Этот случай окончательно может доконать человека.

Василия Тарасовича Растопыркина -- Васю Растопыркина, этого чистого

пролетария, беспартийного черт знает с какого года -- выкинули с трамвайной

площадки,

Больше того -- мордой его трахнули об трамвайную медную полустойку. Он

был ухватившись за нее двумя руками и головой и долго не отцеплялся. А его

милиция и обер-стрелочник стягивали.

Стягивали его вниз по просьбе мещански настроенных пассажиров.

Конечно, слов нет, одет был Василий Тарасович не во фраке. Ему, знаете,

нету времени фраки и манжетки на грудь надевать. Он, может, в пять часов

шабашит и сразу домой прет. Он, может, маляр. Он, может, действительно как

собпка rpязный едет. Mожет, краски и другие предметы ему льются на костюм

во время профессии. Может, он от этого морально устает и ходить пешком ему трудно.

И не может он, ввиду скромной зарплаты, автомобиль себе нанимать для разъездов и приездов. Ему автомобили -- не по карману. Ему бы на трамвае проехаться -- и то хлеб.

Ой, до чего дожили, до чего докатились!

А пошабашил Василий Тарасович в пять часов. В пять часов он пошабашил, взял, конечно, на плечи стремянку и ведрышко с остатней краской и пошел себе к дому.

Пошел себе к дому и думает:

"Цельный день, думает, лазию по стремянкам и разноцветную краску на себя

напущаю и не могу идтить пешком. Дай, думает, сяду на трамвай, как уставший

пролетарий".

Тут, конечно, останавливается перед ним трамвай No 6. Василий Тарасович просит, конечно, одного пассажира подержать в руке ведрышко с остатней краской, а сам,

конечно, становит на площадку стремянку.

Конечно, слов нет, стремянка не была сплошной чистоты -- не блестела. И в ведрышко -- раз в нем краска -- нельзя свои польты окунать. И которая дама сунула туда руку -- сама, дьявол ее задави, виновата. Не суй рук в чужие предметы!

Но это все так, с этим мы не спорим: может, Василий Тарасович, действительно

верно, не по закону поступил, что со стремянкой ехал. Речь не об этом. Речь -- о костюме. Нэпманы, сидящие в трамвае, решительно взбунтовались как раз именно насчет костюма.

-- То есть,-- говорят,-- не можно к нему прикоснуться, совершенно, то есть,

отпечатки бывают.

Василий Тарасович резонно отвечает:

-- Очень, говорит, то есть понятно,-- раз масляная краска на олифе, то отпечатки завсегда случаются. Было бы, говорит, смертельно удивительно, если б без отпечатков.

Тут, конечно, одна нэпманша из кондукторов трезвонит, конечно, во все звонки,

и вагон останавливается. Останавливает вагон и хамским голосом просит сойти

Василия Тарасовича. Василий Тарасович говорит :

-- Трамвай для публики или публика для трамвая -- это же, говорит, понимать

надо. А я, говорит, может, в пять часов шабашу. Может, я маляр?

Тут, конечно, происходит печальная сцена с милицией и обер-стрелочником.

И кустаря-пролетария Василия Тарасовича Растопыркина сымают, как сукина сына, с трамвайной площадки, мордой задевают о полустойку и высаживают. Со стремянкой

уж и в вагоне проехаться нельзя! До чего докатились!