Это, товарищи, происходило недавно. На одном славном хлебозаводе.

Пострадавшим героем дня является товарищ Григорьев. Один из его приятелей довольно курьёзно подшутил над ним – поковырнул его в чан с хлебной опарой. Смехота, ей-богу.

Этот Григорьев, чудак такой, остановился, знаете, около самого чана. И стоит. Про что-то серьёзно думает. Может, про членский взнос.

А его приятель возьми и пихни его в тесто.

Что было!

Григорьев, значит, орёт, чертыхается. А тесто жидкое. Сами понимаете. Хлеб у нас зачастую жидкий – кушать неохота. А то вдруг тесто. Совершенно, то есть, жидкое. В рот набегает. Нос закладывает. Уши залепляет.

Пострадавший товарищ, конечно, орёт, руками за чан цепляется, хочет, одним словом, вылезти.

Тут, конечно, подоспели другие, более сознательные хлебопеки. Вытащили своего товарища.

А он стоит грустный. И видеть не может – глаза тестом залеплены. И аппетита никакого нету – нажрался опары.

Некоторые хлебопеки начали, конечно, говорить: дескать, нехорошо после этого случая это тесто запекать и вообще хлеб из него делать. Потому всё-таки противно. Всё-таки в нём человек с ногами некоторое время находился. И хотя он член союза и Максим Горький тоже был одно время хлебопеком и всё такое, но некультурно. Всё-таки не изюм. Сапоги там. Нос. Усы. И так далее.

Другие говорят:

- Ежели, для примеру, сапоги не остались в опаре, то запекать можно.

Пострадавший говорит:

- Сапоги, кажись, тут.

Взяли тогда тесто и запекли.

Теперича “Ленинградская правда” пишет: дескать, в связи с этим троих под суд отдали. Одного за то, что человека в тесто поковырнул. А двоих – за то, что велели печь из этой опары.

Одного-то за дело. А двоих как будто зря. Хлеб, говорят, был довольно аппетитный. Прямо не узнаешь, что человек в нём купался.