В Бейруте, в консульстве я случайно встретил своего старого знакомого, инженера Петра Сергеича Сычёва. Кто-то внушил ему мысль проехаться в Сирию и Палестину.

-- Удивительная, интересная страна! -- восклицал Сычёв. -- Точно я на Марс приехал. Вот рад, что вас встретил! Вы, ведь, стали совсем арабом, обжились здесь... Возьмите меня под своё покровительство. Я еду в Баальбек, хочу осмотреть чудо древнего строительства.

Пётр Сергеич был человек неглупый, образованный; в женском обществе очень вежливый и деликатный, но в мужском -- пошловат и грязноват. Я был рад возможности поговорить о русской жизни и согласился проехать с Сычёвым в Баальбек, хотя бывал там раньше не однократно.

Наутро мы сидели в вагоне французской железной дороги и поднимались на Ливан. Поезд метался между апельсинными и лимонными садами, среди виноградников и красноватых скал Ливана. Чем выше мы поднимались, тем шире развёртывалось перед нашими глазами синее полотно Средиземного моря.

-- Вы не поверите, какое это наслаждение путешествовать там, где тебя никто не знает и где с тебя не спрашивается никакого этикета. Точно вновь родился. Вы, поди, здесь из себя грансиньеров разыгрываете. Как же! Все вас знают. Вы -- такая шишка... Ну, а мне здесь одно удовольствие. Никаких условностей, никакой этой лжи, что надоела до-смерти на родине. А что главное, -- говоришь ты вслух на своём родном языке, и никто тебя не понимает. Что хочешь говори. И мыслей таить не нужно... Вот наслаждение!

Сначала мы с Петром Сергеичем сидели в купе вдвоём, но на одной станции, недалеко от Бейрута, к нам села какая-то барышня. Длинное, сдавленное с боков, лошадиное лицо, с длинными, крупными, выдающимися вперёд, как у грызуна, зубами. Глаза близорукие, выпуклые, тусклые. Стан сухой, деревянный.

Сычёв сразу признал в ней англичанку.

-- Ну, вот! Чёрт англичанку к нам принёс. И рожа же, я вам скажу. Вот несчастье! А зубы, зубы!..

Англичанка уселась напротив, подобрала скромно юбки и посмотрела на нас внимательно, спокойно.

-- Ну, вот, уж и уставилась. На вас глядит, к вам на колени прыгнуть хочет...

-- Уймитесь, пожалуйста, Пётр Сергеич. Почему вы знаете, кто она такая и какие у ней намерения...

-- Да я уж вижу. Чего -- уймитесь! Вы ей, видимо, сразу понравились... Англичанки любят русских. Смотрите, она за вами увяжется. Только не велико вам счастье. Рожа у ней -- поискать. А зубами, я думаю, она может перекусить в припадке страсти...

-- Перестаньте же, как вам не стыдно.

-- Вот и не стыдно. Стыдно тому, у кого видно, а не видно, так и не стыдно... Тоже заступается, рыцарь...

Станция. Инженер вышел. Англичанка смотрела на меня спокойными выпуклыми глазами. Потом раскрыла сак, вынула книжку и стала читать. Инженер возвратился с корзинкой винограду и веткой бананов.

-- Уж она и книжку читает! Совсем дело ваше дрянь. Не доверяю я женщинам, кои книжки в дороге читают.

Сычёв ел виноград, бананы и долго болтал про англичанку всякий вздор, иногда совсем неприличный. Он даже вообразил и рассказал, какое у ней должно быть тощее тело, ноги и плечи... Если я унимал его, то он надо мной смеялся. Поэтому я замолчал.

Поезд поднялся уже на значительную высоту. Пётр Сергеич высунулся в окно вагона и любовался расстилавшейся внизу картиной. Дома разбросаны по горам в беспорядке, точно игральные кости; их красные черепичные крыши ясно вырисовываются на зелени деревьев и серых скалах. В бейрутской гавани, точно чёрные жуки и мухи по стеклу, ползают морские пароходы и лодки. На севере высятся скалистые хмурые вершины Ливана: одна за другой, одна выше другой. В африканском углу блещет под лучами солнца, как расплавленное серебро, Средиземное море. С горных вершин тянет холодом.

Пётр Сергеич смотрел в окно, изредка издавал звуки восторга перед красотами природы, но, взглядывая на англичанку, непременно говорил:

-- Ну, и рожу, однако, нам Бог послал. После таких красот природы смотреть на неё тошно.

