинусь в эти кусты, -- не выдавайте меня!.. Они!!!

И молодой человек ринулся в кусты.

Что такое? Что случилось? Что человек наделал?

Убил кого-нибудь? Зарезал?

Может быть, просто украл, -- нынче у молодых людей это в моде.

По парку шёл треск.

Вправо от меня слышался лёгкий треск, словно летела какая-нибудь легконогая серна.

Полевее слышался треск посолиднее, словно прыгала тигрица.

И, наконец, прямо кусты трещали так, словно валил медведь.

Треск слышался всё ближе и ближе. Послышалось тяжёлое, прерывистое дыхание, какое-то сопение...

Может быть, и на самом деле медведь?..

Я оглянулся на всякий случай, -- близко ли дерево?

-- У-лю-лю! -- раздался отчаянный вопль; кусты раздвинулись, -- и я остолбенел.

Из кустов показался Иван Иванович, милейший Иван Иванович, добрейший Иван Иванович, почтенный отец семейства, -- но в каком виде!

Лицо налилось кровью, в глазах ярость, волосы дыбом, и прямо ко мне.

-- Подлеца видел?

-- Какого подлеца?

-- Подлец тут пробежал. Не видал?

-- Да почему же, Иван Иванович, отличить человека, подлец он или нет? Нынче это трудно...

-- Не видал, значит? Ну, да всё равно. Он от меня не уйдёт, не уйдёт, негодяй!

Иван Иванович погрозил кулаком:

-- Благословлю!.. Благословлю анафему!..

И он так кричал "благословлю", словно хотел оторвать голову:

-- Благословлю!.. Не убежишь! Нет, ты только вообрази, какова шельма: из-под благословения вырвался... Ну, да, брат, ладно! От меня не уйдёшь! У меня это всё правильно устроено: облава! Я, брат, охотник. На медведей ходил! У меня сторожа подкуплены. Куда ни побеги, -- на сторожа наткнёшься. Весь парк оцеплен. А по кустам жена и дети пущены. Сынишка Петька на велосипеде рыщет. Дочь бегает, жена. Как только увидят, сейчас на меня гнать начнут и "у-лю-лю!" кричать. Хорошо бы гончими его, ракалию, потравить. Ну, да за неимением гончих своим семейством обойдёмся. Жене прямо сказано: увидишь, мёртвой хваткой за шею бери и вали. А отбиваться начнёт, -- за ноги кусай, чтоб бегать не мог. А я тем временем подойду и благословлю.

-- Да что с тобой, Иван Иванович? От жары это у тебя, что ли? С чего это ты таким неподходящим делом вздумал заняться! Анафем благословлять?!

-- А что ж с ними делать, как не благословлять? Благословлю, -- и кончено. Нет, ты себе представить не можешь, до чего подлый нынче молодой человек пошёл! Ты ему всякое удовольствие, угощаешь, окрошку для него делаешь, а он в благодарность хоть бы на твоей дочери женился. Хоть бы из вежливости! Окрошку ест, и даже по две тарелки, а как до свадьбы дошло, -- "не расположен", говорит. К одной окрошке расположение и чувствует. Ты только представь себе. Приезжает на лиман молодой человек. Ну, я, натурально, сейчас через кухарку узнал. У меня ведь все чужие кухарки на жалованье. Как где показался молодой человек, сейчас обязана бежать и извещать. А уж я прихожу и знакомлюсь.

-- Как, к незнакомому приходишь?

-- А мне плевать, что он незнакомый. Познакомлюсь! Прихожу -- вижу, молодой человек. "Ногой, -- говорит, -- страдаю". Мы в нём участие приняли, дочь даже за него замуж выдать хотели. А он, на-ко! Через перила!

-- Как так? Через перила?!

-- Очень просто. Сидим это мы перед обедом на террасе. Жена окрошку приготовляет. Она какую-то особенную делает, горчицы в неё много кладёт, -- словом, от этой окрошки человек в некотором роде чувств лишается: сам не понимает, что говорит, что делает. Я поодаль сижу, чтоб молодым людям не мешать. А Олечка с ним, с анафемой, около перил об окрошке говорит. "Вы, -- спрашивает, -- Семён Иванович, окрошку любите?" -- "Люблю, -- говорит, -- особенно с раковыми шейками! Раковые шейки -- это восторг, что такое! Что может быть лучше шейки?" Кажется, объяснение прямое? Чего ж ещё ждать? Я к ним: "Я, говорю, вас, Семён Иванович, понял! Берите Олечку, целуйте её шейку, сколько вам угодно"... И только что хотел благословить, а он, подлец, ногу через перила -- и в кусты. Мы и погнали!

