Холмс внимательно читал письмо, полученное им последней почтой. Затем, с сухой усмешкой, которая у него заменяла смех, он протянул письмо мне.

-- Мне кажется, это предел помеси средневековья и современности, реализма и дикой фантастичности, -- сказал он. -- Что вы скажете на это, Ватсон?

Я прочел следующее:

О вампирах.

46, Олль Джури,

19 ноября.

"Сэр. Наш клиент, мистер Фергусон из фирмы Фергусон и Мурней, продавцы чая в Минсин Лене, запросил у нас сведения относительно вампиров. Так как наша фирма специально занимается лишь машинами и нам не приходится оперировать в этой области мы посоветовали мистеру Фергусону обратиться к вам и изложить вам это дело. Мы не забыли вашего блестящего успеха в деле Матильды Бриггс.

Примите уверение в совершенном почтении.

Моррисон, Моррисон и Додд".

-- Матильда Бриггс это не имя молодой девушки Ватсон, -- сказал Холмс. -- Это был пароход... Но дело сейчас не в том... Что вы знаете о вампирах? Право, мне кажется, что мы попали в сказку Гримма! Протяните руку, Ватсон, и посмотрите, что нам скажет об этом "В".

Я взял папку, о которой он говорил. Холмс положил ее на колени и стал перелистывать записи своих прежних дел, перемешанные с всевозможными информациями.

-- Виктор Лин, лесничий... Любопытное было дело. Виттория, красавица из цирка... Вандербиль и Еггман. Вигор -- чудо в Гаммере. А! добрый старый указатель... Но дальше, дальше. А, послушайте, Ватсон: вампиризм в Венгрии и еще вампиризм в Трансильвании.

Он быстро перелистал страницы, скоро разочарованно бросил папку.

-- Это все чепуха, Ватсон! Форменная чепуха! Что нам до блуждающих мертвецов, которых удержать в их могилах можно только проткнув им сердца колом. Это -- просто бредни...

-- Но нет никакой необходимости, чтобы вампир обязательно был мертвецом -- заметил я. -- Живой человек может также обладать этой привычкой. Я читал, например, о старике, который высасывал кровь у молодых, с целью вновь обрести юность.

-- Вы правы, Ватсон. Но разве можно придавать серьезное значение всем этим россказням? Боюсь, мы не можем принять мистера Фергусона всерьез. Впрочем, возможно, что это письмо -- от него и что он бросит некоторый свет на волнующее его дело.

Он взялся за второе письмо, которое до сих пор лежало на столе нераспечатанным. Он начал читать его с улыбкой, которая однако постепенно уступала место выражению напряженного интереса и сосредоточенности. Окончив чтение, он погрузился в глубокую задумчивость. Усилием воли он вновь вернулся к действительности.

-- Лемберлей... Где это, Ватсон?

-- В Суссексе.

-- Значит недалеко. А Чиземен?

-- Я знаю эту местность, Холмс! Там множество старых домов, названных фамилиями их строителей, которые возвели их сотни лет тому назад.

-- Совершенно верно... Это письмо, как я и думал, от Роберта Фергусона. Он желает познакомиться с нами.

И он протянул мне письмо.

"Дорогой мистер Холмс!

Вас рекомендовала мне моя контора, но дело мое настолько необычно и деликатно, что о нем трудно даже передать. Оно касается моего друга, от имени которого я и выступаю. Этот джентльмен несколько лет тому назад женился на одной даме из Перу, дочери перуанского купца, с которым он познакомился в связи с импортом нитратов. Леди была очень красива, но тот факт что она является иностранкой и исповедует другую религию отчуждал супругов, так что в конце концов любовь мужа охладилась и он стал считать свой брак ошибкой. Он чувствовал в ее характере черты, которые он не мог ни принять, ни объяснить. Это было тем более печально, что она была доброй и хорошей женой.

Мы подходим к главному пункту, о котором я подробнее расскажу вам при свидании. Ведь я пишу это только для того, чтобы дать вам общую идею о положении дел и узнать интересует ли вас этот случай. Леди стала обнаруживать кое какие странности, сильно противоречащие обычному ее ясному и приятному настроению. Муж ее был женат на ней вторым браком. От первой жены у него был сын.

