Положение Самурского укрепления с каждым днём становилось всё ужаснее и ужаснее. Дошло до того, что комендант должен был собрать вечером у себя офицеров.

Все были покалечены. Роговой едва вошёл и тотчас же должен был опуститься в кресло. После раны его мучила лихорадка, рука была перебита у плеча. Пуля ещё сидела в левой ноге, и он ходил, опираясь на костыль... Незамай-Козёл, весь в шрамах и царапинах, угрюмо ждал коменданта... Шашка взбалмошного лезгина украсила потомка славных запорожцев неопасною, но громадною раной через весь лоб... Кнаус тоже был молчаливее обыкновенного... Сюда же пригласили и Хаби-Мехтулина, как уже представленного за отличие в прапорщики...

Брызгалов вышел суровый и молчаливый...

Он долго сидел без слова, потом, точно опомнившись, скороговоркой произнёс:

-- Извините, господа, -- не предлагаю вам ничего... У нас нет ни крохи...

И опять смолк.

Кнаус кашлянул. Брызгалов поднял на него вопрошающий взгляд и тотчас же опустил его... Странно было видеть выражение непреклонной решимости на этих измученных истомлённых лицах.

-- Господа! -- наконец, начал комендант. -- Я вас пригласил на военный советь... Наше положение безвыходно... Есть нечего... Люди утомлены и голодны... Завтра Шамиль набросится на нас со всеми своими силами...

Такая тишина стояла кругом, что можно было слышать пение цикад в вершине чинары...

-- Я получил уже сведения об этом... На утро -- с восходом солнца -- он назначил общий штурм крепости. Костры их придвинулись. Отдельные отряды почти у стен... Они уже не считают нужным бояться нас. Кабардинцы раскинулись ближе пушечного выстрела и бесцеремонно зажгли огни. С юга на нас идут хунзахцы и дидойцы. Их тоже придвинули так, что наши часовые на башне слышат их разговоры, разбирают отдельные слова...

Он утомлённо опустил голову... Видимо, собирался с силами...

-- Речи о сдаче не должно быть... Мы все умрём, как приличествует воинам Российские державы... Итак сдачи не может быть!.. Я не допущу её, хотя вместе с нами (у него дрогнул голос) погибнет и моя дочь... Но драться мы тоже её в состоянии. У многих солдат ружья валятся из рук. Нет силы ни у кого... Что нам делать? Хаби-Мехтулин как младший, с вас начинаю, что вы скажете?..

-- Я буду драться...

-- Хорошо... А вы, Роговой?..

-- Умрём, Степан Фёдорович, и только... О чём же толковать?..

И он устало опустился опять...

-- Штабс-капитан?..

Незамай-Козёл приподнялся.

-- По моему мнению... следовало бы выйти всем и постараться пробиться через них, паршивцев.

-- Пробиться нельзя... -- коротко ответил Брызгалов. -- Лезгинцы перехватают нас руками как кур. Мы не далеко уйдём. Пробиться нельзя. Теперь их здесь более 18.000... А нас слишком мало -- раз, и мы истощены голодом -- два...

-- Всё одно... Они нас и в крепости перехватают...

-- Я имею план... Вы, господа, решились умереть и не сдаваться?..

-- Неслыханное дело, класть оружие перед горцами.

-- Ну так вот... Мы отступаем к пороховому погребу... В ту минуту, когда неприятель ворвётся; -- мы отбиваемся около погреба... сколько можем, чтобы в наше бедное Самурское укрепление набралось побольше врагов... Я буду в погребе и...

-- Ура! -- крикнул Незамай-Козёл, да так, что забывшаяся было в тяжёлой дрёме Нина, рядом, вздрогнула и широко открыла впалые глаза...

Но там было опять тихо, и только ровный медленный голос отца её раздавался среди общего молчания... Нина взглянула в окно. Широко и ровно струился в комнату лунный свет, рисуя параллелограммы окон на полу. Вон в одном чёрною тенью отразилась какая-то ветка и колышется в окне, и на полу колышется. Тёмное пятно проплыло по полу... Должно быть, между луною и окнами пролетела сова...

-- Вы меня поняли, господа?.. Приготовьтесь к смерти!.. Мы не сдаём крепости... Я в последний момент взорву её вместе с оставшимися в живых нашими товарищами и массами ворвавшихся горцев. Нам остаётся теперь одно -- слава в потомстве и молитвы в настоящую минуту... Прощайте, господа!

И, не подав никому руки, такой же суровый и решительный он повернулся и пошёл к Нине...

-- Ты не спишь, голубка?

-- Нет...

-- Прости меня... Я погубил тебя... Я не должен был вызывать тебя сюда...

И он устало опустил голову на руки.

-- О чём ты, папа? Как тебе не стыдно!.. Разве я не должна быть там, где ты?..

-- Нам надежды не осталось вовсе... Завтра последний день... Приготовься!..

-- К чему?.. -- Нина приподнялась в постели на локте и обернула бледное лицо к лунному свету.

-- К чему?.. Завтра горцы ворвутся сюда... И... мы решились умереть...

Лицо её хранило задумчивое выражение...

-- Ты это скрывал от меня, папа?

-- Да!

-- Напрасно... Я не боюсь... Я давно готова...

Только одна слезинка покатилась по её впалой щеке на подушку.

-- Я пугалась одного... Попасть в плен к ним... Этот Хатхуа такими глазами смотрел на меня... А умереть -- что ж... Бог нас ждёт там... И мама тоже... Я её теперь часто вижу во сне. Она такая счастливая, радостная... Я спокойна, папа... Мне не страшно...

Брызгалов взялся за голову... Точно она у него болела. Потом быстро наклонился, поцеловал Нину и, благословив её, вышел вон...

Ночь была тепла и тиха...

Луна, уже на ущербе, всё ещё сияла ярко... В серебряном блеске словно очарованные стояли горные вершины... Цикады громко пели в листве чинары... Их не испугала боевая тревога. Тени ложились черно и резко... Издали слышался гул... Брызгалов печально улыбнулся... Он понял -- Шамиль придвигает остальные отряды...

-- Последняя ночь жизни... Жена моя милая! Теперь уже скоро... Завтра встретимся... И дочь свою я приведу с собою...

И вдруг ни с того, ни с сего тихо, чуть слышно он запел:

"Во блаженном успении вечный покой -- новопреставившимся рабам Твоим подаждь, Господи!"

1902