В эту минуту где-то вдали послышался отчаянный вопль:

-- Иван Иванович! Сюда! Держу!.,

-- Жена вцепилась!

И Иван Иванович шарахнулся в кусты.

-- Держи!.. За ноги кусай!.. Я сейчас!.. За ноги... За ноги...

Голос Ивана Ивановича слышался всё ближе и ближе к тому месту, откуда раздавались вопли.

-- Скорее! -- вопил женский голос. -- Рвётся!

-- За ноги кусай, за ноги!.. Олечка, Петька! У-лю-лю! К матери на помощь! -- раздавался голос Ивана Ивановича. Вот он, вот я!..

Но в эту минуту раздался страшный, отчаянный крик -- и всё смолкло.

Я стоял ни жив ни мёртв. Что за драма разыгралась в чаще? Убили?

Снова затрещали кусты -- и на дорогу вывалился Иван Иванович.

Именно, вывалился, а не вышел. Истомлённый, измученный:

-- Вырвался!.. И ведь как, подлец, ухитрился. Жена ему в икры зубами вцепилась. Сын его два раза велосипедом переехал. Дочь за волосы держала. Думал: "благословлю". Нет! Увидал меня, анафема, словно калёным железом кто его прижёг. Ведь раздавленный, а как кинулся! У дочери в руках даже волос клок остался. А всё Петька, каналья, виноват! Не умеет с женихами обращаться. Разве по жениху на велосипеде нужно уедить? Сел бы ему на голову, -- и всё тут. Вот как с женихом нужно!

Иван Иванович присел на скамейку.

-- Не поверишь, брат, как трудно нынче жениха отыскать!

-- Да, может, насчёт женихов вы очень разборчивы?

-- Мы?! Да нынче, брат, лакеев с большей разборчивостью берут, чем женихов. Это прежде было: чтоб жених не курил, в карты не играл. А нынче просто; одно от него, от идола, только и требуется: женись! И того не хочет!

-- Что ж это они?

-- А вот поди, спроси у них, у идолов. Вот какие они нынче молодые люди пошли! Никак не благословишь... Да я тебе вот что ещё скажу...

Но Ивану Ивановичу не удалось договорить.

К нам летела горничная:

-- Барин! Барин! Домой скорее бегите! К вам кухарка с соседской дачи пришла!

Иван Иванович вскочил как встрёпанный.

-- Прощай, брат, некогда... Новый появился... Благословлять побегу! Может быть, и удастся...

Мы встретились с Иваном Ивановичем недели через две на бульваре.

Он шёл, понурив голову, изнемогая от жары.

-- Иван Иванович! Что это тебя в такую жару в город принесло?

-- По делам был. В управе, потом в справочную контору...

-- Ужели жениха чрез контору искал?

-- Его самого. У меня, брат, хитрая механика теперь подстроена. С членом управы с одним познакомился. Обещался для меня в управе место столоначальника попридержать. Ты знаешь, это выгодно. Так вот по справочным конторам и хожу: нет ли какого-нибудь молодого человека без определённых занятий? Я ему место в управе, а он в благодарность чтобы на дочери женился. И ему хорошо, и мне выгодно: управский столоначальник -- это, брат, по нынешним временам жених -- слава Тебе, Господи! Конечно, это не скотобойщик, но всё-таки...

-- Ну, и что ж?

-- И на это не идут. Место, -- говорит, -- возьму с удовольствием, а к женитьбе расположенья. не чувствую! По газетным объявлениям ходил. Какой-то молодой человек 100 рублей предлагает, чтоб место ему доставить. "Вот вам, говорю, и без ста рублей и жена и место. И сто целковых целы останутся и жену ещё получите!" Да он, дурак, оказывается, уж женат. Детей семеро. Конечно, жену можно бы и отравить, у меня порошок такой есть, а детей по приютам...

-- Иван Иванович!!!

-- Да что ты мне "Иван Иванович!" "Иван Иванович!" Я сорок пять лет Иван Иванович! Была бы у тебя дочь на возрасте, -- посмотрел бы я, что бы ты запел,

Зашли тут же на бульваре позавтракать.

Иван Иванович рыбу съел, но над котлетой задумался.

-- Ты что ж, Иван Иванович, не ешь?