Мальчику сейчас 15 лет, это очень милый и привязчивый юноша, но, к сожалению, искалеченный из-за несчастной случайности в детстве. Дважды жена моего приятеля накинулась на бедняжку совершенно безо всякой причины. Раз она ударила его палкой с такой силой, что на руке его надолго остался след.

Но это было пустяком по сравнению с ее поведением по отношению к собственному ее ребенку -- прелестному мальчику, которому нет еще года. Как-то около месяца тому назад нянька ненадолго отлучилась от ребенка. Громкий крик бэби заставил ее быстро вернуться к нему. Войдя в комнату, она увидела свою барыню, мать ребенка, которая склонилась над малышом и, по-видимому, кусала его шейку. На шейке была маленькая ранка, откуда в изобилии текла кровь. Нянька пришла в ужас и захотела немедленно же позвать отца ребенка, но леди уговорила ее не делать этого и дала ей пять фунтов за молчание. Никаких объяснений дано не было. На сей раз дело заглохло.

Однако, все это произвело сильное впечатление на няньку и с тех пор она стала внимательно присматриваться к своей хозяйке и с особенным рвением оберегать ребенка, которого она нежно любила. Но ей казалось, однако, что если она следила за матерью, то мать в свою очередь следила за нею; и что каждый раз, когда ей приходилось оставлять ребенка, мать старалась проникнуть к нему. Денно и нощно хранила нянька своего питомца -- и денно и нощно молчаливая, бдительная мать, казалось, только выжидала, случая, точно волчица, готовая напасть на ягненка. Вам это все покажется, вероятно, неправдоподобным, но я должен просить вас отнестись ко всему этому серьезно, т. к. здесь дело идет о жизни ребенка и здоровье мужа.

Наконец, наступил печальный день, когда невозможно стало дольше скрывать все от мужа. Нервы няньки не выдержали, и она чистосердечно рассказала все отцу бэби. Ему все это показалось таким же диким, каким это, вероятно, сейчас кажется вам. Он знал, что леди всегда была любящей женой и за исключением ее нескольких выходок по отношению к пасынку, также и любящей матерью. С какой же стати она стала бы кусать и ранить собственного своего ребенка! Он сказал няньке, что она просто спала, что ее подозрения сумасбродны и что он не может допустить подобных жалоб на свою жену. В это время внезапно раздался жалобный крик. Хозяин и нянька вместе бросились в детскую.

Представьте себе их чувства, мистер Холмс, когда они увидели леди на коленях перед колыбелью и увидели кровь на шейке и на рубашечке ребенка. С криком ужаса муж повернул лицо жены к свету и увидел, что губы ее были в крови. Сомнений быть не могло! Она пила кровь бедного мальчика!..

Так обстоят дела. Сейчас она заперлась в своей комнате. Никаких обяснений не последовало. Муж ее на пороге безумия. И он и я очень мало что знаем о вампиризме. Мы считаем это дикой сказкой... Хотите вы повидаться со мной? Хотите вы помочь сломленному горем мужу? Если вы согласны, будьте добры дать мне знать по указанному адресу, и я буду у вас в 10 часов.

Преданный вам Роберт Фергусон.

P. S. Я встречал вашего друга Ватсона за регби возле Ричмонда. Это, к сожалению, единственная личная рекомендация, которую я могу представить вам",

* * *

-- Я в самом деле припоминаю его, -- сказал я.

Холмс задумчиво посмотрел на меня и поднял голову.

-- Будьте добры, пошлите ему телеграмму: "С удовольствием займемся вашим делом".

-- "Вашим" делом?

-- Не надо, чтобы он думал, что у нас -- убежище для слабоумных. Конечно все это произошло с ним самим. Пошлите ему телеграмму и посмотрим, что принесет нам завтрашнее утро.

* * *

На следующее утро ровно в десять часов Фергусон был у нас. Я помнил его сильным, здоровым спортсменом. Нет, конечно, ничего печальнее в жизни, чем встретить развалину былого атлета, которого вы знали в расцвете сил. Щеки его впали, волосы поредели, плечи согнулись. Боюсь, что я вызвал в нем такие же чувства.

