Шиллер вошел в русскую литературу значительно усмиренным, приглаженным и прилизанным... Элегический Жуковский преподнес русскому обществу "Ивиковых журавлей" да "Перчатку", а Карл Моор, маркиз Поза, Дон Карлос -- все эти свободолюбивые герои долго скрывались от нас, как опасные и неблагонамеренные бунтари.

Но в 30 -- 40-х годах Шиллер открылся для русского общества в истинном своем значении. Правда, гегельянцы, да "лишние люди" отвернулись от него, слишком уж пылок был для них великий "адвокат человечества", слишком уж был он суров ко всему стоячему и успокоившемуся.

Но пришла весна русской общественности, и, открывая ее, неистовый Виссарион возглашал:

"Да здравствует великий Шиллер, яркая звезда спасения, эмансипатор общества от кровавых предрассудков предания!"

Достоевский, вспоминая юность свою, писал: "Он (Шиллер) в душу русскую всосался, клеймо в ней оставил, почти период в истории нашего развития обозначил".

А когда расцвела убогая русская гражданственность -- Некрасов так взывал к шиллеровскому духу, -- духу свободы и страсти:

Прости слепцам, художник вдохновенный,

И возвратись!.. Волшебный факел свой,

Погашенный рукою дерзновенной,

Вновь засвети над гибнущей толпой!..

Вооружись небесными громами!

Наш падший дух взнеси на высоту,

Чтоб человек не мертвыми очами

Мог созерцать добро и красоту.

Казни корысть, убийство, святотатство!

Сорви венцы с предательских голов,

Увлекших мир с пути любви и братства,

Стяжаннаго усильями веков, --

На путь вражды...

Этот призыв мы и теперь можем повторить от слова до слова. И теперь, -- больше чем когда-либо, -- празднуют безумную оргию "корысть, убийство, святотатство" -- и некому казнить их.

Шиллеровский дух, дух благородного презрения к насилию, злобе, к вражде -- всегда возрождается в эпохи общественного подъема. 80-ые и 90-ые годы не любили Шиллера. Для тонкого эстетического вкуса "упадочников" -- наивный пафос "Разбойников" и "Вильгельма Телля" -- казался грубым, ребячливым и фальшивым. Народилось "непротивление злу". Заговорили о "внутренней свободе, независимой от внешних условий". Началась проповедь "малых дел и незаметных подвигов"... Интеллигенция разбрелась кто в буддизм, кто в чистую эстетику, кто к зеленому столу. Все, как Чеховский Лебедев, племянник гегельянца, "сидели и околеванца ждали". Хотелось воскликнуть вместе с поэтом:

-- "О, кто теперь напомнит человеку

Высокое призвание его?"

И Шиллеровский дух снова воскрес. Пришел Горький, привел "босяка", воспел "безумие храбрых", пришел Ницше, пришел с севера богатырь Ибсен, -- и Шиллер, свободный, могучий, влюбленный в человечество Шиллер воскликнул устами своего Телля:

И вот я здесь! Спасен от власти бури.

И от тиранской власти -- человек!

И "здесь" он будет, покуда есть в людях негодование к тирании, к рабству, к угнетению свободнорожденного человека.

Шиллер не был истинным драматургом. Во всех его драмах единственный герой -- он сам, со своей светлой кипучей душой, герой всех человеческих драм, где героиня -- Свобода. Теперь он -- герой нашей родной драмы, -- теперь нет у нас никого ближе этого героя. Много народов посетил он уже -- и теперь вновь пришел к нам -- провозвестником русской свободы и русского возрождения:

-- Теперь, герольд, спеши к твоим вождям,

Но знай, -- когда с сей вестию до стана

Достигнешь ты, -- уж дева будет там

С кровавою свободой Орлеана!

К. Ч.

------------------------------------------------------------------

Впервые: "Театральная Россия", No 18 / 1905 г.