-- Кто идет?

Ответа нет. Сторож не видит ничего, но сквозь шум ветра и деревьев ясно слышит, что кто-то идет впереди него по аллее. Мартовская ночь, облачная и туманная, окутала землю, и сторожу кажется, что земля, небо и он сам со своими мыслями слились во что-то одно громадное, непроницаемо-черное. Идти можно только ощупью.

-- Кто идет? -- повторяет сторож, и ему начинает казаться, что он слышит и шёпот и сдержанный смех. -- Кто тут?

-- Я, батюшка... -- отвечает старческий голос.

-- Да кто ты?

-- Я... прохожий.

-- Какой такой прохожий? -- сердито кричит сторож, желая замаскировать криком свой страх. -- Носит тебя здесь нелегкая! Таскаешься, леший, ночью по кладбищу!

-- Нешто тут кладбище?

-- А то что же? Стало быть, кладбище! Не видишь?

-- О-хо-хо-хх... Царица небесная! -- слышится старческий вздох. -- Ничего не вижу, батюшка, ничего... Ишь, темень-то какая, темень. Зги не видать, темень-то, батюшка! Ох-хо-хо-ххх...

-- Да ты кто такой?

-- Я -- странник, батюшка, странный человек.

-- Черти этакие, полунощники... Странники тоже! Пьяницы... -- бормочет сторож, успокоенный тоном и вздохами прохожего. -- Согрешишь с вами! День-деньской пьют, а ночью носит их нелегкая. А словно как будто я слыхал, что тут ты не один, а словно вас двое-трое.

-- Один, батюшка, один. Как есть один... О-хо-хо-х, грехи наши...

Сторож натыкается на человека и останавливается.

-- Как же ты сюда попал? -- спрашивает он.

-- Заблудился, человек хороший. Шел на Митриевскую мельницу и заблудился.

-- Эва! Нешто тут дорога на Митриевскую мельницу? Голова ты баранья! На Митриевскую мельницу надо идтить много левей, прямо из города по казенной дороге. Ты спьяна-то лишних версты три сделал. Надо быть, нализался в городе?

-- Был грех, батюшка, был... Истинно, был, не стану греха таить. А как же мне теперь-то идтить?

-- А иди всё прямо и прямо по этой аллее, пока в тупик не упрешься, а там сейчас бери влево и иди, покеда всё кладбище пройдешь, до самой калитки. Там калитка будет... Отопри и ступай с богом. Гляди, в ров не упади. А там за кладбищем иди всё полем, полем, полем, пока не выйдешь на казенную дорогу.

-- Дай бог здоровья, батюшка. Спаси, царица небесная, и помилуй. А то проводил бы, добрый человек! Будь милостив, проводи до калитки!

-- Ну, есть мне время! Иди сам!

-- Будь милостив, заставь бога молить. Не вижу ничего, не видать зги, ни синь-пороха, батюшка... Темень-то, темень! Проводи, сударик!

-- Да, есть мне время провожаться! Ежели с каждым нянчиться, то этак не напровожаешься.

-- Христа ради проводи. И не вижу, и боюсь один кладбищем идтить. Жутко, батюшка, жутко, боюсь, жутко, добрый человек.

-- Навязался ты на мою голову, -- вздыхает сторож. -- Ну, ладно, пойдем!

Сторож и прохожий трогаются с места. Они идут рядом, плечо о плечо и молчат. Сырой, пронзительный ветер бьет им прямо в лица, и невидимые деревья, шумя и потрескивая, сыплют на них крупные брызги... Аллея почти всплошную покрыта лужами.

-- Одно мне невдомек, -- говорит сторож после долгого молчания, -- как ты сюда попал? Ведь ворота на замок заперты. Через ограду перелез, что ли? Ежели через ограду, то старому человеку этакое занятие -- последнее дело!

-- Не знаю, батюшка, не знаю. Как сюда попал, и сам не знаю. Наваждение. Наказал господь. Истинно, наваждение, лукавый попутал. А ты, батюшка, стало быть, тут в сторожах?

-- В сторожах.

-- Один на всё кладбище?

Напор ветра так силен, что оба на минуту останавливаются. Сторож, выждав, когда ослабеет порыв ветра, отвечает:

-- Нас тут трое, да один в горячке лежит, а другой спит. Мы с ним чередуемся.

-- Так, так, батюшка, так. Ветер-то, ветер какой! Чай, покойники слышат! Гудёт, словно зверь лютой... О-хо-хо-х...

-- А ты сам откуда?

-- Издалече, батюшка. Вологодский я, дальний. По святым местам хожу и за добрых людей молюсь. Спаси и помилуй, господи.

Сторож ненадолго останавливается, чтобы закурить трубку. Он приседает за спиной прохожего и сожигает несколько спичек. Свет первой спички, мелькнув, освещает на одно мгновение кусок аллеи справа, белый памятник с ангелом и темный крест; свет второй спички, сильно вспыхнувшей и потухшей от ветра, скользит, как молния, по левой стороне, и из потемок выделяется только угловая часть какой-то решетки; третья спичка освещает и справа и слева белый памятник, темный крест и решетку вокруг детской могилки.