-- Ватсон, дружище, -- сказал он, и голос его звучал глухо и низко. -- Вы изменились порядком, дорогой! Вероятно, и я также? Но меня состарили только последние дни. Я вижу по вашей телеграмме, мистер Холмс, что мне не к чему прикидываться чьим-то посланцем.

-- Проще говорить напрямик -- сказал Холмс.

-- Совершенно верно! Но подумайте, как тяжело говорить все это о женщине, которую вы должны хранить и беречь. Что мне делать? Как мне обратиться в полицию с подобным рассказом? Это безумие, мистер Холмс! Это передается по наследству? Случалось вам встретить нечто подобное в вашей практике? Ради Бога, дайте, мне какой-нибудь совет -- я совершенно подавлен.

-- Это вполне естественно, мистер Фергусон. А сейчас садитесь вот сюда, соберитесь с мыслями и дайте мне несколько ясных ответов. Я уверен, мы найдем какое-нибудь решение. Прежде всего, какие меры вы приняли? Находится ли ваша жена по-прежнему вблизи детей?

-- Между нами произошла ужасная сцена. Она -- исключительно любящая женщина, мистер Холмс. Если когда-нибудь жена любила мужа всем сердцем и всею душою, то это она. Она была поражена в самое сердце тем, что я раскрыл ее ужасную, ее чудовищную тайну. Она даже не хотела говорить. Она ничего не отвечала на все мои упреки и смотрела на меня диким, отчаянным взглядом. Затем она бросилась в свою комнату и заперлась там. С этих пор она отказывается видеть меня. С ней -- прислуга, которая служила у нее еще до ее замужества. Прислугу зовут Долорес. Это скорее подруга, чем горничная. Она приносит ей пищу.

-- Следовательно, ребенку не грозит непосредственной опасности?

-- Миссис Мэзон, нянька, заявила, что не оставит его ни днем, ни ночью. Ей безусловно можно доверять. Я больше боюсь за бедного маленького Джека -- как я писал вам, она уже дважды бросалась на него.

-- Но ни разу его не укусила?

-- Нет. Она била его... И это тем более ужасно, что Джек -- бедный кроткий, маленький калека.

Черты лица Фергусона смягчились, когда он заговорил о своем мальчике.

-- Казалось бы, что его несчастие может растрогать любое сердце. Падение в детстве -- и переломленный спинной хребет. Но это -- золотое, любящее сердечко!

Холмс взял вчерашнее письмо Фергусона и вновь перечел его.

-- Кто еще живет в вашем доме, мистер Фергусон?

-- Две прислуги, которые служат у нас недавно. Еще сторож Михаил. А потом: моя жена, я сам, мой мальчик Джек, бэби, Долорес и миссис Мэзон.

-- Мне кажется, вы не особенно хорошо знали вашу жену до свадьбы!

-- Я был знаком с ней всего несколько недель.

-- Сколько времени при ней Долорес?

-- Много лет!

-- В таком случае она, вероятно, лучше вас знает характер вашей супруги.

-- Да, вероятно!

Холмс сделал какую-то пометку.

-- Мне сдается, -- сказал он, -- я буду полезнее в Лемберлей чем здесь. Это, конечно, дело, которое необходимо расследовать лично. Если леди не выходит из своей комнаты, наше присутствие не обеспокоит ее. Впрочем, мы остановимся в гостинице.

Фергусон облегченно вздохнул.

-- Так я и надеялся, мистер Холмс. Поезд отправляется в два часа. Если бы вы могли воспользоваться им?..

-- Конечно, мы приедем. Сейчас у нас спокойное время. Я могу посвятить вашему делу всю свою энергию. Ватсон, конечно, поедет с нами. Но я хотел бы быть совершенно точно осведомлен относительно некоторых деталей еще до своего прибытия. Как я понял, несчастная леди, по-видимому, бросалась на обоих детей -- на своего собственного бэби и на вашего сына?

-- Да,

-- Но она вела себя при этом различно, не так ли? Она побила вашего сына?

-- Один раз палкой, другой раз -- просто так.

-- Она не объяснила, за что она бьет его?

-- Нет, она лишь повторяла, что ненавидит его.

-- Что же, это у мачех случается. Так сказать, посмертная ревность. Леди ревнива по своей природе?