-- Постой, -- мне в голову одна мысль пришла.

-- Что ещё?

-- А знаешь ли, мне этот лакедрон очень нравится!

-- Кто такой?

-- Лакей, что нам подаёт! Приличный такой, почтительный! В Одессе немного и молодых людей таких найдёшь. Очень-очень приличен!

-- Иван Иванович, да неужели же ты...

-- Что ж тут такого необыкновенного? Что лакей? Так что ж, небольшое приданое дам, -- сами ресторан откроем, жена по кулинарной части, окрошку будет делать, я по винной кое-что смыслю. Право, сейчас ему предложение сделаю!

Но подошёл кто-то из знакомых, и Ивану Ивановичу помешали.

-- В другой раз, -- решил он, -- а теперь к себе на лиман поеду. Да что ты к нам никогда не заедешь? Заехал бы, окрошки поел. Ты хоть и женатый человек, а всё-таки заезжай, поешь!

Я собрался к Ивану Ивановичу как-то на неделе.

Подъезжаю, -- слышу вопли.

"Батюшки, думаю, должно быть, Иван Иванович кого-нибудь благословляет".

Хотел было повернуть назад, как вдруг с дачи вылетает в растерзанном виде жена Ивана Ивановича.

-- Спасите! -- кричит. -- Изверг меня уродовать хочет!

-- Как так уродовать?

-- А вот спросите у него, он на даче с хирургическими инструментами возится.

Вхожу.

-- Иван Иванович, что ты тут за зверства. делаешь?

-- Никаких, -- говорит, -- зверств; просто хотел. жене на носу оспу привить.

-- Это ещё зачем? У неё не привита разве?

-- Привита, и даже два раза, -- этой зимой ещё прививала. А я хотел на носу -- для спокойствия.

-- Иван Иванович, опомнись, выкупайся, воды выпей, что ли...

-- Да что ты меня за сумасшедшего принимаешь, что ли? Я, брат, знаю, что делаю! Это я для женихов.

-- Для каких женихов?

-- Для Олечкиных. Отыщешь для Олечки жениха, а он за мамашей ухаживает. Ведь нынче молодёжь какая! А будет нос в оспе, -- небось, не станет ухаживать. Вот я и хотел...

-- Иван Иванович!

-- Да что ты ко мне пристал: "Иван Иванович!" Ты вот меня поздравь лучше! Подлеца поймал.

-- Какого подлеца?

-- А вот, за которым тогда по парку гонялся. Не миновал моих рук. -- Благословлю!

-- Как же это тебе удалось?

-- А очень просто. Объявил всем сторожам, будто он у меня пятьсот рублей украл, и сто рублей награды обещал тому, кто приведёт.

-- Иван Иванович, да ведь это клевета!

-- Уж это там что бы то ни было! А только поймали и привели.

-- Да ведь за это под суд можно!

-- Вот, вот! И он меня из погреба судом пугает.

-- Как из погреба?

-- В погреб я его посадил. Запер и ключ у себя держу. Кормлю селёдкой, а пить не даю. Пока идти под благословение не согласится.

-- Да ведь это истязание!

-- Я и сам знаю, что истязание! А он согласись жениться, -- вот и истязание кончится. Надо же их, наконец, заставлять жениться.

-- Ох, Иван Иванович, попадёшь ты на каторгу!

-- Не попаду, -- согласится, Я на своём поставлю: благословлю. Долго не продержится. Он и теперь уж -- в чём душа держится! Хочешь, пойдём, посмотрим!

Смотреть я не пошёл, но расчёты Ивана Ивановича сбылись.

Через два дня я получил пригласительный билет:

"Иван Иванович и Матрёна Карповна Фунтиковы имеют честь покорнейше просить вас пожаловать на благословение их дочери Ольги с коллежским регистратором Семёном Ивановичем Скриповым, имеющее быть в субботу, 20 июля, во дворе дачи Фунтиковых".

Я отправился.

Зрелище, которое мне представилось, было поистине изумительно.

Посреди двора два дворника держали за руки и за ноги распростёртого на земле "жениха", а Иван Иванович стоял над ним, плакал от умиления и говорил:

-- Дети мои, благословляю вас, будьте счастливы!

В тот же вечер я встретил Ивана Ивановича в Гранд-Отеле.

Он был выпивши:

-- Дочку замуж выдаю! Жениха нашёл!

И даже хвастает:

-- А уж как её любит!!!

1907

Источник: http://az.lib.ru/