Анатолий Саввич, молодой купеческий сынок из "интеллигентных", внезапно предложил своей жене, Катерине Ивановне, "покутить",-- и они отправились на острова в белую майскую ночь.

Взяли лихача и поехали. У них были свои лошади, но Анатолий Саввич подумал, что с кучером Андреем будет что-то привычное, а ему хотелось чего-то иного, чего -- он и сам не очень ясно себе представлял.

Анатолий Саввич и Катерина Ивановна были женаты месяца три-четыре. Перед этим они очень долго были влюблены друг в друга и много терзались, потому что родители их находились в ссоре и слышать не хотели о соединении детей. Одно время они и видались лишь тайком. Катерина Ивановна выбегала к Анатолию Саввичу на лестницу. А однажды она даже решилась проехаться с ним на острова,-- полчаса, не больше, сказавшись родным, что идет к подруге.

Анатолий Саввич в то время кончал университет. Кончив, он понемногу стал входить в отцовское дело.

И неожиданно любовь его к Катерине Ивановне получила блаженное разрешение. Родители, помирившись, благословили их, и они повенчались среди всеобщей радости, под пение самых лучших певчих.

Родитель Анатолия Саввича даже великодушно дозволил им поселиться в отдельном гнездышке, где все было устроено чрезвычайно мило и удобно. В буфете пахло свежестью нового дерева, серебро блестело, а спальня молодых -- она же и будуар молодой -- казалась просто игрушкой.

Так они и жили, мирно и нежно-весело, вплоть до того вечера, когда Анатолию Саввичу пришла охота съездить с женой на острова.

Катерина Ивановна была немножко ленива; ей, пожалуй, приятнее было бы остаться в своем будуаре-игрушке, надеть капот;-- чай подадут, с вареньем, с бутербродами, Тося милый с нею... Но, когда муж предложил ей прокатиться -- она вдруг как бы поняла его, слова не сказала, оделась и поехала.

Было не очень поздно. На Неве -- серый блеск, запах пыли и воды, кругом -- не громкий и не ясный рокот неспящего, но все-таки ночного города. Дальше на проспекте,-- непрерывающийся, но тоже не громкий шелест мягких колес по шоссе, тупой и частый стук копыт. За деревянными мостами, на Елагином -- внезапная, теплая, вся глубокая и душистая, сырость. Деревья только что окудрявились -- темными в сером сумраке,-- юными листьями. Влево белелась тускло-серебряными пятнами вода. Небеса вверху были как вода: тусклые, беззвездные, притаившиеся. И было хорошо,-- как хорошо бывает притаившемуся человеку с радостью в душе.

Анатолий Саввич крепче сжал стан своей молодой жены:

-- Милая... милая... а помнишь, как мы с тобой раз уехали украдкой? Такая же была ночь. И как мы боялись тогда... и как я любил тебя... Помнишь?

-- Тогда... да, помню. Вот было страшно! Помню, конечно.

-- Как мы счастливы теперь! Не правда ли? Тебе хорошо? Не правда ли, как хорошо?

-- Очень хорошо, Тосик.

Она помолчала и прибавила:

-- Сегодня только сырее немного... Но хорошо, хорошо.

-- Тебе холодно, голубка? Сейчас, сейчас мы проедем в одно местечко, я покормлю и согрею мою птичку... Сырее, но пахнет, Катюша, совершенно как тогда.

-- Очень хорошо пахнет. И ты такой же восторженный, как тогда... Ты давно уж таким не был.

-- Потому что я счастлив, Катюнок, и счастлив вполне... Я вновь переживаю то, прежнее, вновь вижу тебя тою же робкою девочкой, доверчиво ко мне прильнувшей... Но я знаю теперь, что ты моя -- вполне.

-- О, дорогой, и я счастлива.

Анатолий Саввич говорил искренно, с волнением,-- а между тем очень определенно лгал. Он мучительно хотел все это чувствовать -- и мучительно не чувствовал. Он не видел в Катерине Ивановне никакой робкой девочки -- а все ту же милую, знакомую жену, которую видел вчера и третьего дня у себя дома, хорошенькую, со спокойным, побелевшим и очень пополневшим личиком, в дорогой дамской шляпке, которую он сам с нею выбирал. Он тоже отлично заметил сырость, которой "тогда" как будто и не было. Очень хорошо, приятно, и отрадно, и жену он любит,-- но счастья, того несравнимого с приятностью, особенного, съедающего, чувства,-- он не мог вспомнить. Не мог телесно. А мысленно -- помнил.