-- О да! Она очень ревнива -- всей силой своей горячей южной любви.

-- Но мальчик... Ему, кажется пятнадцать лет? Вероятно, он умственно очень развит, хотя тело его и искалечено. Как он объясняет ее выходки?

-- Никак. Он говорит, что не давал ей никакого повода.

-- А раньше они были друзьями?

-- Нет. Они никогда не любили друг друга.

-- Вы говорите, он очень привязан к вам?

-- Нет на свете другого такого же преданного сына. Моя жизнь -- его жизнь...

Холмс снова отметил что-то в своей записной книжке. Некоторое время он задумчиво молчал.

-- Несомненно вы до второй вашей женитьбы были большими товарищами с вашим сыном. Вы были очень близки, не так ли?

-- Очень!

-- И привязчивый мальчик, вероятно, горячо чтил память своей матери?

-- Очень горячо!

-- Очень, очень интересный характер. А вот еще один интересующий меня пункт: странные выходки леди по отношению к своему бэби и к вашему сыну происходили одновременно?

-- В первом случае да. Ею точно овладело бешенство, и она сорвала свою ярость на обоих. А во втором случае, пострадал один лишь Джек. Миссис Мэзон не жаловалась ни на что.

-- Это, конечно, осложняет дело...

-- Я не совсем понимаю вас мистер Холмс!

-- Возможно. Просто создаешь предварительную теорию и ждешь, пока время даст в руки новые факты. Это дурная привычка, мистер Фергусон, но человеческая природа слаба. Боюсь, ваш друг сообщил вам преувеличенные представления о моих научных методах. Пока скажу вам лишь, что ваше дело не кажется мне неразрешимым и что вы можете ждать нас завтра у себя.

* * *

Был серый туманный ноябрьский вечер когда мы, оставив свои вещи в городке, приближались к уединенной ферме, где жил Фергусон.

Сам хозяин поджидал нас в большой центральной комнате. В старинном камине пылал огонь... По стенам висело старинное оружие.

Внезапно Холмс обернулся.

-- Ого, -- сказал он, -- что это такое?

В корзине в углу лежала собака. Она медленно подошла к своему хозяину. Она переступала с трудом. Задние лапы ее двигались неправильно, и хвост ее был опущен вниз. Она лизнула руку мистера Фергусона.

-- Что это такое, мистер Фергусон?

-- Собака!

-- Что с ней?

-- Это загадка и для ветеринара. Нечто вроде паралича... Какой-то странный менингит, сказал ветеринар.

Темные глаза собаки остановились на нас. Она несомненно понимала, что разговор идет о ней.

-- И это случилось внезапно?

-- В одну ночь!

-- Давно уже?

-- Да, месяца четыре тому назад.

-- Очень интересно. Очень примечательно...

-- Что вы видите в этом, мистер Холмс?

-- Подтверждение своих мыслей!

-- Помилуй Бог, о чем же вы думали, мистер Холмс? Быть может, все это для вас -- лишь занятная задача. Но для меня это -- вопрос жизни и смерти. Моя жена -- преступница, мое дитя -- в постоянной опасности... Не играйте мною, мистер Холмс! Все это слишком серьезно.

Он весь дрожал. Холмс дружески взял его под руку.

-- Боюсь, вам будет очень тяжело, как бы ни разрешилась загадка, -- сказал он. -- Я хотел бы пощадить вас, насколько это в моих силах. Сейчас я ничего больше сказать не могу, но надеюсь, что кончу это дело, прежде чем оставлю ваш дом.

-- Дай Бог, мистер Холмс!.. Извините меня, господа. Я пройду наверх в комнаты жены и посмотрю, нет ли там каких нибудь перемен.

Прошло несколько минут.

Когда наш хозяин вернулся, по темному лицу его нетрудно было угадать, что все обстояло по-прежнему. С ним пришла высокая худенькая смуглая девушка.

-- Чай готов, Долорес? -- сказал Фергусон. -- Последите, чтобы ваша хозяйка ни в чем не нуждалась.

-- Она очень больна, -- заплакала Долорес, глядя на Фергусона негодующими глазами. -- Она не хочет есть. Она очень больна... Нужен доктор. Я боюсь оставаться с нею без доктора.