-- Спят покойнички, спят родимые! -- бормочет прохожий, громко вздыхая. -- Спят и богатые, и бедные, и мудрые, и глупые, и добрые, и лютые. Всем им одна цена. И будут спать до гласа трубного. Царство им небесное, вечный покой.

-- Теперь вот идем, а будет время, когда и сами лежать будем, -- говорит сторож.

-- Так, так. Все, все будем. Нет того человека, который не помрет. О-хо-хо-х. Дела наши лютые, помышления лукавые! Грехи, грехи! Душа моя окаянная, ненасытная, утроба чревоугодная! Прогневал господа, и не будет мне спасения ни на этом, ни на том свете. Завяз в грехи, как червяк в землю.

-- Да, а умирать надо.

-- То-то что надо.

-- Страннику, чай, легче помирать, чем нашему брату... -- говорит сторож.

-- Странники разные бывают. Есть и настоящие, которые богоугодные, блюдут свою душу, а есть и такие, что по кладбищу ночью путаются, чертей тешат... да-а! Иной, который странник, ежели пожелает, хватит тебя по башке топорищем, а из тебя и дух вон.

-- Зачем ты такие слова?

-- А так... Ну вот, кажись, и калитка. Она и есть. Отвори-ка, любезный!

Сторож ощупью отворяет калитку, выводит странника за рукав и говорит:

-- Тут и конец кладбищу. Теперь иди всё полем и полем, покеда не упрешься в казенную дорогу. Только сейчас тут межевой ров будет, не упади... А выйдешь на дорогу, возьми вправо и так до самой мельницы...

-- О-хо-хо-х-х... -- вздыхает странник, помолчав. -- А я теперь так рассуждаю, что мне незачем на Митриевскую мельницу идтить... За каким лешим я туда пойду? Я лучше, сударик, здесь с тобой постою...

-- Зачем тебе со мной стоять?

-- А так... с тобой веселей...

-- Тоже, нашел себе весельщика! Странник ты, а вижу, любишь шутки шутить...

-- Известно, люблю! -- говорит прохожий, сипло хихикая. -- Ах ты, милый мой, любезный! Чай, долго теперь будешь вспоминать странника!

-- Зачем мне тебя вспоминать?

-- Да так, обошел я тебя ловко... Нешто я странник? Я вовсе не странник.

-- Кто же ты?

-- Покойник... Из гроба только что встал... Помнишь слесаря Губарева, что на масленой завесился? Так вот я самый и есть Губарев...

-- Ври больше!

Сторож не верит, но чувствует во всем теле такой тяжелый и холодный страх, что срывается с места и начинает быстро нащупывать калитку.

-- Постой, куда ты? -- говорит прохожий, хватая его за руку. -- Э-э-э... ишь ты какой! На кого же ты меня покидаешь?

-- Пусти! -- кричит сторож, стараясь вырвать руку.

-- Сто-ой! Велю стоять и стой... Не рвись, пес поганый! Хочешь в живых быть, так стой и молчи, покеда велю... Не хочется только кровь проливать, а то давно бы ты у меня издох, паршивый... Стой!

У сторожа подгибаются колена. Он в страхе закрывает глаза и, дрожа всем телом, прижимается к ограде. Он хотел бы закричать, но знает, что его крик не долетит до жилья... Возле стоит прохожий и держит его за руку... Минуты три проходит в молчании.

-- Один в горячке, другой спит, а третий странников провожает, -- бормочет прохожий. -- Хорошие сторожа, можно жалованье платить! Не-ет, брат, воры завсегда проворней сторожов были! Стой, стой, не шевелись...

Проходит в молчании пять, десять минут. Вдруг ветер доносит свист.

-- Ну, теперь ступай, -- говорит прохожий, отпуская руку. -- Иди и бога моли, что жив остался.

Прохожий тоже свистит, отбегает от калитки, и слышно, как он прыгает через ров. Предчувствуя что-то очень недоброе и всё еще дрожа от страха, сторож нерешительно отворяет калитку и, закрыв глаза, бежит назад. У поворота на большую аллею он слышит чьи-то торопливые шаги, и кто-то спрашивает его шипящим голосом:

-- Это ты, Тимофей? А где Митька?

А пробежав всю большую аллею, он замечает в потемках маленький тусклый огонек. Чем ближе к огоньку, тем страшнее делается и тем сильнее предчувствие чего-то недоброго.

"Огонь, кажись, в церкви, -- думает он. -- Откуда ему быть там? Спаси и помилуй, владычица! Так оно и есть!"

Минуту сторож стоит перед выбитым окном и с ужасом глядит в алтарь... Маленькая восковая свечка, которую забыли потушить воры, мелькает от врывающегося в окно ветра и бросает тусклые красные пятна на разбросанные ризы, поваленный шкапчик, на многочисленные следы ног около престола и жертвенника...

Проходит еще немного времени, и воющий ветер разносит по кладбищу торопливые, неровные звуки набата...