Мы перевалили Ливан, стали спускаться в долину Целесирии, по которой пролегает железнодорожная ветка на Баальбек и дальше к северу. Перед узловой станцией Раяк кондуктор ходил собирать билеты. Оказалось, англичанка едет в Баальбек, как и мы.

Сычёв снова начал издеваться.

-- Вот счастье! Чёрт её до Баальбека несёт. Я уверен, что она заберётся с нами в одно купе и на той дороге. И в Баальбеке она не оставит нас в покое... Я знаю англичанок.

Приехали на пересадочную станцию. Все вышли. Сычёв убежал в буфет, а я остался на платформе в ожидании поезда. Наша спутница, видимо, совсем не понимала по-арабски, стояла в туземной толпе с ручным саком в руках и растерянно оглядывалась по сторонам, точно кого-то искала.

Я подошёл к ней и, обращаясь по-французски, спросил, не могу ли в чём помочь.

Девушка доверчиво обернулась ко мне и чистым русским языком сказала:

-- Пожалуйста. Мне бы мой багаж передать здесь на Дамаск, а я поеду в Баальбек.

Меня точно кипятком обварило, так мне стало стыдно за разговор в вагоне. Однако, я передал кондуктору квитанцию и попросил его сделать, что нужно. Мы пошли вместе с ней по платформе.

-- Трудно, конечно, просить у вас извинения за наш разговор в вагоне...

-- Оставьте об этом, пожалуйста, -- замахала она руками. -- Ведь мы часто думаем о своих ближних худо и гадко, да не высказываем этого, а ваш компаньон высказал. Я не обиделась. Меня даже не волновали его слова. Мне только было приятно, что вы меня защищаете.

-- Помилуйте... Но отчего же вы не сказали нам, что вы -- русская, -- сказал я с искренним упрёком.

-- Да я сначала как-то не решилась, а потом мне было жалко вашего знакомого. Ему было бы, вероятно, очень стыдно. А слушать о себе, вот в таких случаях, дурное мнение гораздо легче, чем знать, что это мнение дошло по принадлежности. Я и молчала.

В это время сзади я услышал голос Петра Сергеича. В те минуты голос его казался мне до того противным, каким не казался никогда никакой человеческий голос. Он говорил, догоняя нас:

-- Ну вот! Я так и знал. Уж познакомились. Значит, сегодня же и в номер вместе...

Если бы инженер стрелял мне в спину, я, вероятно, перенёс бы выстрелы спокойнее, чем его дикие слова. Я делал ему за спиной разные знаки, но он в эти минуты был неумолимо-глуп и самодовольно-недогадлив.

-- Да вы не вертите пальцами за... спиной-то; я знаю эти штуки...

Боясь услыхать что-нибудь ещё хуже, я остановился и, обращаясь к спутнице, сказал коснеющим языком:

-- Позвольте вам представить. Мой спутник, Пётр Сергеич Сычёв.

Она протянула руку, посмотрела на него своими выпуклыми любопытными глазами и сказала не без смущения:

-- Очень рада... Вот, значит, вместе в Баальбек поедем...

На мгновение Сычёв замер, точно проверял себя: не ослышался ли он. Потом вдруг съёжился, уменьшился и забормотал что-то непонятное:

-- Конечно... по-русски... знаете ли... приятно... иногда...

Потом в отчаянии метнулся от нас со словами:

-- Ах, у меня там багаж!..

И побежал куда-то боком, боком, точно подстреленный заяц.

Я едва отыскал его на станции. Он забился в дальний угол и не хотел оттуда выходить.

-- Она в Баальбек едет?

-- Да...

-- Я туда не поеду. Поедемте, голубчик, в Дамаск. Ради Бога.

Я проводил "англичанку", а с инженером мы поехали в Дамаск.

Весь день Пётр Сергеич чувствовал себя скверно, бранился, не ел и всё волновался.

Вечером в Дамаске в моём доме мы лежали в постелях. Сычёв, казалось, уснул. Я тоже стал засыпать. Но вдруг он вскочил на кровати и схватил себя за волосы.

-- Все -- англичанки, чёрт возьми! Все вы, женщины, такие же англичанки... Притворяетесь только, что не понимаете...

-- А вы! -- набросился он на меня. -- Смотрите, какой святой... С виду-то все приличны, благородны, честны... И спят... Да-с, и спят спокойно. А выверни каждого из нас в любой момент -- сгорит со стыда...

И он покатился на кровати, точно от сильной боли в животе.