Фергусон взглянул на меня вопросительно.

-- Я был бы очень рад оказаться полезным...

-- Пожелает леди принять доктора Ват- сона?

-- Я и не спрошу ее! Ей нужен доктор... Пойдемте со мной!

-- Я иду!

Я последовал за девушкой, которая взволнованно вела меня по каким-то извилистым коридорам. Мы подошли к массивной обитой железом двери. Взглянув на нее, я подумал, что Фергусону нелегко было бы проникнуть в комнаты своей жены силой. Девушка вынула из кармана ключ, и тяжелая дубовая рама заскрипела на петлях. Я вошел -- и она быстро заперла за мною двери.

Несомненно, лежащую на постели женщину била сильная лихорадка. Она, казалось, была в полубессознательном состоянии, но когда я вошел, она подняла ко мне свои прекрасные, но измученные глаза. Увидев незнакомца, она очевидно, успокоилась и опустилась на подушки.

Я подошел к ней, сказал несколько ободрительных слов. Она не двигалась, пока я щупал ее пульс и мерил температуру. У меня создалось впечатление, что болезнь ее была вызвана сильнейшим нервным потрясением.

-- Она лежит так уже день, два дня. Я боюсь, что она умрет! -- сказала горничная.

Женщина повернула ко мне свое пылающее красивое лицо. -- Где мой муж?

-- Он внизу и хотел бы видеть вас.

-- Я не хочу его видеть! Я не хочу...

Казалось, она начинает бредить.

-- Злой дух! О, что мне делать с этим дьяволом!

-- Не могу ли я чем-нибудь помочь вам?

-- Нет! Никто не может мне помочь! Все кончено... Все погибло... Что бы я ни делала, все погибло...

У этой женщины была странная фантазия. Я никак не мог представить себе милого Боба Фергусона дьяволом.

-- Ваш муж горячо любит вас, -- сказал я! Он глубоко скорбит о случившемся.

Она снова остановила на мне свои глаза.

-- Он любит меня! Да!.. Но разве я не люблю его? Я приношу себя в жертву, чтобы не разбить его сердце. Вот как я его люблю. А он мог подумать, мог сказать обо мне такое...

-- Он глубоко несчастен. Но он не может понять!

-- Он не может понять? Но он должен был поверить!

-- Не хотите ли повидаться с ним? -- снова спросил я.

-- Нет, нет. Я не могу забыть его ужасных слов! И его взгляда. Я не хочу видеть его. А теперь идите... Вы ничего не можете для меня сделать. Скажите ему только одно: я хочу видеть своего ребенка! Я имею право на это. Это -- единственное, что я имею сказать ему.

Она повернула голову к стене и замолчала.

Я вернулся вниз, в комнату, где у камина сидели Холмс и Фергусон. Фергусон угрюмо слушал мой рассказ о визите к его жене.

-- Как могу я послать ей ребенка? -- сказал он. -- Откуда я могу знать, не овладеет ли ею вновь этот странный импульс? -- Как я могу забыть, что видел его кровь на ее губах?

Он вздрогнул.

-- Ребенок в сохранности у миссис Мэзон. И он должен остаться там.

Изящная горничная подала нам чай. Когда она разносила его, дверь снова открылась и в комнату вошел мальчик с бледным лицом, светлыми волосами и яркими синими глазами, которые вспыхивали волнением и радостью, когда останавливались на лице отца. Он подбежал к нему и обнял его с порывом любящей женщины.

-- О, папочка, -- вскричал он. -- Я не знал, что ты уже здесь. Я бы поехал встречать тебя. Я так рад тебя видеть!...

Фергусон мягко освободился из его объятий которые, по-видимому, немного смутили его.

-- Я вернулся рано, дорогой мой, -- сказал он, ласково гладя светлую голову сына, -- потому что друзья мои -- мистер Холмс и доктор Ватсон любезно согласились приехать сюда и провести с нами вечер.

-- Это тот самый мистер Холмс, сыщик?

-- Да!

Мальчик очень внимательно и, как мне показалось, недружелюбно взглянул на нас.

-- А второй ваш сын? -- спросил Холмс, -- нельзя ли нам ознакомиться и с бэби?