И он стал злиться и даже досадовал на жену, за то, что она-то ведь помнит, чувствует... Она так же счастлива. Боже сохрани, если она догадается, что он... Что -- он? Просто -- сыро сегодня на островах.

Они заехали в ресторан. Катерина Ивановна сняла шляпку и стала еще милее -- ну совсем как дома.

Заказали ужин, шампанское. Катерина Ивановна села за столик, на бархатный диван. Она давно не была в ресторане (как-то она обедала в отдельном кабинете, с семьей). Она подумала, что, в сущности, Бог знает какие люди тут каждый день бывают и что в квартире у них уютнее и свежее. Ее немножко давил узковатый корсет. И вино она не любила -- ей от него бывало тошно.

Но ее Тося смотрел на нее такими восторженными, влюбленными глазами, так радовался всему,-- что и она стала стараться радоваться, и радовалась.

Подали закуски, потом первое кушанье, потом второе. Второе понравилось Катерине Ивановне, она поела с удовольствием, спросила название и мимолетно подумала:

-- Вот бы Дашу научить.

Подали и шампанское. Лакей удалился, но потом опять зачем-то пришел, в ту минуту, когда Анатолий Саввич хотел поцеловать Катерину Ивановну. Это вышло неудобно. Но когда лакей опять исчез -- Анатолий Саввич сказал:

-- Выпьем же, дорогая, за наше счастье. Подумай, как еще недавно я почти не смел поднять на тебя глаза,-- и вот, ты моя, навек. Выпьем за нашу любовь.

Выпили.

Катерина Ивановна улыбнулась, поглядела на мужа с благодарностью. И, увидев его напряженно-восторженное лицо, прибавила:

-- Ты меня жжешь своими глазами...

Анатолий Саввич ее нисколько не жег, но она бессознательно припомнила, что сказала ему однажды эту фразу, давно, задолго до свадьбы -- и бессознательно почему-то ее теперь повторила. Тогда ему это так понравилось.

Анатолий Саввич порывисто потянулся к жене и обнял ее. Стол мешал немного. Там, в их уютной спальне, так было удобно и хорошо обниматься.

-- Помнишь, Катя, как ты выбежала ко мне на лестницу, в сумерки? Помнишь, как я тебя в первый раз поцеловал, вот здесь... здесь... около уха...

И он поцеловал ее около уха. Но этот поцелуй нисколько не напомнил ему первого. Со времен первого, в продолжение трех месяцев супружества, он столько раз целовал ее, конечно и около уха тоже, что первый поцелуй совершенно стерся -- от прикосновения его же собственных губ.

-- О, я все помню,-- сказала Катерина Ивановна.-- Мне так хорошо.

Ей, действительно, стало хорошо, но она вспомнила не те первые тайные поцелуи, а вчерашние, третьеводнишние веселые ласки в уютной спальне. Но Тося все спрашивает: помнишь? И он такой милый. Ну, конечно, она помнит, и ей хорошо.

Они долго целовались, поглядывая на дверь, и было совершенно так же хорошо, как дома, только не так ловко и удобно.

-- Тосик, у меня голова немножко заболела,-- проговорила Катерина Ивановна.-- Я думаю, пора домой.

-- Домой? Едем, голубка. Сейчас спрошу счет.

Катерина Ивановна стала прикалывать шляпку у зеркала, радуясь, что скоро снимет узкое платье.

Но вдруг и ей стало ни с того ни с сего грустно. Так все хорошо, а вот, грустно. Вероятно, ей грустно оттого, что Тосе кажется, будто поездка не удалась. Однако, чем она не удалась? Да, может быть, ему это и не кажется?

Они вышли, сели на своего лихача и поехали домой. Не посветлело, посветлел пока только пар от пароходов на Неве -- стал белый-белый. Супругов обгоняли парочки, обнявшиеся, как и они. Пылью уже не пахло, а только водой. Совсем стало сыро. Муж заботливо укутывал побледневшую Катерину Ивановну. Она взглянула на него и робко сказала:

-- Как хорошо... Я так счастлива... А ты?

-- Ты можешь сомневаться?

Больше они не говорили и скоро приехали домой, где их встретила заспанная, но лукаво и поощрительно улыбавшаяся, горничная.

Катерина Ивановна с успокоенной душой взглянула на свое чистенькое гнездышко и поспешно стала раздеваться. Прояснился и Анатолий Саввич. Как тепло у них после ночной сырости. Острова, действительно, совсем на болоте.

Остаток ночи супруги провели в милых ласках, в привычных, отрадных проявлениях любви. И, убаюканный теплотою спокойной радости, Анатолий Саввич перестал мечтать -- о Счастье...

1903

Источник: az.lib.ru