Полковник Берхман только что вышел на обычную свою прогулку по стенам Дербента. Как коменданту крепости, ему мало было дела у себя в цитадели в сравнительно мирное время, а теперь, когда по сведениям, несколько дней назад полученным им, газават уже объявлен, что он мог предпринять с двумя ротами и несколькими сотнями казаков? О движении лезгин он ничего ещё не знал. Посланный с депешею нарочный от Брызгалова не доехал, а Амеда он пока не видел. Он поднялся наверх и невольно загляделся туда, где к стенам Дербента некогда примыкала славная в древности, поразительная до сих пор своими величавыми остатками, стена, уходившая по гребням гор и их стремнинам внутрь Кавказа.

-- Да! Тут делай, что хочешь! Светлейшему хорошо было прокатиться миротворцем по Кавказу, да поснимать войска отовсюду. Как-то мы станем расхлёбывать эту кашу! Теперь в Петербурге все в восторге. Помилуйте, -- одними добрыми чувствами умиротворили Дагестан. Он нам покажет это умиротворение! В полгода мы больше потратим солдат, чем за все эти двадцать лет, и поздно будет всё-таки. Хорошо ещё, что они не осмелятся обложить Брызгалова в его Самурском укреплении... А то пришлось бы плохо... -- и он, понурив голову, пошёл к себе домой.

Вечер быстро сменился ясною ночью. Молодой месяц ярко светил над старою крепостью, и всё море далеко внизу было охвачено его серебристым сиянием... В комнатах комендантского дома, некогда дворца шамхалов тарковских, где гостил Пётр Великий, было светло и весело... Офицеры собрались уже на партию бостона. Как везде на Кавказе, здесь железная дисциплина царила только в строю, на службе. Вне её все оказывались добрыми приятелями, и фамильярность была общим условием жизни в этих горных гнёздах. Берхман скоро забыл свои тяжёлые предчувствия и сам повеселел.

В это самое время в дверях показался вестовой.

-- Чего тебе? -- спросил Берхман.

-- Там горец спрашивает вас.

-- Какой горец?

-- Не знаю-с. Говорит, самого полковника надо... Я уж ему толковал, чтобы он к адъютанту шёл. Не слушает.

-- Сейчас выйду. Переводчика!

-- Он говорит чисто, ваше высокоблагородие.

-- Ещё лучше.

Берхман вышел, всмотрелся в Амеда и не узнал его.

-- Чего тебе надо?

-- Я Амед, сын Курбан-Аги Елисуйского.

-- Боже мой!.. Я и не узнал тебя... Что с тобой? Что значит этот маскарад?..

-- Иначе мне нельзя было бы и пробраться через позиции неприятеля, полковник. Я переоделся в Самурском укреплении.

-- Что? Какой неприятель в Самурском укреплении? Туда пробирались горцы только слабыми шайками.

-- Слабыми шайками! Их больше двенадцати тысяч... Газават объявлен, и первый удар его обрушился на майора Брызгалова. Горными скопищами командует князь Хатхуа.

-- Князь Хатхуа?.. Не может быть... Он ведь при Шамиле теперь, -- это любимейший из его наибов. Не может быть.

-- Нет, полковник, может. У меня его ружьё, а внизу -- лошадь, отнятая у него.

-- Отчего ты не убил его? Ведь между вами кровь.

-- Я? По адату во время войны все канлы отменяются.

-- Как это всё случилось? Постой, -- пойди сюда. Жена тебя чаем напоит, да и ты едва держишься от усталости.

Амед вошёл. Здесь его знали почти все. Офицеров удивили лохмотья, в которых явился к ним богатый елисуец. Он скромно сел в стороне, по горскому обычаю, не рассказывал сам, а ожидал расспросов.

-- Амед, садитесь к столу!.. Ну, теперь, пожалуйста, с начала и подробнее.

Горец шаг за шагом передал всё, что с ним было с того момента, как Брызгалов дал ему опасное поручение, и до того, как он явился в Дербент. Он старался умалчивать о том, что сделано им самим, но это невольно сквозило в его рассказе.

-- Вот молодчинище-то! -- вырвалось у офицера.

Амед оглянул его сияющим взором и продолжал свой рассказ.

-- Что ещё приказал передать Брызгалов?..

-- Главное... У них продовольствия хватит только на три недели... Не больше...

Берхман задумался. Самые тяжкие из его предчувствий оправдывались ранее, чем он думал. Система Чернышёва уже приносила первые плоды... Послать провиант -- пустое дело. Его заготовлено было в Дербенте много, но как его доставить в крепость, обложенную отовсюду... В виду громадного скопища горцев -- надо было для прикрытия не менее батальона, а его не было в распоряжении у Берхмана. Он знал, что и генералу, командовавшему линией, неоткуда взять войск, особенно если другие шамилевские наибы воспользуются этим положением и откроют военные действия. А раз началось здесь, непременно пожар перекинется и туда. Юноша был так утомлён, что, передав всё, необходимое коменданту, опрокинул голову на руки и тут же заснул. Офицеры не будили его... Жена Берхмана с участием смотрела на молодого елисуйца и знаками попросила всех выйти в другую комнату.

-- Бедная Нина! Прямо из института и попала в такую опасность! -- вздыхала она.

-- Трёхнедельный запас... Ну, положим, Брызгалов протянет его на месяц -- и даже больше... Потом, в крайности, можно будет зарезать коней...

-- Если их не перебьют лезгины. Теперь ведь они на всех скалах осиными гнёздами засели. Сверху на выбор стреляют. Потом фуража довольно ли для коней... Старого сена нет, а нового ещё не заготовляли. Под самой крепостью луга, но теперь за ворота коней не выпустишь.

-- Да! Положение отчаянное... Хотя терять надежды нечего... Поручик Самойлов!

Различив в тоне начальника нечто официальное, молодой офицер вытянулся.

-- Завтра в полдень вы вместе с Амедом отправитесь на линию, слышите! Представьте его генералу и скажите, что, по моему мнению, Амед заслужил солдатский георгиевский крест. Поняли? Потом пусть он передаст всё сам генералу, а я буду ждать вас с инструкциями...

-- Слушаю-с.

-- Всё это исполнить возможно быстрее!.. Я бы вас сейчас отправил, но теперь всё равно его превосходительства нет. Застанете вы его только после завтра. С собой возьмёте двух казаков понадёжнее и проводника.

-- Проводника не надо! -- послышалось позади.

Все оглянулись. В дверях стоял Амед. Ему достаточно было несколько минут, чтобы очнуться... И он уловил последние слова коменданта.

-- Проводника не надо. Я все эти горы знаю хорошо и доставлю господина офицера, куда будет надо... А теперь прошу позволения уйти...

-- А поужинать с нами?..

-- Нет, я устал... У меня здесь дом. Мне пора...

-- Ну, ступай! Спасибо... Я не забуду твоего подвига и сделаю с своей стороны всё, чтобы ты поверил, что за царём служба, а за Богом молитва не пропадают.

Теперь, боясь заснуть в седле, Амед пошёл пешком, ведя за собою кабардинца в поводу...

Перед ним открывалось теперь новое поле для подвигов. И молодой человек чувствовал, что у него кружится голова в ожидании славы и счастья... Он не думал о подстерегавших его опасностях. Для этого он был слишком горец. Ведь больше смерти не будет, а смерть неизбежна, о чём же ему было заботиться!..

1902