Что-то, граждане, воров нынче развелось. Кругом прут без разбора.

Человека сейчас прямо не найти, у которого ничего не сперли.

У меня вот тоже недавно чемоданчик унесли, не доезжая Жмеринки.

И чего, например, с этим социальным бедствием делать? Руки, что ли, ворам отрывать?

Вот, говорят, в Финляндии в прежнее время ворам руки отрезали. Проворуется, скажем, какой-нибудь ихний финский товарищ, сейчас ему чик, и ходи, сукин сын, без руки.

Зато и люди там пошли положительные. Там, говорят, квартиры можно даже не закрывать. А если, например, на улице гражданин бумажник обронит, так и бумажника не возьмут. А положат на видную тумбу, и пущай он лежит до скончания века... Вот дураки-то!

Ну, деньги-то из бумажника, небось, возьмут. Это уж не может того быть, чтоб не взяли. Тут не только руки отрезай, тут головы начисто оттяпывай -- и то, пожалуй, не поможет. Ну, да деньги -- дело наживное. Бумажник остался, и то мерси.

Вот у меня, не доезжая Жмеринки, чемоданчик свистнули, так действительно начисто. Со всеми потрохами. Ручки от чемодана -- и той не оставили. Мочалка была в чемодане -- пятачок ей цена -- и мочалку. Ну, на что им, чертям, мочалка?! Бросят же, подлецы. Так нет. Так с мочалкой и сперли.

А главное, присаживается ко мне вечером в поезде какой-то гражданин.

-- Вы,-- говорит,-- будьте добры, осторожней тут ездите. Тут,--говорит,--воры очень отчаянные. Кидаются прямо на пассажиров.

-- Это,-- говорю,-- меня не пугает. Я,-- говорю,-- завсегда ухом на чемодан ложусь. Услышу.

Он говорит:

-- Дело не в ухе. Тут,-- говорит,-- такие ловкачи -- сапоги у людей снимают. Не то что ухо.

-- Сапоги,-- говорю,-- опять же у меня русские, с длинным голенищем

-- не снимут.

-- Ну,-- говорит,-- вас к черту. Мое дело--предупредить. А вы там как хотите.

На этом я и задремал.

Вдруг, не доезжая Жмеринки, кто-то в темноте как дернет меня за ногу. Чуть, ей--богу, не оторвал... Я как вскочу, как хлопну вора по плечу. Он как сиганет в сторону. Я за ним с верхней полки. А бежать не могу.

Потому сапог наполовину сдернут -- нога в голенище болтается.

Поднял крик. Всполошил весь вагон.

-- Что? -- спрашивают.

-- Сапоги,-- говорю,-- граждане, чуть не слимонили.

Стал натягивать сапог, гляжу -- чемодана нету. Снова крик поднял. Обыскал всех пассажиров -- нету чемодана. Вор-то, оказывается, нарочно за ногу дернул, чтоб я башку с чемодана снял. На большой станции пошел в Особый отдел заявлять. Ну, посочувствовали там, записали.

Я говорю:

-- Если поймаете, рвите у него к чертям руки.

Смеются.

-- Ладно,--говорят,-- оторвем. Только карандаш на место положите.

И действительно, как это случилось, прямо не знаю. А только взял я со стола

ихний чернильный карандаш и в карман сунул.

Агент говорит:

-- У нас,-- говорит,-- даром что Особый отдел, а в короткое время пассажиры весь прибор разворовали. Один сукин сын чернильницу унес. С чернилами. Извинился я за карандаш и вышел. "Да уж,-- думаю,--у нас начать руки отрезать, так тут до черта инвалидов будет. Себе дороже". А впрочем, чего-нибудь надо придумать против этого бедствия. Хотя у нас имеется такая смелая мысль: жизнь с каждым годом улучшается и в скором времени, может быть, совсем улучшится, и тогда, может быть, и воров не будет.

Вот этим самым и проблема разрешится. Подождем.