-- Попроси миссис Мэзон принести сюда бэби, -- сказал Фергусон.

Мальчик ушел.

Вскоре он вернулся. За ним шла высокая худощавая женщина с прелестным ребенком на руках. Фергусон взял темноглазого золотоволосого мальчика и нежно поцеловал его.

-- Не понимаю, как кто-нибудь может пожелать сделать ему больно, -- пробормотал он, -- взглянув на маленький красный след на шейке ребенка.

Я случайно посмотрел на Холмса и увидел на лице его чрезвычайное напряжение. Его лицо, казалось, было вырезано из слоновой кости, а глаза только что устремленные на отца и сына с любопытством разглядывали что-то на другой стороне комнаты. Следя за его взглядом, я мог лишь установить, что он смотрит сквозь окно на печальный мокрый сад. Правда, ставни наполовину прикрывали окно и затеняли вид, но все же не было сомнения, что именно окно приковало к себе все внимание моего друга. Затем он улыбнулся и перевел глаза на ребенка. На его нежной шейке алело красное пятнышко. Не говоря ни слова, Холмс внимательно осмотрел его. Он взял ручонку мальчика.

-- Добрый вечер, маленький мужчина! Ты странно вступил в жизнь. Я хотел бы переговорить с вами с глазу на глаз, няня.

Он отвел миссис Мэзон в сторону и о чем-то серьезно заговорил с нею. Я расслышал только его последние слова:

-- Я надеюсь, вам уже недолго придется опасаться!

Нянька, по-видимому, молчаливая и сдержанная женщина вышла вместе со своим питомцем.

-- Что это за женщина? -- спросил Холмс.

-- Она не слишком приветлива, как вы видите, но это золотое сердце. Она обожает ребенка...

-- Нравится она вам, Джеки?

Холмс внезапно обернулся к мальчику, выразительное лицо которого потемнело, он покачал головой.

-- Джеки очень строг, -- улыбнулся Фергусон, обнимая сына, -- К счастью, я принадлежу к числу его симпатий.

Мальчик прижался к отцу.

-- Иди, маленький Джеки, -- сказал Фергусон.

Он любящими глазами следил за сыном, пока тот не скрылся за дверью.

-- Сейчас я чувствую, мистер Холмс, -- сказал он, -- что напрасно побеспокоил вас! Что можете вы сделать во всем этом? С вашей точки зрения это вероятно исключительно сложное и тонкое дело.

-- Безусловно, -- сказал мой друг.

-- Но сложность никогда не отпугивала меня. Фактически я разрешил дело прежде чем мы оставили мою квартиру. Мне оставалось лишь наблюдениями подкрепить свои заключения.

Фергусон провел рукою по лбу.

-- Ради Бога, мистер Холмс, -- сказал он хрипло, -- если вы видите правду во всем этом ужасе -- почему же вы молчите. Что мне делать?!

-- Разумеется мне следует объясниться. Но не хотите ли вы позволить мне действовать по-своему? Скажите, Ватсон, леди Фергусон в состоянии принять нас?

-- Она больна, но находится в сознании.

-- Хорошо. Мы можем выяснить это все лишь в ее присутствии. Пойдемте к ней.

-- Но она не хочет меня видеть! -- воскликнул Фергусон.

-- Нет она хочет! -- уверенно возразил Холмс.

Он написал несколько строк на листке бумаги.

-- Ватсон, вы уже были там. Не хотите ли передать леди эту записку?

Я снова поднялся наверх и вручил записку Долорес, которая опасливо приоткрыла дверь.

Я услышал в комнате крик, крик радости и изумления. Долорес выглянула.

-- Она согласна. Пусть они придут, -- сказала она.

Я позвал Фергусона и Холмса. Когда мы вошли Фергусон сделал шаг по направлению к жене, но она, приподнявшись на постели, вытянула руки, точно отталкивая его. Он опустился в кресло. Холмс сел рядом с ним, леди смотрела на него широко раскрытыми изумленными глазами.

-- Мне кажется, мы можем обойтись без Долорес, -- сказал Холмс. -- О, конечно, если вы предпочитаете, чтобы она осталась, -- я не вижу никаких препятствий к этому... Итак, мистер Фергусон, я человек деловой, и мои методы -- коротки и прямы. Быстрая операция наименее болезненна! Позвольте мне начать с приятного. Ваша жена -- достойнейшая женщина!

Фергусон вскочил с радостным криком.

-- Докажите это мистер Холмс. -- и я ваш должник на всю жизнь.

-- Хорошо! Но делая это, я все же нанесу вам глубокую рану...

-- Я ничего не боюсь! По сравнению с этим -- все пустяки.

-- В таком случае, я изложу вам ход моих мыслей на Бэкер-Стрит. Мысль о вампире казалась мне абсурдной. Таких вещей не случается в криминальной практике Англии. И все же ваше наблюдение было совершенно точным. Вы видели, как она приподнялась от колыбели, и на губах ее была кровь.

-- Да.

-- Но разве вам не случалось слышать, что кровоточащую ранку сосут по другой причине... вовсе не с целью выпить кровь. Не слыхали вы разве об английской королеве, которая высосала такую рану с целью вытянуть из нее яд?

-- Яд?

-- Южно-американский дом... Мой инстинкт почувствовал существование отравленного оружия среди вашей коллекции еще раньше, чем мой глаз увидел его. Конечно, яд мог быть и иного происхождения, но именно так случилось на этот раз. Когда я увидел пустой флакончик за маленьким луком для птиц я не удивился. Если уколоть ребенка такой стрелой, смоченной в кураре или в другом каком-нибудь дьявольском яде, -- он несомненно умрет, если только ранка не будет высосана.

А собака? Совершенно естественно, желая применить яд, сперва надо испытать его действие на собаке.

Я не предусматривал этого, но это очень укрепило мои подозрения.

Вы понимаете? Ваша жена боялась и следила... И действительно, она поймала момент и спасла жизнь своему ребенку. Но она не решилась сказать вам правду, т.к. знала, как вы любите сына и не хотела разбить ваше сердце.

-- Джеки!

-- Я наблюдал за ним, когда, вы ласкали малыша. Его лицо ясно отражалось в стекле окна. Я увидел ревность, такую жестокую ревность, какую мне редко приходилось видеть на человеческом лице.

-- Мой Джеки!

-- Вы должны понять его, мистер Фергусон. Это тем более печально, что это является извращенной любовью, безумной любовью к вам и быть может к покойной матери. Вся душа Джеки заполнена ненавистью к этому прелестному ребенку, чья красота и здоровье составляют такой разительный контраст с собственной его слабостью.

-- Боже мой! Но это невероятно...

-- Сказал я правду, мадам?

Леди рыдала, зарывшись головой в подушки. Теперь она обернулась к мужу.

-- Как могла я сказать вам все это, Боб? Я чувствовала, каким ударом это будет для вас. Я предпочла молчать и ждать, предпочла, чтобы вы узнали это как-нибудь помимо меня. Когда этот джентльмен, который, по-видимому, является могучим волшебником, написал, что он знает все, я обрадовалась...

-- Мне кажется, год путешествия на корабле окажет прекрасное действие на Джеки, -- сказал Холмс, подымаясь со стула. -- Один пункт выяснен, мадам. Мы отлично понимаем, что заставило вас поднять руку на Джеки. Материнское терпение тоже имеет границы. Но как решились вы оставить ребенка, в эти последние два дня?

-- Я рассказала миссис Мэзон! Она знает.

-- Совершенно верно. Так я и думал. Мне кажется, нам время, идти, -- шепнул Холмс.

И мы тихо вышли из комнаты.

Фергусон стоял у постели почти задыхаясь.

-- Предоставим остальное им самим.

* * *

У меня сохранилась только одна еще заметка об этом деле. Это -- письмо, которое Холмс написал в контору, поручившую его вниманию своего странного клиента. Вот оно:

Бэкер Стрит, ноября 21-го.

О вампирах.

Сэр!

В ответ на Ваше письмо от 19-го с. м. сообщаю Вам, что я занялся делом Вашего клиента мистера Фергусона из Фергусона и что оно было приведено к удовлетворительному разрешению. Благодарю Вас за рекомендацию.

С совершенным почтением

Шерлок Холмс.

1896